Несправедливо синхронизировать отечественную историю с историей индейцев Юкатана, пигмеев Африки, австралийских аборигенов или длинноухого населения острова Пасхи. При всей похожести пирамид майя и египтян, связанных героическими усилиями Тура Хейердала, между ними пропасть — и пространственная, и временная. Куда ближе слоны с мамонтами, большерогие олени с благородными, даже шерстистые носороги с просто носорогами, имея в виду, что примерно похожее население, завёрнутое в шкуры, охотилось на них одновременно на просторах европейского континента. Но вот, правда, уже в то далёкое и смутное время, примерно от 100 до 45 тыс. лет назад зародилось смутное сомнение. Что даже одновременное синхронное бытие, даже на одной достаточно замкнутой территории не является гарантией не только синхронной истории, но также и существования вида, продолжения его жизни. Иначе как объяснить, что жившие в Европе рядом с человеком современного типа (кроманьонцем) неандертальцы вымерли подчистую, оставив редкое напоминание в некоторых современных индивидах в виде массивных челюстей и нависающих надбровных дуг.

Даже не отрицая божественной сути нашего общего происхождения, следует согласиться, что нам, недостойным (или достойным) наследникам Адама и Евы, после райских кущ достались очень неравноценные родины. Возможно, если с этого императива начинать историю человечества именно на земле, то эволюционистская теория Дарвина вовсе и не будет вступать в противоречие с теологической историей сущего человека. Ибо право, бытие окружающее определяло быт и сознание каждого отдельно взятого сообщества в реальных географических, климатических и иных условиях.

Высоколобая Европа в конце XVIII — начале XIX вв. очень скептически относилась не только к себе самой в лице Франции и её революции, но ещё больше к тому, что происходило на периферии, и тем более за океаном. Гегель, к примеру, считал, что ни Россия, ни США ничего на тот момент не сказали ни в теории, ни в практике государственного устройства и общественно-политической мысли. Признавая в философии «абсолютной идеи», «вещи в себе» естественные права человека, данные от рождения, тем не менее и Кант, и Гегель видели идеальное общество в современной им монархии, пусть даже с элементами конституционности.

Свободные от большинства традиций, как и от тысячелетних историй, американцы справедливо полагали, что права, как и государственное устройство, на новой земле они должны реализовывать по-новому. Препятствие в виде английской метрополии — не без труда и крови — всё-таки были преодолены. И даже такое состояние человека, как рабство, пусть и не сразу реально, но и оно было легче преодолеваемо, чем фактическое в виде крепостного права и в Европе, и в России. Вместе с ним и право на реализацию государственного устройства исходя из «естественного права» человека на свободу личности.

В теории Джеферсона краеугольным камнем является право народа на смену государственного строя, восстание в случае невыполнения нобилитетом делегированных прав. Германия резко это отрицала, ставя во главу угла подчинение праву всех, даже если это право в лице монарха и не выполняется.

Вместе с тем право на изменение государственной власти у наших предков было ещё за 500 лет до американской и европейской революций (смена и изгнание князей, выборы короля и великого князя). И это несмотря на преемственность руководства, при осознании существования аристократии и их прав собственности. Традиции общинного права на наших землях рождали совсем иное отношение к недвижимой собственности — земле и Родине. Свобода, как осознанная необходимость, вряд ли была понятна предкам. Скорее как свобода жизни на своей земле и право ею же распоряжаться. Независимость от пришлых, непонятных «немцев».

Германия XVIII–XIX вв. не писала и не говорила официально на немецком. Даже Руссо писал, что в Германии чувствовал себя как дома, ибо немецкий язык можно было услышать «только на конюшне». Страна говорила на французском, а до середины XIX века ещё и писала научные трактаты, преподавала в университетах на латыни.

Новая хронология Фоменко как раз и говорит о пропасти в 200, а то и 500 лет в изложении всей истории цивилизации. Не придавая серьезного значения сути теории, тем не менее можно говорить о гуманитарной пропасти, провале в нашей собственной истории. Когда, обладая заведомо приоритетными тенденциями, мы, как в начале перестройки, умудрились сами себе придумать «немецкий» язык, в то время как костюшек, домеек и вилькицких отправляли то в Америку строить новое общество с новыми свободными людьми, то в Чили искать селитру, то создавать независимое государство на Гавайях? Хотя в данном случае говорить «мы» тоже не совсем корректно. Нас на этот момент уже и не было в государственном смысле. А был «Северо-Западный край», придуманная и насаждённая «Белая Россия», северная соседка Малороссии. 250 лет братского руководства не только вытравили наше самосознание, но и физически уничтожили всё то, что было в крови, зовущей к самоидентификации, борьбе за собственную свободу, в том числе и экономическую.

У кого ни спроси, что является основой нашей экономики, процентов 60-70 ответят: сельское хозяйство. Но Бог ты мой! Где в мире вы видели трансъевропейскую, и не обязательно европейскую, страну, живущую с сельского хозяйства и не использующую свои торгово-транзитные выгоды? На каких камнях Браславщины и в каких болотах Пинщины заниматься сельским хозяйством? И вместе с тем мы успешно забыли, что предки с момента образования Полоцкого княжества именно транзитной торговле придавали главенствующее значение. Логическое развитие именно этой отрасли экономики со времён пути «из варяг в греки» привело к тому, что в 1506–1507 гг. главный торгово-транзитный город страны — Полоцк — давал 20% пошлинного сбора всех городов ВКЛ! А ведь это были не только города современной Беларуси, но Смоленск и Киев, Ковно и Владимир на Волыни и др. Торговлей в Полоцке того времени занималось всё (всё!!!) мещанское население города. И этим людям было что защищать и отстаивать в своей жизни.

Хронологически не совпадающее нынешнее поколение (нет, не молодёжь, а те, у кого вытравлена память) только и твердит: мы такие, потому что по нам «ходили» войны, нас завоёвывали и отвоёвывали все кому не лень. Но кто же тогда отстаивал свою независимость в битве на Немиге, кто ходил походами на Псков, Новгород, Ригу, Москву, защищал Герцику и Кукенойс, сражался на реке Ворксле, Крапивне, на Грюнвальдском поле, воевал, защищая от московских князей Смоленск, Полоцк и Могилёв? Кто поднимал Кричевское восстание XVIII века, Слуцкое ХХ, кто сражался в армии Костюшко и среди косинеров Калиновского, кто в 1830–1831 гг. погибал на полях сражений под Минском и Вильней вместе с Эмилией Плятер? Кто, в конце концов, уходил в партизанские отряды в 1650–1655 гг., в 1812 г., 1860-е, 1942–1943 гг.? И ведь вовсе не потому, что сражались за государство, за власти предержащие и правящий закон. Они отстаивали свою землю, своё право на Родину, свое Богом данное право на жизнь. Мы никогда не были «овцами для заклания», мы никогда не «ходили в лаптях». Нас знали так далеко, что и не каждый сегодня ответит, где находится Рюген, Готланд, Константинополь, Караван-Сарай, Тянь-Шань, Гавайи или Чили, или что такое Союз Ганзейских городов, полноправным членом которого мы были.

Беларусь, та страна, которая сегодня так называется, вместе со всем своим народом более двух веков назад провалилась в хронологическую яму. С тех пор, вплоть до 1917 г., была только внешняя видимость экономического, больше технического прогресса: железные дроги, водные каналы или как Добрушская фабрика с её 8-часовым рабочим днём, электрическим освещением, детским садом и больницей для рабочих. Но и это закончилось с началом уникального эксперимента по созданию новой общности людей — «советского народа». И вот же, как нам повезло: мы первые должны были слиться в едином языковом и этническом экстазе с устроившими эксперимент чиновниками от революции.

Но и этого было мало. В неопубликованной работе «Охрана памятников истории и культуры Беларуси. XIX — первая треть XX вв.» Н. Клепиков пишет, как по чудовищным постановлениям Совнаркома Беларуси на переработку в макулатуру заставляли сдавать тоннами архивные документы («архивную бумагу»), как исторические документы пускались на самокрутки, а писанные на пергамене книги — на солдатские подтяжки. Как экспортно-импортное объединение «Антиквариат» при Наркомате внешней торговли СССР в 20-е гг. занималось сбором и продажей за рубеж наших национальных ценностей. Как раритеты, попадавшие в Москву и Ленинград, было решено, согласно одному из постановлений СНК СССР, ввиду их «общесоюзного значения… считать не принадлежащими Белоруссии». Потеряв невероятное количество национальных историко-культурных ценностей, практически потеряв в национальных масштабах национальный язык, хронологическая яма для целого народа превратилась в пропасть.

В XIX веке Германия всё-таки начала говорить и писать по-немецки. США, несмотря на гражданскую войну, сохранили в Конституции «Билль о правах», написанный Джеферсоном. Англичане, пережив первый в истории кризис перепроизводства и распад величайшей Британской империи, сохранили монархию только как одну из главнейших традиций и достопримечательностей страны. В ХХ веке чехи сочинили мифическую историю о себе самих и заставили народ отказаться от немецкого языка и вернуться к своему родному. Даже забытые Богом на границе Карелии и Финляндии ингермаландцы, собравшись в несколько десятков человек, сегодня издают книги и учат детей своей ингермаландской истории на родном ингермаландском языке…

В одной из современных литературных версий подвигов Геракла он предлагает царю Авгию наконец-то очистить конюшни. По поводу такого революционного предложения на совещание «сплываются» все ответственные представители власти. Обсуждение проходит бурно и неформально. С одной стороны, Геракл предлагает благо: сколько же можно жить, в прямом смысле, «по горло в дерьме» и дышать миазмами? Но, с другой стороны, звучит ещё более здравая мысль: к дерьму и миазмам мы за многие годы привыкли и народ убедили, что так оно и должно быть. А что случится, если Геракл конюшни очистит — а там, на дне… ничего нет, или совсем не то, о чём мы говорим народу! Нам перестанут верить, а это чревато…

Похоже, мы и сегодня живём в том самом царстве, где выгодней образовавшуюся историческую пропасть называть бездонной, чем всё-таки поднять из её глубин неоценимое, созданное предками тысячелетнее богатство. Управлять лапотными крестьянами, коим со времён Декрета о земле эту самую землю в собственность отдают только на кладбище, проще и безопасней. А чтобы лишних мыслей не возникало, им, как с бромом в солдатском киселе, с детства надо учить историю страны на чужом языке. А главное — всех организовать и воодушевить на построение нового «Города Солнца». Понятно, на острове, в океане, подальше от «пережитков» прошлого. Судьба всех утопий хорошо известна…

Собственная же история всегда начинается с земли, в момент, когда на неё ступила нога предка. И какими бы ямами, пропастями и воронками она ни была искорёжена, сколько бы ни пытались из её жизни «вырезать» лет и веков, другой нет. Много лошадей побывало за это время в наших конюшнях… Не оказаться бы в царстве Авгия.