Кризис либеральной демократии сегодня активно дебатируется.Президентство Дональда Трампа, голосование за Brexit в Соединенном Королевстве и рост электоральной поддержки других популистов в Европе подчеркивают угрозу, исходящую от «нелиберальной демократии» — своего рода авторитарной политики, предполагающей всенародные выборы, и вместе с тем — мало уважения к принципу верховенства закона или правам меньшинств.
Куда меньше аналитиков отмечает, что нелиберальная демократия — или популизм — отнюдь не единственная политическая угроза. Либеральная демократия также подрывается тенденцией усиления «либерализации» в ущерб «демократии». При такой политике власти избавлены от демократической подотчетности за счет совокупности ограничений, которые сужают спектр решений, которые они могут принимать. Политику определяют бюрократии, автономные регулирующие органы и независимые суды, или же она навязывается извне правилами мировой экономики.
В своей новой и важной книге «Люди против демократии» политический теоретик Яша Монк называет этот тип режима — в обратной симметрии с нелиберальной демократией — «недемократическим либерализмом». Он отмечает, что наши политические режимы давно прекратили функционировать, как либеральные демократии, и все чаще уподобляются недемократическому либерализму.
Евросоюз, видимо, олицетворяет апогей этой тенденции. Создание единого рынка и валютная унификация в условиях отсутствия политической интеграции потребовали делегирования политической власти технократическим органам — Европейской комиссии, Европейскому центральному банку и Европейскому суду. Решения все чаще принимаются на значительном удалении от общества. И хотя Британия даже не являлась членом еврозоны, в призыве брекситеров «вернуть контроль» выражено то же самое недовольство, которое испытывают многие европейские избиратели.
В США ничего подобного не происходит, однако из-за аналогичных тенденций многие американцы начали ощущать отчуждение от власти. Как пишет Монк, политика попала под контроль «алфавитного супа» — регулирующих органов с их аббревиатурами, начиная с Агентства по защите окружающей среды (EPA) и заканчивая Управлением по надзору за качеством продовольствия и медикаментов (FDA). Применение независимыми судами их прерогативы судебного надзора для отстаивания гражданских прав, расширения репродуктивной свободы и проведения многих других социальных реформ наткнулось на враждебность значительных сегментов населения. А органы власти глобальной экономики, управляемой с помощью международных механизмов, например, Всемирной торговой организации (ВТО) или Североамериканского соглашения о свободной торговле (НАФТА), как полагают многие наблюдатели, настроены против интересов простых работников.
Значимость книги Монка состоит в том, что она акцентирует важность обоих терминов, входящие в понятие либеральной демократии. Нам нужны ограничения политической власти, чтобы не позволять большинству (или тем, кто у власти) нарушать прав меньшинств (или тех, кто не у власти). Но одновременно нам нужно, чтобы государственная политика реагировала на предпочтения электората и была подотчётной перед ним.
По своей природе либеральная демократия является хрупкой, поскольку ее компоненты не позволяют создать естественное политическое равновесие. Когда элита получает достаточную власть, она оказывается мало заинтересована во внимательном отношении к предпочтениям остального общества. А когда массы мобилизуются и требуют власти, их итоговый компромисс с элитой редко приводит к появлению устойчивых механизмов защиты прав тех, кто не был представлен за столом переговоров. В результате, либеральной демократии свойственна тенденция скатываться к одной из своих искаженных версий — нелиберальной демократии или недемократическому либерализму.
В статье «Политическая экономика либеральной демократии», написанной мной совместно Шаруном Мукандом, анализируются базовые компоненты либеральной демократии в терминах, схожих с теми, которые использует Монк. Мы подчеркиваем, что общества потенциально могут быть расколоты по двум причинам: раскол из-за идентичности отделяет меньшинство от этнического, религиозного или идеологического большинства, а раскол из-за уровня богатства противопоставляет богачей остальному обществу.
Глубина и характер распределения этих расколов определяет вероятность возникновения различных политических режимов. Вероятность появления либеральной демократии всегда ограничивается, с одной стороны, нелиберальной демократией, а с другой стороны, тем, что мы называем «либеральным авторитаризмом»; всё зависит от того, кто имеет преимущество — большинство или элиты.
Предлагаемая нами схема помогают подчеркнуть случайность обстоятельств, при которых возникает либеральная демократия. На Западе либерализм предшествовал демократии: разделение властей, свобода слова, верховенство закона существовали еще до того, как элиты согласились расширить права граждан и подчиниться власти народа. Однако угроза «тирании большинства» оставалась главной причиной беспокойства элиты, и поэтому в США, например, с ней стали бороться с помощью тщательно разработанной системы сдержек и противовесов, которая эффективно парализует исполнительную власть на долгое время.
В странах развивающегося мира народная мобилизация происходила на фоне отсутствия либеральных традиций или практики. В итоге либеральная демократия здесь редко становилась устойчивой. Единственными исключениями выглядят сравнительно эгалитарные и очень однородные нации-государства, подобные Южной Корее, где нет явных социальных, идеологических, этнических или лингвистических расколов, которыми могли бы воспользоваться авторитарные правители любого рода — нелиберальные или недемократические.
Развитие событий в Европе и США позволяет сегодня сделать неприятный вывод о том, что, возможно, либеральная демократия и в этих странах является временным явлением. Мы сожалеем о кризисе либеральной демократии, но давайте не будем забывать, что антилиберализм — это не единственная опасность, которая ей грозит. Мы должны также искать пути обхода скрытых ловушек недостаточной демократии.
Источник: Project-syndicate
Перевод:Наше мнение