Память — странный партнер. Она полна пробелов и разрывов, предположений и ассоциаций. Каждый раз говоря о прошлом, мы собираем его из подручного материала — способного меняться в зависимости от возраста, настроения и температуры социума. Историческая память — то, что мы себе позволяем помнить. То, что нам разрешают помнить державные машины смыслов, поп-индустрия, личные взгляды и частные обстоятельства. На сегодня у нас, как минимум, две версии истории: разрешенная и неформальная. Первая отбита в мемориалах и государственных праздниках. Вторая — приватный выбор. Или отказ от него. 9 мая — ивент в состоянии полураспада, пропагандистский муляж вчерашней державы. Пляски в пустоту.
Первый посыл всего, что пишут к этому дню: никого не обидеть. Ведь воевали? Ведь выиграли? Выдюжили? Как бы «ура»?
Но деликатное маневрирование между слащавым «Спасибо деду за победу», дубовым «Можем повторить!», картонным «Вы отстояли — мы защитим» и прочими «Спасибо за мирное небо» слабо увязывается с жуткой статистикой фронтовых потерь и лагерных посадок, до сих пор безымянными могилами, жалким бытом редких оставшихся свидетелей войны и низовой памятью народа, попавшего под колеса бешеной схватки двух тоталитарных империй — красной и коричневой. Чем, граждане, нынче гордимся? Что, собственно, защищаем? Никак не «подвиг народа», которого никто не спрашивал: хочет ли он лечь костьми за дело кремлевского горца и готов ли расплатиться каждым третьим за красный стяг над рейхстагом? Тем более, не условный «патриотизм»: советскими патриотами мы, к счастью, уже не будем никогда.
Бережно хранится и тиражируется иллюзия чистого выигрыша и «правого дела» — советский пропагандистский миф, повторявшийся так часто и активно, что для нескольких поколений он успел стать естественной и самоочевидной частью картины мира. Вся административная риторика о защите «истинной правды о войне» — как раз про это. Не про правду (хотите правды — откройте, наконец, архивы!). Про удобную форму психологической самозащиты. Одной на всех, мы за ценой не постоим.
Оправданием беспримерных жертв могла стать лишь апелляция к высшему смыслу так страшно выигранной битвы. И маркировка ее — раз и навсегда — как Великой Победы. Всенародного триумфа воли. Безусловной путевки в вечную славу для власти и ее (уцелевших) попутчиков.
Остальные не в счет. Мусор и шлак. Вычеркнем и забудем.
Режиссура величия последовательно превращала трагедию народа в патриот-комикс, штампуя сказки о главном, тиражируя пропагандистский архив (от военного «Небесного тихохода» до тухмановского «Это день па-а-а-беды!») — который с течением времени усох до набора убогих маркеров лояльности: ленточки, бантики, открытки, наклейки, пилотки. И, конечно, Сталин — усатый папа наших побед. Начальник экстаза.
В 9 мая уходят с головой, погружаясь в сладкий мир победительного счастья — тем более привлекательного, что за него (уже) не надо бороться. (Пра)деды всё сделали. Нам остался чистый кайф. И хмельное чувство собственной крутизны.
Спорить с этим бесполезно. Сыпать фактами смешно. В управляемом празднике главное — сбить людей в массовку с напрочь отбитой индивидуальностью и неспособностью думать. Для публичного угара важна не правда, а общая сказка — простая, внятная, без особых деталей. Победа — как футбол с заранее известным финалом: в этом мае мы снова всех умоем. Ура, товарищи!
Отнять/поправить 9 мая — как обидеть котенка. Урезать радость. Ну как без него? Привыкли. По факту — единственный повод единения всех со всеми (после Нового года). Стопарь уважухи. «Мы победили!» Уже хорошо. Зачем? Для кого? Какой ценой? Да какая, блин, разница! И не так уж важно когда: в привычном советском победном мае или в новом незалежном «освободительном» июле. Все тот же пафос. Тот же декор.
Чем дальше война, тем ближе к фэйку. Управляемый сверху движ все больше отдает провинциальной дискотекой. Естественная убыль свидетелей и участников — при ампутации прежних идейных посылов и полном отсутствии свежих схем воспитания лояльности — неизбежно превращает день памяти в парад имитаторов. Бойкие политруки с честными глазами БРСМ-овских функционеров, улыбчивые «раненые» с замазанными краской бинтами на стриженых затылках, бесплатная каша, частушки под гармошку, детки в пилотках, фотки на фанерных «лопатах». Новость дня: министр труда пришла в интернат ветеранов сплясать в гимнастерке.
Ряженые в кителях и ситцевых платьишках с детками цвета хаки появляются не потому, что кто-то честно хранит и помнит. Как раз наоборот: потому, что лишние память, боль и страдания никому особо не нужны. Сказали «победа» — значит, победа. Сказали «пилотки» — значит, пилотки. Дисциплина и порядок. Порядок и дисциплина.
Но схемы «Великой Победы» были придуманы слишком давно. И совсем для другой страны.
Советские сказки — уже не наш сюжет и чем дальше, весят всё меньше. Здесь работает другая правда. Низовая правда пограничной нации с гибкой партизанской идентичностью и нелинейной историей. Конфликтной. Внутренне противоречивой. Живущей вопреки всем империям прошлого и настоящего — реальным и мнимым. Поверх всех нафталиновых речевок.
Чем громче орут в центре, тем тише у нас на районе.