Стратегии преодоления пата не существует. Ни у первого лагеря, ни у прямо противоположного. Некоторое время все или почти все светлые умы — зависимые и практически ни от чего независимые — были подключены к процессу ее изготовления, но сам конечный продукт всякий раз представлял собой набор тактических приемов, более или менее взаимосвязанных и привязанных — к данной конкретной ситуации (выборы, кризис в российско-белорусских отношениях и пр.). Или же комплекс — точнее сказать, комплект тактических приемов (всем собраться, организоваться, централизоваться и… выступить), вообще ни к чему не привязанный.
Таким образом, сложившийся к настоящему моменту политический status quo — не столько результат чьей-то концентрации усилий на определенном фрагменте реальности, сколько эффект инерционного баланса сил. Верхи хотят, но не могут, низы хотят, но не могут умерить своих желаний. Постреволюционный пат. Быть может, действительно имеет смысл говорить о том, что мартовская революция 2006 г. уже сделала свое черное дело, и теперь нам предстоит роль пассивных созерцателей ее последствий?
1.
Экономисты уже несколько месяцев рассуждают о факторах риска, непосредственно затрагивающих устойчивость т. н. белорусской модели. В частности имеется в виду изменение условий торговли с Россией, причем корректировка цен на энергоресурсы — лишь часть более обширного процесса «нормализации» российско-белорусских отношений, т. е. приведения их к общему постсоветскому знаменателю. Тем временем правительство формирует программы развития, рассчитанные на год и даже пятилетку, исходя из нынешних динамических показателей, будь то распределение доходов в сфере нефтепереработки, ценовые условия газовых поставок или прирост сбыта на российском рынке отдельных товарных групп.
Вообще говоря, все виды правящего класса относительно белорусской социально-экономической модели подпираются верой в незыблемость ее структурных принципов. Среди этих принципов авторитетные аналитики чаще всего называют четыре: 1) доходы, связанные с «особыми условиями» переработки российской нефти; 2) низкие цены на газ; 3) «особые условия» сбыта белорусских товаров на российском рынке; 4) торговые преференции ЕС для белорусских товаров. По трем первым направлениям Россия ведет активное наступление, и, возможно, именно это обстоятельство вынудило ЕС пока взять тайм-аут: наши европейские соседи полагают, что массированный прессинг с востока может привести к утрате белорусской государственности. Хотя скорее речь должна вестись именно о подрыве ряда принципов социально-экономического «чуда» — его наиболее выигрышных, но в то же время наименее защищенных местах. Именно в связи с названными факторами риска многие экономисты заговорили о том, что перед белорусским правительством стоит жесткая необходимость пересмотра экономической политики (прекращение практики субсидирования убыточных предприятий, приватизация, которая, в свой черед, влечет сужение администрирования в экономическом регулировании, сброс ряда социальных обязательств и пр.). Правительство между тем действует так, как если бы ничего не происходило и «белорусской модели» была гарантирована вечная прописка в топ-листе мировых прогрессивных новаций.
На днях была презентована инвестиционная программа нефтехимической отрасли на период 2006–2010 гг., базовыми «непеременными» которой, в общем, являются следующие: 1) восходящий тренд цен на нефть и нефтепродукты в течение указанного периода (притом что последнее время они стали проявлять тенденцию к снижению); 2) неустранимая тарифная вилка между входной и выходной ценой на нефть/нефтепродукты; 3) схема распределения доходов от продажи нефтепродуктов между российским и белорусским бюджетом, в соответствии с которой все доходы, связанные с существованием знаменитой тарифной вилки, вокруг которой столько посуды разбито, поступают белорусской стороне. Оригинальность данной правительственной программы определяется тем обстоятельством, что три основных фактора, на основе которых она просчитана, не определяются, так сказать, отсюда. По всей видимости, мы не можем диктовать свою волю мировому рынку и лишь в ограниченной степени — российской стороне, для которой наличие двух последних факторов в их нынешнем виде представляется проблемой, подлежащей устранению.
Итак, с одной стороны, планы, построенные на каких-то «стабильных» величинах, с другой — ситуации и обстоятельства, которые за счет этих плановых установок можно «обходить». Вот показательный пример. Цель недавних сепаратных переговоров Украины и Беларуси о сотрудничестве в газотранспортной отрасли, разумеется, была одна и та же для обеих договаривающихся сторон — создание мнимой угрозы сговора, с тем чтобы успеть первым публично отказаться от планов и выглядеть в глазах России более надежным партнером, чем альтернативный «брат». Украина успела первой — на минувшей неделе заключен контракт между Газпромом и «Нафтогазом Украины» на поставки газа на 2007 г. по средней цене USD 130 за тыс. куб. м. В условиях, когда украинский контракт уже заключен, подробности переговоров Беларуси и Украины, переданные СМИ, подрывают переговорные позиции белорусской стороны: белорусы якобы выразили желание покупать у Украины газ по цене USD 140 за тыс. куб. м. (в действительности от этих цифр у белорусов волосы встают дыбом), но украинцы отказались, дабы не подводить российского партнера. Это притом что в переговорах с Россией Беларусь настаивает на «внутрироссийских» ценах, надеясь, что повышение зависнет в пределах USD 85-95 за тыс. куб. м. Почему украинцы успели первыми? Потому что они уже не верят в незыблемые принципы и факторы, и посему готовятся. К чему готовится наша правящая группировка?
В самом общем смысле, она готовится к «стабильности», в более точном смысле — ни к чему. Нужно ли говорить о том, что отнюдь не только разрабатываемые программы социально-экономического развития, но также и всеобъемлющие теодицеи — будь то «государство для человека», «государство-корпорация» или «суверенная демократия» (как принято последнее время говорить) — претерпевают блистательный провал… вернее сказать, вялое крушение. Идеология состоялась лишь на уровне воображения, зацикленного на потребительской корзине.
Несколько более интересный вопрос состоит в том, действительно ли правящий класс убежден в непогрешимости практикуемой политики и, соответственно, устойчивости собственного положения. Действительно ли верят белорусские министры, что несколько «новаторских» жестов, помечающих возможность «союзного государства» с Венесуэлой, а также некоторое количество испытанных жестов (интеграция, союзный рубль и пр.) вынудят российское руководство сохранить привычные (хотя и дающие сбой за сбоем) схемы взаимоотношений? Верят ли министры в возможность «внутрироссийских» цен на газ в ситуации, когда тамошнее правительство приняло решение о том, что 90% газа для российских предприятий будет продаваться на бирже. Т.е. по свободным ценам. Быть может, некоторые представители правящего класса действительно во всё это верят, но сущность наличного аппарата управления как раз в том и состоит, что веру следует держать при себе. Они верят в то, что выхода нет и что, следовательно, необходимо держаться проверенных методов. Несложно предположить, что в правительстве есть люди, которые убеждены в насущной необходимости разработки чего-то вроде антикризисной программы, но выступить с подобной инициативой они не могут. Ибо для этого нужно, по меньшей мере, констатировать и диагностировать кризис, признать определенную неадекватность проводимой политики и пр.
Поэтому микроуровневая «структурная» установка белорусского руководящего и направляющего звена примерно следующая: пусть нет выхода, но кризис начнется не с меня.
2.
Если власть в своих программных заявках хотя бы отталкивается от текущего положения дел, то оппозицию это положение как бы не затрагивает. Она — по традиции — огораживается императивами должного. Местные теории «демократизации» политики (в той степени, в которой мы можем говорить о теориях) являются не позитивными, но строго нормативными. Хотя проблема, собственно говоря, состоит не в их нормативном характере и направленности, а в том, что нормативные значения выдают себя за позитивные. И дело отнюдь не только в знаменитых сиамских близнецах «национальная идентичность»/«демократия», которые якобы друг без друга выжить не могут. Часто говорят, например, о том, что ругать партийную оппозицию — «плохой тон» — и на этом чисто нормативном правиле выстраивают набор позитивных значений: оппозиция «на самом деле» такая-то и такая-то, ей следует делать то-то и то-то. Как если бы критика политических инициатив не являлась составной частью политики как таковой, как если бы «плохой тон» можно было вынести за скобки политического процесса.
Петр Марцев верно указывает на то, что принцип «Лукашенко плохой» не может являться стратегией, однако оппозиционный «гипернормативизм» не позволяет разработать адекватные практические принципы действия даже на базе такой «стратегии». Хорошо известно, что партийная оппозиция по какой-то странной причине не принимала непосредственного участия в жизни Палаточного городка. Она оказалась не готова к этому в марте, нет никаких признаков, свидетельствующих о том, что она окажется готова к этому в течение ближайшего года. Или пяти лет. И это забавно: ведь с какого-то момента своей главной проблемой оппозиция стала считать проблему «пробуждения от спячки» того, что она именует «болотом». Возможно, состояние пассивного созерцания протекающих на микроуровнях социальных движений способствует столь резкому развороту перспектив: когда два болота поглощены магией взаимного созерцательного недоверия, именно динамическая активность, протекающая по ту сторону болот, представляется чем-то неподвижным.
Чем же занята в настоящий момент партийная оппозиция? Тем же, чем и обычно: во-первых, политической борьбой в пределах резервации, во-вторых, подготовкой и участием в выборах. Ранее мне приходилось говорить о «демократической иллюзии относительно диктатуры» (по аналогии с «демократической иллюзией относительно демократии», о которой упоминает П. Бурдье) — иллюзии, выражающейся в том, что где-то на рациональном уровне мы отдаем себе отчет в том, что испытываем на себе все прелести авторитарного режима, но практически действуем так, как если бы жили при демократии. Именно на этой иллюзии базируются предлагаемые (необходимо культурное и политическое просвещение масс) и практикуемые стратегии — в частности, участие в том, чего по всем признакам (за исключением чисто формальных) не существует. Например, в выборах. И коль скоро кто-то участвует в том, чего нет, то в силу этого самого обстоятельства он не может участвовать в том, что имеется в наличии. Например, в ненасильственном сопротивлении, элементом которого был Палаточный городок. Таким же образом партийные лидеры делят власть и функции в пределах поля, в котором власть является потенциальной, а функции — номинальными.
Можно было бы провести обширную инвентаризацию этого всеобщего театра знаков и условностей. Взять, к примеру, хотя бы злосчастные «электоральные» показатели общественного мнения, которыми без конца оперируют политологи и политики. В принципе они догадываются, что электората в принятом смысле в Беларуси не существует (поскольку принципиальными элементами политической модели являются механизмы исключения граждан — и соответственно их мнений — из сферы политики), но их по-прежнему заботит вопрос о том, сколько там «за» и сколько «против». Людей всё еще продолжают мучить «электоральными» вопросами типа «Если бы завтра состоялись выборы, за кого бы вы…», или того лучше — «Довольны ли вы жизнью?». (Вообразите себе такой по смыслу ответ: «Нет, не доволен, жена меня бросила, платят мало, соседи оставляют мусор на лестничной площадке, да и вообще, взятый властью политический курс бесперспективен».)
Словно все эти псевдоэлекторальные «за» и «против» действительно управляют пропорциями между теми, кто выступает или готов выступить за что-то или против чего-то, между теми, кто составляет «охранительную» социальную базу, и теми, кто входит в «базу перемен». Партийная оппозиция, разумеется, «против» — на уровне замеров «общественного мнения» — но каким образом это отражается на уровне непосредственного участия в том, что называется «переменами»? Многие правительственные чиновники, между тем, также убеждены в том, что перемены — политические, экономические, социальные — необходимы, но что они предпринимают с целью эти перемены осуществить? Прямо баланс перемен какой-то.
3.
Инициатива В. Нистюка по организации трехстороннего диалога с участием власти, «конструктивной оппозиции» (под которой понимается, конечно, ее социал-демократическая ветвь) и западных посредников питается всё теми же представлениями, что «выхода нет» — а в рамках концепций и категорий, которыми власть и оппозиция привыкли оперировать, его действительно-таки нет. Предполагается, во-первых, что «общество расколото» (непререкаемый трюизм), и посему, во-вторых, это общество необходимо скрепить каким-то универсальным клеем — педалирует здесь именно этот норматив-императив.
Притом что суть современных социальных и политических теорий как раз и состоит в том, что всякое «общество» расколото по определению, причем эти расколы и противоречия непреодолимы в принципе, хотя они смягчаются и трансформируются — искусственно, за счет того, что именуется публичной политикой; естественным путем, за счет того, что один малоизвестный социолог назвал «социальными амортизаторами». Эти динамические амортизаторы в наших палестинах по-прежнему рассматриваются в нормативном плане — нечто, что необходимо «расшевелить», словом, «электоральное болото». В то время как расшевелить следовало бы тех, кто относит себя к «элитам» и «контрэлитам», тех, кто в аспекте самоидентификации не обременяет себя сложными образами общества и сводит всё к простым дуальным конструкциям типа «элита»/«массы». Хотя, быть может, их расшевелить уже невозможно.
Зато можно указать на определенный параллелизм в «диалоговых» инициативах власти и оппозиции. Н. Петкевич договаривается с МОТ — наверное, по поводу возможности пересмотра принципов функционирования этой организации. В. Коноплев (еще одна «конструктивная оппозиция») — благодаря посредническим услугам Б. Грызлова — встречается с Ван дер Лиденом. Соответственно, Ван дер Лиден встречается с Коноплевым. У людей столько всего накопилось, столько нужно сказать друг другу. Эти «диалоговые» сюжеты не очень хорошо вписываются в курс «неприсоединения», вроде как взятый на вооружение Минском. Хотя, быть может, вписываются в схематизм кооперативных игр, разновидностью которых является разработанная в теории игр «дилемма заключенного».
Хорошо известны эпизоды из истории, скажем, Первой мировой войны, когда солдаты британских и германских войск, длительное время сидящие в окопах друг против друга и разделенные нейтральной полосой, в какой-то момент переходят на уровень «сотрудничества» (инсценировка военных действий при минимуме реальных потерь); причем когда складывается такая патовая ситуация и такое «сотрудничество» становится правилом, те неопытные офицеры, которые пытаются его нарушить, имеют скверную привычку погибать от несчастного случая. Применительно к нашим человеческим обстоятельствам: позиционный пат сохраняется уже много лет. Стратегический тоже: подрастающее поколение выбирает жизненные стили, которые как бы проходят поверх голов власти и оппозиции. Новая генерация мало обеспокоена «Беларусью» и «Забеларусью» в тех версиях, которые худо-бедно предлагаются. Она чересчур мало проявляет эмпатии и симпатии по отношению к нашей «гуманистической» и «геополитической» драме.
В одном месте Ю. Левада говорит о том, что у российской оппозиции — равно как и власти — по большому счету нет политического будущего, будущее есть у тех пока еще неизвестных и не оформленных сил, которые думают и действуют иначе, совсем не так, как угасающая генерация «политического класса». В еще большей мере это высказывание относится к нашей ситуации.
То, что внешне представляется напряжением сил, их стабилизировавшимся балансом, тупиком, из которого нет выхода, по сути дела является энтропийным процессом. Система, которая в течение десятилетия воспроизводила себя за счет полуинертного наличия двух консервативных сил — власти (+Россия) и оппозиции (+Запад), а также за счет «молчания масс», постепенно и поступательно деградирует, разрушается. Как можно этого не видеть?