Лукашенко: К сожалению я пока еще не Бог…
Предисполкома Бресткой области Сумар: Вы немножко выше!
Селекторное совещание 2004 года. Цит. по «Народный телевизор Подгола».
Демонстрируя экономические успехи избранной модели развития, Александр Лукашенко повергает в смятение неустойчивые умы в оппозиции. Обыватель в массе своей просто пользуется их плодами и, поглаживая себя по животу, славит хозяина. А рефлексирующий интеллигент, которого убедили, что скоро всё рухнет, впадает в транс. В некое предэкстатическое состояние, когда хочется воскликнуть: верую, ибо абсурдно!
Вероятно, тверже всех на ногах стоят чиновники и хозяйственники, сотворцы этого чуда, но они же слуги своих господ, потому правды не скажут. А в ранге Сумара, который можно и губернаторским определить, с чем г-да председатели исполкомов, советов абсолютно согласны, еще и царедворцы. Отсюда и столь откровенная лесть. Впрочем, лесть на грани издевки.
А Богом, известно, быть трудно. Единственное, что скрашивает бытие, это возможность принимать добровольные жертвы или понуждать к жертвоприношению. И еще надежно обеспеченная гарантия быть у власти вечно. Ведь Бог решает дела свои и земные только в метафизических категориях.
Торжество вульгарного экономизма
Диссидентство в Союзе началось протестом против беззакония власти (буквально: власть напрочь отказывалась исполнять собственные законы, ленилась даже имитировать желание их исполнять), что вызывало протест людей, для которых потребности желудка не играли главную роль. Их было мало, но именно они определяли общую атмосферу в стране. Тем более что после смерти Сталина грубейшее и подлейшее, оправдываемое высшими соображениями строительства светлого будущего, было приостановлено. Но дальше не пошли и не могли пойти, потому что пришлось бы признать, что идея — химера, что жизнь прошла зря. Что пастыри были ослами, но кровожадными. В общем, понятно.
Надо было зажимать гайки и стягивать ржавые обручи. Это было бы сделано, если бы сгнила сама бочка, в которой оказалось не обещанное земными богами вино, а вполне натуральное дерьмо.
То есть если прежде была кучка людей, которые человеческое достоинство ставили выше колбасы за «два сорок», то теперь вдруг образовалась огромная масса людей, которых нельзя было спасти от голода, поскольку был съеден весь и без того скудный рацион. Кто помнит недалекое прошлое, ради спасения от голодной смерти готовились вскрыть госрезервы. Несмотря на империалистическое окружение. Боюсь, что последние закрома Родины были уже скорее пустыми, чем полными.
Страна обанкротилась, наступил крах ее экономики. Это означает, что основные виды деятельности, которые позволяли производить экономические блага, перестали быть таковыми. То есть станки, машины, механизмы, люди, которые на них работали, — всё это осталось и могло продолжать работать в физическом смысле, но связи между ними прервались.
В это трудно было поверить тем, кто всю жизнь горбатился на полях и фермах, стоял у мартеновских печей, десятилетиями руководил цехом, заводом, объединением, страной…
Милейший и умнейший Николай Иванович Рыжков сетовал: «Кто нам мешал пойти по китайскому пути, кто мне мешал…» Ответ прост, как мычание. Мешал народ, привычный к голоду, но не приемлющий голодной смерти.
Понимания сути происходящего не было. Потому бросились выбивать кредиты, брать в долг у всех, кто что-то мог дать, брать то, что он счел возможным дать. Одинаковое для всей огромной страны. Однажды пришел, наверное, целый караван судов, груженых кофе. Необжаренным. Все его расхватывали, пробовали обжаривать, он горел на изгаженных комбижиром сковородках. В другой раз завезли огромную партию турецкого чая, который заваривался разве что только в автоклавах.
Почему так? Во-первых, выбирали что подешевле. Во-вторых, монополию государства на внешнюю торговлю осуществлял Внешэкономторг, ведомство централизованное, неповоротливое, которому удобно было работать с крупными поставщиками. В-третьих, покупали не для себя. А для себя, в-четвертых, вполне возможно, что был «откат».
А Горбачев всё еще твердит: «Принципами, товарищи, мы не должны поступиться ни под какими предлогами». То есть по сути повторяет Нину Андрееву. То есть понимания сути происходящего нет нигде. Ни на одном уровне руководства. Все пребывают в иллюзии, что мы можем что-то выбирать, что как выберем, так и заживем…
Глупейшее, грубейшее и опаснейшее заблуждение.
«Мы один народ…»
Однако проблема выбора есть, и она главная.
Говорят, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. А тут — беда в квадрате. Страна терялась, но потерю эту надо было делить с глупыми людьми.
«Мы один народ» — лозунг, под которым сотни тысяч людей вышли на улицы столиц «первого на немецкой земле рабоче-крестьянского государства». Как говорится, нет больше ни римлянина, ни иудея. Ни слесаря, ни банкира, ни белошвейки, — все немцы и немки. И будем потому жить как всегда, по-немецки. Чтоб в Германии да пропала колбаса? Не будет этого.
Накануне Второй мировой войны по уровню развития экономики и жизни Чехословакия была едва ли не первой в Европе, Португалия — последней. К началу «бархатной революции» не то она опустилась, не то ее догнали, но Чехословакия по всем показателям сравнялась с Португалией. Но и тут не экономика играла главную роль, а неприятие народом десятилетиями насаждаемого тоталитаризма. Экономические проблемы на самом деле решаемы, если во главу угла жизни общества они не ставятся. Не определяются как главные. В противном случае люди становятся заложниками выдуманных задач по увеличению производства угля и стали. Буквально так, живут в бараках, хотели бы строить себе жилье, а им запрещают.
Говорят, что пока не догнали по производству на душу населения Америку, всё остальное надо отложить до лучших времен. Чешский выбор — необходимо при любых раскладах восстановить и сохранять демократические институты и процедуры. Всё остальное приложится.
Венгрия — такой вообще супер, что в мозгах наших вульгарных экономистов никак не укладывался. «Сусловцы» эту страну по причине незавершенности прогрессивных в ней преобразований полупрезрительно называли страной «гуляшного социализма». И может быть, навалившись танками, преобразования довершили, но уж больно ценили венгерскую салями. Венгры же, точно узнав, что повторения 56-го года не будет, решили отказаться и от завершенных преобразований.
Пока есть Москва, до той поры будет Варшава. Этот выбор был сделан давно, потому дружественная КПСС ПОРП безропотно согласилась с тем, что у власти ей больше делать нечего, экспериментировать с народом — тем более. Осталось только восстановить хозяйственное право, унифицированное с европейским, по которому жила Польша до немецкой оккупации, будучи европейской страной.
Колбасная проблема «не стояла» и в Прибалтике. Эти страны любой (в рамках допустимого) ценой хотели откреститься от Советского Союза, восстановить историческую справедливость, что невозможно было без отмены незаконных советских законов, возвратить тем, кому еще возможно, их попранные права, обеспечить их на будущее.
Везде политика стояла впереди экономики. Какой, к примеру, вой подняли наши пропагандисты, когда Литва упразднила колхозы. Ай-яй-яй, разрушили крупнотоварные хозяйства. Казимера Прунскене, которая, будучи первым премьером независимой Литвы, так отвечала нашим певцам колхозного строя: «Возможно, мы действительно поспешили, но это было политическое решение, направленное на то, чтобы никогда больше советские колхозы не появились на литовской земле. А кто был прав, мы или вы, время покажет».
Предельно четкий выбор и время (каждый белорус, возвращаясь из Литвы, норовит набить баулы чем повкуснее, что уже и стоит дешевле белорусских «аналогов»).
Разрушение «Тайного города»
Сейчас в моде романы Вадима Панова, составляющие серию «Тайный город». Повествование строится на гипотезе о существовании в Москве некоего тайного города, параллельного, более древнего, чем вся видимая, чувственно воспринимаемая Москва. Последняя о Тайном городе, сталкиваясь с его обитателями и даже обслуживая их, не догадывается. Таким Тайным городом, существование которого для Москвы стало ощутимо невыносимым, стала Старая площадь и Кремль. Вспомним: ни разу ни один из коренных москвичей, редко кто из собственно русских возглавлял партию и советское государство. А интересы самой России в Тайном городе всегда рассматривались только в связке с общегосударственными, по необходимости окраинными. Идеологически это обосновывалось необходимостью развить производительные силы союзных республик до уровня Центра. За счет собственно российских ресурсов.
Проблема эта существовала всегда, но к началу 90-х обострилась до предела. Возможности для сосуществования союзного и российского правительств, последнее из которых могло распоряжаться только выделенными Центром ресурсами, продолжаться далее не могли. Потому был объявлен суверенитет России, потому было подписано Вискулевское соглашение, которое освободило Москву от власти Тайного (имперского) города и обязанности сверять свой вектор движения с планами союзных республик.
Одни из республик оценили это как дарованный судьбой шанс получить свободу, другие — как стихийное бедствие.
Шантажом и не пахнет
Но если бы дело ограничилось Вискулевским соглашением, последующие события, вероятно, пошли бы немного по-иному. По местам все акценты расставил указ Ельцина от 2 января 1992 года «О мерах по либерализации цен», где было сказано: осуществить в 1992 году во взаимодействии с суверенными государствами — бывшими союзными республиками — переход на расчеты по согласованной межгосударственной номенклатуре поставок товаров и продукции, как правило, по мировым ценам.
Интересно, что Кебич, который недавно дал несколько интервью в связи с наступающим 15-летием Вискулей, заявил, что они Союз не разваливали. Подписали мол что-то, но армия оставалась единой. Но тот же Кебич, ставший премьером суверенного государства, отвечая на вопросы журналистов, досадливо отмахивался: «Не собираемся мы торговать суверенитетом. Но что делать со страной, которая на 2/3 зависит от привозных ресурсов?»
Что делать? Да быть как все. Играть по общепринятым правилам и нормам и, тем самым, обеспечить для себя лояльное отношение соседей и неизбежные, со временем увеличивающиеся ресурсы, которые гарантирует добрососедство. Выбор Беларусь сделала, и он зафиксирован в Конституции. Но как все быть не смогла, побоялась, а после, дабы удержаться у власти, ее руководители стали сознательно культивировать страх, насаждать людям неверие в то, что можно выжить и развиваться, опираясь на собственные ресурсы.
В общем, Беларусь повела борьбу за возможность в отношениях с Россией не соблюдать общих правил, а быть исключением.
Экономика Европы, в частности Польши, очень и очень зависима от поставок российских энергоресурсов. Но это рыночная, если можно сказать, равноправная и взаимовыгодная зависимость партнеров. Разумеется, даже в таких рамках возможен некий политический торг для получения больших экономических выгод, но его предметом не может быть государственный суверенитет.
В белорусско-российских отношениях роли партнеров позиционированы исключительно политическими соображениями. Но одна сторона всё это время получала реальные экономические выгоды, второй это обещано в будущем. Но момент оплаты векселей всё время откладывается и, скорее всего, так и не наступит. Но если он и наступит, то сделка обязательно будет оспорена. Не режиму принадлежит государственный суверенитет Беларуси.
Вот потому «она» вертится. Если же в качестве цели рассматривать создание саморазвивающейся, повышающей конкурентоспособность экономики, то речь надо вести не об успехах, а вполне определенном провале.
Кстати, когда Кремль говорит о необходимости перевода проблемы в экономическое русло, он никого не шантажирует. Он только пробует следовать положениям знаменитого ельцинского указа, с которого началась реальная экономическая реформа не только в России, но на всем постсоветском пространстве.
А Лукашенко, разумеется, не Бог, даже если сам в это искренне уверовал. В этом убедятся все, как только остановится мелодия интеграции, записанная на пластинку, которая вопреки ожиданиям оказалась долгоиграющей.