Делающие под себя

О возможностях первых лиц влиять на наши судьбы

Генерал с проверкой пришел в казарму. Солдаты вскочили по команде «смирно!». И только один остался лежать, не обращая внимания на команду. Генерал к нему.

— Почему лежим? Кто такой?

— Я дембель!

— А я генерал!

— Тоже неплохо!

Классический советско-армейский анекдот

Что ж, противоположности сходятся. Дембель по уровню персональной свободы не только равен генералу, но на самом деле и превосходит его. Ибо над генералами есть другие генералы, маршалы, включая министра обороны. Так что, товарищ генерал, ведите себя прилично, держитесь как равный с равным.

Анекдот вспомнился во время ознакомления с одной из новостных лент БелТА, в которой сообщения «с полей и ферм» чередовались с «информашками», анонсируемыми следующим образом: президент потребовал повысить, президент потребовал не допустить повышения, президент потребовал снизить, президент потребовал не допустить снижения. Ну и так далее.

Можно ли к этому относиться серьезно? Ну никак нельзя. Опять же вспоминается казарменная жизнь, регламентируемая уставами и приказами начальников непосредственных и более высоких. Вплоть до министра обороны.

Чем выше начальник, тем больше у него властных полномочий, чем ниже чин, тем меньше возможностей высокого начальства отдавать ему приказы. Вполне можно представить, как маршал останавливает бегущего мимо солдатика и приказывает ему выступить на защиту рубежей. Но солдатик обязан доложиться, что он в данный момент исполняет приказ старшего по наряду ефрейтора Пупкина срочно разыскать швабру, которую неизвестно кто уволок с КПП. Без швабры, которая, согласно утвержденной министром инструкции, должна наличествовать, наряд не сдашь. Поэтому разыскать в данном случае означает украсть, утащить из каптерки и т. д.

Маршал, взяв ответственность за техническую комплектацию вверенного Пупкину поста на себя, может все-таки отправить солдатика «на рубежи». Но, скорее всего, оставит приказ Пупкина в силе. Во-первых, потому что должен уважать существующий порядок, обеспечивающий и его исключительную статусную роль, во-вторых, как говаривал Борис Ельцин, не царское это дело — столбы выкапывать. Министру проще отдать приказ своим непосредственным подчиненным, генералам, а те — вниз по цепочке — может, доберутся и до солдатика.

Что может министр

Министр обороны, например, своими приказами утверждает нормы продовольственного, денежного и вещевого снабжения. Но как много в этих вопросах зависит от начальников непосредственных. В том смысле, что сукнецо, строго по норме, может быть выдано хорошее, может и подгнившее, завалявшееся на складе со времен войны 1812 года. И так по всему списку.

В общем понятно. Совершенно конкретно на судьбу самого последнего из своих солдатиков министр мог влиять два раза в год, когда отдавал приказ об увольнении в запас выслужившего срок контингента и призыве тех, кто достиг соответствующего возраста.

Армия — часть государства, в ней, как и во всякой очень закрытой системе, отношения между людьми часто выстраиваются на основах, исключающих нормы общечеловеческой морали. Янка Брыль в своих записках вспоминает одного из минских суворовцев, которого начальники не отпустили на похороны бабушки, поскольку телеграмма о ее смерти не была заверена в военкомате. Юный кадет бросил командирам рапорт об отчислении: «Не хочу вырасти такими же, как вы». Кадет, правда, не принимает присяги, поэтому может проявлять известные вольности в отношениях с начальством. А те, кто присягнул, такой возможности лишены. Поэтому так сильна тяга к дембелю, потому что едва ли не единственным признаваемым окружающими статусным качеством солдатика становится срок, который он прослужил. Раз в полгода его статус автоматически повышается, соответственно растут возможности для самоутверждения. За счет новобранцев и тех, кто прослужил меньше. Ну, а дембель, в определенном смысле, уравнивается с генералом.

И это в армии в общем понимают. Такой порядок складывался веками и делался он каждым, что называется, под себя. Потому каждый здесь знает свое место и соблюдает правила игры. Когда офицеры еще были курсантами, они свято следовали принципу: солдат спит, служба идет. В модификации «инициатива наказуема» они следуют ему в продолжение всей своей долгой службы. И ничего иного не ожидают от солдата, поэтому отношение с ним выстраивают соответствующим образом. Служебного рвения (в норме) не ожидают, но следят, чтобы требуемое усердие проявлялось в приемлемой для ситуации форме.

И говори после этого, что в армии служат не очень умные люди. Наоборот, кто долго служит, тот адекватен и мудр. Ибо соблюдает меру, определяемую природой армейского сообщества, по необходимости организованного авторитарно.

Вертикаль

Государство, понятно, тоже представляет собой иерархическую систему, но гораздо более открытую, чем армия. Особенно современное демократическое государство, которое возникло благодаря ряду диалектических отрицаний более жестких государственных устройств. Причем всякий раз то или иное государственное устройство в основе своей имело надличностное начало. Император, например, считался помазанником Божиим и, хоть многое зависело от личности, не мог в отношениях с подданными перейти за пределы христианской морали. Для демократических государств таким катехизисом стали права человека и конституции. Здесь тоже многое зависело от личностей, но президент обязан был соблюдать конституцию, за чем пристально следили и политические конкуренты, и парламент, и другие демократические институты.

И в монархическом европейском государстве, а в большей степени в демократических, управленческая вертикаль управления достаточно аморфна, хотя бы потому, что в этих государствах «старого типа» власти не могли позволить себе глобального вмешательства в экономику. Следовательно, его возможности накапливать и распределять ресурсы, на чем зиждется всякая власть, были достаточно скромными.

Иное дело ленинское «государство нового типа», с его «диктатурой пролетариата», полномасштабной национализацией всех общественных богатств, с наделенной широчайшими полномочиями, структурированной, доведенной до каждого подданного управленческой инстанцией (социализм есть прежде всего учет и контроль).

Если отбросить риторику, то ленинское государство было первым в истории государством, сделанным «под себя». Идеологически это оправдывалось интересами окончательного освобождения трудящихся от гнета капитала, но в скором времени завершилось приватизацией государственных структур армией многочисленных чиновников. Сначала их просто подкармливали, а вскоре и сами они поняли возможности, которые дает каждому из них участие в процессе «учета и контроля».

Ленин замышлял государство, которое через усиление своих диктаторских функций должно было найти свою погибель в бесклассовом обществе, а получился бюрократический монстр. Вдвойне страшный тем, что большевистские бюрократы в основном руководствовались не принципами общечеловеческой морали, а революционной целесообразности, чем очень часто грешил и сам Ленин. Причем революционную целесообразность многие обращали на пользу себе, используя возможности своего положения в государственной и партийной иерархии.

К концу жизни Ленин испугался дела рук своих, предупреждал против комчванства, но поздно, дело, как говорится, было сделано. Как всякий великий человек, Ленин творил великие дела, но только гении отдают себе отчет в реальных масштабах своих дел. Ленин, к сожалению, слишком часто попадал впросак, за что и клеймен был впоследствии как мечтатель и идеалист.

Сталин же был реалистом, потому создавал партийно-государственный аппарат исключительно под себя. И в силу необходимости периодически менял его персональный состав, дабы чиновники не мнили слишком много о себе. Как это было при Ленине.

Главный субъект истории

Говорят, зато при Сталине были дисциплина и порядок и прочие такие вещи. Действительно, Сталин сажал в лагеря, отправлял на каторгу целые народы. Но как показало начало войны, мера была нарушена. Ни один из его генералов, не говоря уже о младшем комсоставе, не проявил в нужный момент требуемых гражданских и специальных знаний. Потому что так с гражданами не поступают, а коль поступают, то они и не граждане вовсе. Ведь настоящими специалистами люди становятся в условиях, когда организация учебы предусматривает право на ошибку.

Порядок… Но при Кагановиче, говорят, казенное добро воровали составами, а в тюрьмы сажали мелких несунов по закону «о колосках». И это именно та ситуация, когда каждый последний исполнитель (про себя, разумеется) может сказать генералиссимусу — тоже неплохо.

Сталин камня на камне не оставил от того, что могло бы слыть надличностным началом в советском государстве. Он предельно приспособил его «под себя», и потому после смерти, когда постепенно пришло осознание, что уже можно, весь прежний декоративный энтузиазм сменился полным безразличием. Главного субъекта истории — обывателя.

Потому над Хрущевым уже только смеялись. Он еще «давал дрозда» своим бюрократам, требовал догнать и перегнать Америку, искоренить преступность, но было поздно. Хрущев не был «великим», он был хитрым (ладил со здравым смыслом), поэтому понимал, что без идеологической накачки страну не удержать. Иначе откуда бы взяться таким благоглупостям, как сев кукурузы за полярным кругом?

Хрущева можно назвать неудачным реаниматором-реформатором, но он был последним советским властелином, который пробовал перевести процесс общественного развития в русло романтического (утопического) коммунизма, что получилось очень весело.

При Брежневе произошло последнее в советской истории крупное разделение общественного труда. Генсек перестал курировать идеологию, доверив эту важнейшую сферу товарищу Суслову, перестал вмешиваться в экономику (но реформы в ней были успешно задавлены экономистами-сталинистами), а сам как восточный деспот сосредоточился на тех приятностях, которые дает пребывание на верхушке никем не оспариваемой власти.

Просто взял и переписал историю «под себя», стал главным военачальником и главным орденоносцем страны.

И, казалось бы, анекдотический период в истории страны завершился. Ан нет. В первые же дни пребывания у власти Горбачев потребовал ускорения развития, за что с приятностью для себя взялась каждая бюрократическая инстанция. Каждый тянул одеяло на себя, но больше всего преуспели Генеральный штаб и Госплан, что окончательно добило экономику. Телега покатилась впереди лошади и разлетелась на крутом повороте.

Горбачев тоже постарался в этой ситуации «сделать под себя». Получился пост президента СССР. Но ножки трона ему быстро подпилили товарищи по партии.

После этого «под себя» стали создавать президентские посты последние (из первых) представители прежней номенклатуры. Получилось у большинства, кое-где уже даже произошли кадровые перестановки лидеров государств. Абсолютным неудачником оказался Вячеслав Кебич, которому в новой должности было категорически отказано по правилам демократической процедуры.

А после сама эта процедура непрерывно перестраивается под одного человека, который, как и те прежние, требует от нас не допустить снижения, прекратить рост, искоренить явление.

Что хочется сказать: президент — это тоже неплохо.

Но нам пора на дембель.