Чем дальше мы поднимаемся (или опускаемся?) по ступеням нами же создаваемой белорусской цивилизации, тем чаще на фоне всевозможных рапортов и достижений приходится задаваться вопросом: с Верою во что мы так уверенно шагаем по планете? Из всего сонма мировых религий нам в нашей истории досталось две: язычество во всех его проявлениях идолопоклонства — от деревянного Перуна до бронзовых вождей, и христианство в различных формах, канонах и сектах. Конечно, справедливости ради, нельзя забывать как иудейство, так и магометанство. Однако свою историческую миссию иудейство как религия выполняла только в городах до периода массового исхода в ХХ веке, а магометане, приведенные и расселенные Витовтом, так и не стали заметной силой в общерелигиозном течении страны.
До распада Союза, на фоне звериного инстинкта борьбы с религией, в результате целенаправленного воспитания поколения космополитов-безбожников, пытаться понять суть Веры, постулаты Заветов, тайный смысл Деяний и апостольских посланий было непросто, а поэтому особенно интересно. Открывался совсем иной мир, который не могли бы пересказать никакие бабушки, втихаря перекрещивающие уходящих на войну или просто в «дорогу дальнюю» своих сыновей и внуков. И казалось, что параллельное существование религии и государства в одном обществе явление не только естественное, но и правильное. Ибо как вождь или монарх может быть равным по рангу самому Богу? Тем более что монархов-то уже и не было, и не предвиделось, а вот вождей мы всегда в едином порыве дружно и единогласно избирали. Богу же всеединому и всесущему любые электоральные потуги, теоретически, были совершенно безразличны.
Да вот оказывается, что не всё-то так просто. Если для того чтобы прослыть супермодным, нужно всего-то покопаться в бабушкином сундуке, то для того чтобы придумать нечто новое идейное, достаточно вспомнить хорошо подзабытое старое.
Нет сомнений в том, что первой и всеобщей религией на земле было язычество. Кстати, таковой она и осталась. Ибо что может быть более простым и божественным и для гордого внука славян, и финна, и «дикого» тунгуса с «другом степей» калмыком, чем окружающая их со всех сторон природная сущность? Солнце — везде солнце, что над туарегом, что над якутом. Вода — везде вода. Даже растворив в себе соль, она даёт жизнь. Огонь — сродни солнцу. Может сжечь, а может и согреть. Лес, поле, степь, тайга, джунгли — есть суть неиссякаемой питательной жизненной силы для человека. А для развития фантазии — и целое необхватное ночное небо.
Вот так и наши предки, впервые пришедшие на территорию Беларуси, несли в себе целый пантеон наземных, подземных, подводных и небесных богов, разных и отличных по названиям от названий у далёких родственников где-нибудь на окраине Йокумены, но ничем не отличающихся от них по внутреннему содержанию.
Если взять нашего условного предка и предположить, что его антропометрия, рост — это хронология всей его жизни, то окажется, что из 35-38 тысяч лет в нашей эре (после рождения Христа) у него находится только нос. Остальное — наследие «дикого» прошлого. И вместе с тем именно на этот «нос» за 2 тысячи лет пришлось столько событий, что удивительно, как мы не утонули в море разных течений и глубин.
Реально на белорусские земли христианство начало проникать в Х веке, завершившись признанием в качестве государственной религии. И это естественно. Идеологический «вал» с трудом, но в целом неумолимо двигался со стороны Византии и Рима. В V–VI вв. при короле Хлодвике, а потом в VIII–IX вв. короле Карле он затопил империю франков, в IX в. обрушился на Великоморавию и Болгарию. В Х веке через Венгрию и Польшу, Германию захлестнул Данию, Норвегию и Швецию и откатился к Киеву и Полоцку. Наших балтийских соседей этот первый вал не затронул, поскольку у них не существовало административного ресурса в виде государства, которое бы христианизацию поддерживало и утверждало. У нас такой ресурс уже был. И он ярко проявился в строительстве первого (а возможно и не первого) храма — Софийского собора в Полоцке в середине XI в.
Любопытно, что противоречия восточной и западной церквей (почитания и не почитания икон, культа Богородицы, наличие или отсутствие чистилища и т. д.), завершившиеся официальными взаимопроклятиями в 1054 г., для начальной церкви на наших землях были более чем эфемерными. Если не могли определиться с епископами (первый упоминается только в 1096 г. — Никифор, а второй в 1104 г. — Мина), то суть литургии для большинства новых христиан была более туманной. Очевидно, не менее туманным, чем-то, что от условного установления на наших землях первой епископии в X в. до начала XVI в. письменные источники упоминают только 15 епископов в разные годы. А вот на 403 года в том же периоде не упомянуто ни одного! Но это не мешало церкви получать свою десятину и постепенно становиться одним из самых крупных (если не самым крупным после великого князя) землевладельцем в стране.
В целом до 1385 г. — Кревской унии, характер религии можно было определить, как православную константинопольского образца. Но вот желание князя Ягайло стать королём Владиславом II серьезно отразилось на идеологическом пространстве постепенно объединяющейся страны. Можно не сомневаться, что для Ягайло, как и для его двоюродного брата Витовта, выбор веры был не более чем конъюнктурой. Последний из православия в католичество и наоборот переходил несколько раз. Но в данном случае и подворачивалась возможность при поддержке Рима прослыть великим крестителем, как Святой Владимир или Святой Олав. Ибо именно в пределах подвластных Ягайле земель жили последние язычники Европы: ятвяги, жмудины, нарова и другие. И если раньше на их язычество особого внимания не обращалось, то сейчас, под давлением католической церкви с конкретными интересами, пришлось проводить активное крещение.
Уже 1201 г., когда необдуманным согласием полоцкий князь Владимир разрешил немцам строить город в устье Двины — Ригу, предвещал будущие политические и экономические проблемы с религиозной окраской. Теперь же они только обострялись. Но хуже всех приходилось язычникам, очутившимся между молотом и наковальней. На их души и их собственность велась активная охота со всех сторон. Одни из них, как пруссы, были изведены на корню. Другие, как ятвяги, попросту растворились под общим для всех названием «литвины» на огромной территории между Нёманом Бугом и Припятью.
Часто говорят, что Беларусь — транзитная страна, понимая сегодняшнее положение между Западом и Востоком. Но, наверное, более правильным было бы называть нас пограничной страной. Столкновение Востока и Запада происходило не на евразийской территории современной России. Этой России в нашем сегодняшнем понимании и близко не было. Запад с Востоком столкнулся первый раз физически на Земле обетованной во время крестовых походов. А продолжил это «богоугодное дело» уже на нашей территории практически в режиме «нон-стоп», но в сфере идеологической.
Любая цивилизация стремится к унификации. И если какая-то религия становится стержнем существования, то и она должна быть унифицирована. И под эту идею как нельзя лучше подходило стремление к новому объединению всех христиан в одну паству. Попытки доминировать ни православие ни католичество ни тогда ни сейчас ни к чему не привели. Физическое перекрещивание людей и переосвящение церквей только добавляло сумятицы и неразберихи. Но вместе с тем существовало «от моря и до моря» единое государство — Великое княжество Литовское. Идея принятия на государственном уровне церковной унии напрашивалась сама собой.
В несколько этапов: от конца XIV века — переговоров Ягайло и митрополита Киприана с константинопольским патриархом, до Флорентийского собора 1439 г., где впервые провозглашена уния церквей (но реально не осуществилась), и до Собора в Бресте 1596 г. идея объединения церквей всё-таки осуществилась. Был найден компромисс в виде верховенства Папы Римского и сохранения православной обрядности. Конечно, не обошлось без эксцессов с обеих сторон. История полоцкого архиепископа Кунцевича, заставлявшего перекрещиваться насильно, вплоть до откапывания трупов, и после самого убитого во время витебского религиозного бунта 1623 г., — яркий и характерный пример. Но вместе с тем через споры, непонимание (не только между представителями веры, но и магнатскими и государственными кругами), униатам удалось распространить свои взгляды очень широко. Прежде всего через реформирование структуры самой церкви, а также через качественное и доступное школьное образование.
К концу XVIII в. на территории бывшего Великого княжества Литовского проживало 39% униатов, 38% — католиков, 6,5% — православных, 4% — староверов, 1,6% — протестантов и других. А в среде сельского населения униатов было около 80%. С некоторой оговоркой можно сказать, что униатство стало народной верой. Однако, как и ранее, политические перипетии отразились и на идеологии.
Между первым разделом Речи Посполитой в 1772 г. и Полоцким собором 1839 г. униатство прекратило своё существование, по крайней мере, официально. Царские власти Российской империи целенаправленно, с завидным постоянством заставляли униатов переходить в православие. Сами униаты, не желая становиться православными, переходили в католичество. Во многих случаях проявлялся пассивный протест. К примеру, в деревнях Минского уезда на предложение переходить в православие крестьяне отвечали: «В какой вере родились, в той вере и умрём; какую веру наши деды исповедовали — не знаем, но свою ломать не будем». Постепенно политика русификации принесла совершенно неожиданный результат: народ перестал интересоваться формой и обрядами вероисповедания. Минского православного епископа Михаила после осмотра епархии в 1848 г. впечатлила необразованность сельских прихожан в религии: крестились «по-польски», молитвы знали только старики.
Современники писали: «Исследуйте душу бывшего униата, и вы чаще найдёте в ней такие черты, которые прямо указывают на полный индеферентизм, на какое-то безразличие в делах веры. Спросите, например, у бывшего униата, какой он веры: „а казённой, паночку“ — ответят вам». Генерал-губернатор П. Игнатьев писал императору в 1855 г. «Большая часть крестьян не только не знает ни одной молитвы, но даже на вопрос: какой веры, отвечает: новой веры, и при дальнейшем объяснении добавляет: раньше были польской, а теперь, кажется, русской». Не обходилось и без курьёзов. В Юровичах, агитируя католиков переходить в православие, им обещали заплатить по 30 рублей. 80-летний старик на предложение сказал: «Не хотим менять лучшую веру на худшую». — «Как на худшую?». — «А как же, пане, не худшая, если вы даже к нашей вере 30 рублей в придачу даёте! Я когда меняю коня, так всегда даю в придачу, если мой конь худший. И так все делают».
В результате, согласно переписи 1897 г., в пяти белорусских губерниях за 33 года количество православных увеличилось на 204,4%, католиков — на 146%. Православные составляли 60% всего населения губерний. К началу Первой мировой войны православие оставалось доминирующей религией. На территории Беларуси насчитывалось 2693 церкви, 21 мужской и 14 женских монастырей, около 2000 церковноприходских школ.
О том, что произошло с христианской верой после объявления «опиумом для народа», как-то и говорить не удобно. Столько уже сказано и написано! Но квинтэссенцией, лично для меня, итогом межконфессиональной борьбы и борьбы антирелигиозной стала одна встреча. 1985–1987 гг., деревня Ловцевичи Вилейского района. Как молодой, начинающий учёный, краевед, подробно спрашиваю у бабушки о наличии курганов, городищ, святых мест и церквей. «Царква далёка, на раёне. Толькі на святы езжу, бо ў аўтобус не». — «Як жа моліцеся, у хаце?» — «У хаце. Але часцей на выган выйду. Там камень такі ляжыць. Я каля таго каменя памалюся». Вот, как говориться, и «приехали»!
И очень на то похоже, что это и есть НАША ВЕРА. Для нее через тысячелетие не суть важно название и форма, так сказать, конфессиональность. Ей чужды тонкости литургии и богословские мудрёные бездны. Она невероятно толерантна и экуменистична по сути. Она не придаёт значения архитектурным особенностям храмов: можно запросто православно молиться в бывшей униатской барочной церкви, кальвинском сборе и даже в перестроенной синагоге. А после церкви сходить к бабке-гадалке или, как это делали минчане вплоть до 1910 г., на берег Свислочи, где у камня под раскидистым дубом, поддерживали святой огонь два языческих жреца.
Так и хочется сказать: «Всё смешалось в доме Облонских»! То мы выстаиваем километровые очереди за святой крещенской водой, то толпами прыгаем через купальские костры, то на Пасху несём на освящение куличи с водкой, то устраиваем гонки поросят на великом празднике «Дажынык». А уж с каким рвением все эти праздники мы заливаем сорокоградусной! Мы никогда не забудем глянуть в зеркало, вернувшись домой за забытой вещью, плюнуть через левое плечо, остановиться перед чёрной кошкой и дождаться незнакомого прохожего и т. д. Но главное — мы во всё это искренне верим! Может, найдётся один из ста, понимающий, что Христос не Бог, а сын Бога. Может, найдётся один из тысячи, знающий, что Святая Троица не из Нового Завета, а из Ветхого. И уж не более одного на несколько тысяч, кто этот Ветхий завет хоть раз в жизни прочитал. Но мы равно верим всё искреннее и самозабвеннее. И при этом нам одинаково легко быть и язычниками, и «православными атеистами». «Хоть горшком назови, да только в печь не ставь».
Может, поэтому мы и выжили? Именно выжили, а не живём. Может, наши мозги вместе с эфемерным сознанием за столетия превратили в пластилиновую массу и лепят из нее кому что вздумается? Или всё-таки у нас есть НАША ВЕРА, вера в себя, свою семью, своих друзей, свой народ, свою страну под одним Богом? И если мы её найдём, то в ней уже будет совершенно безразлично, в какую сторону креститься и через какое плечо плевать на чёрную кошку.