В сегодняшней ситуации, когда речь заходит о примирении какой-либо партикулярной практики в конкретном национальном обществе с культурой большинства (сюда же можно отнести случай столкновения религиозного и светского мировоззрений), мы неизбежно сталкиваемся с дискурсом, который апеллирует к существующим универсальным нормам, имеющим космополитическое измерение. Если имеет место гражданский конфликт, основанный на столкновении партикулярных интересов в конкретном государстве (где дискурс одной партикулярности предписывает другой партикулярности порядок исключения), то мировое сообщество, выступающее арбитром в таком споре, принимает решения, руководствуясь теми же космополитическими универсальными нормами. Стоит предположить, что основное теоретическое напряжение, в виду описанных выше ситуаций, образуется на границе понятий гражданской и космополитической идентичностей.
От культуры к гражданству
Как представляется, гражданская идентичность в нынешней глобализирующейся современности всегда с необходимостью вовлекается в орбиту космополитических суждений, а не ищет подпитки, как было раньше, в культурной идее общества. При этом космополитические суждения — это не только и не просто законодательство, но также и культурный этос — модерная модель гражданства, конституированная понятиями свободы и равенства, соразмерными с аутентичной перформативной практикой. Эта модель, безусловно, есть не что иное как идея, а значит, изобретенная культурная ценность; как таковая она всегда остается до некоторой степени трансцендентной и недоказуемой рационально. И потому — особенно значимой и согревающей, поскольку абстрактность этой идеи (любая идея абстрактна, даже идея матери) уравновешивается врезанной в коллективную память серией исторических подвигов и жертв, положенных на алтарь свободы и равенства. Иными словами, гражданские нормы национального государства нуждаются в расширении и, по сути, оказываются недостаточно авторитетными для вынесения решений, относящихся как к отдельным личностям (практика апелляций в международный суд по правам человека), так и к разнообразным группам.
Культурная идентичность национального сообщества перестает быть референтным источником для разрешения всех возможных ситуаций: в виду трудовой, рабочей, образовательной миграции и беженства происходит смешение культур, что превращает ее саму (культурную идентичность) в неустойчивую формацию, в «одну из многих» идентичностей, которые нуждаются в переосмыслении в горизонте гражданской идентичности, в свою очередь, осваивающей легитимационный ресурс в недрах космополитизма.
Космополитизм можно, наверно, обозначить как ту универсальность (в духе социальных теоретиков Муфф и Лакло), которая является беспредпосылочной идентичностью, сталкивающей партикулярности по принципу артикуляции (следование законодательным и правовым нормам, а также авторитетным правилам поведения). Множественные гражданские идентичности национальных сообществ здесь, скорее всего, обладают двойным статусом: универсального и партикулярного. С опорой на эти идентичности может/должен решаться вопрос о справедливости на локальном уровне по принципу многократных самоотсылок к «последней» универсальности, функционирующей, в свою очередь, на уровне международного законодательства и права, глобального — публичного и свободного — выражения мнений. При этом данный уровень всегда сам должен конституализироваться как универсальность посредством контекста, а именно — через соотношение с партикулярными гражданскими идентичностями, приобретая тем самым иммунитет от перманентной угрозы авторитарной тотализации. Иными словами, являясь универсальным горизонтом для партикулярного внутри нации-государства, множественная гражданская идентичность сама становится партикулярностью для космополитической универсальности, которая таким образом проходит процедуру верификации на самореферентность.
Реальность как универсальность
Универсальность, как видим, не располагается ни там, ни здесь; она как бы повисает в воздухе, она претерпевает перманентное развоплощение при попытках навсегда заключить ее в какой-то формальный орган исполнительной или любой другой власти. Универсальность нельзя найти или закрепить навсегда в законодательстве того или иного государства. Это в первую очередь — идея, и космополитическая идентичность в данной связи есть в некотором смысле расширение этой идеи в мировом масштабе, со свойственными глобальному измерению конфликтами, взаимодействиями, культурными обменами, рисками и угрозами. Национальная идентичность оказывается внутренне неустойчивой, и это касается как фрагментации политического и культурного измерения, так и фрагментаций внутри каждого из этих базисных измерений в отдельности. Далеко не очевидно, что политика и культура имеют внятно прочитываемый онтологический статус в реалиях современного национального государства. Далеко не всегда имеется возможность различить, где именно мы имеем дело с политикой, а где — с культурой. Скорее всего, сама ситуация наблюдателя создает необходимые герменевтические конверсии политического либо культурного свойства.
Явная неоднозначность обстоятельств, в которых принимаются «герменевтические решения», указывает на то, что уже ни политика, ни культура не обладают той эпистемологической ценностью, которой обладали раньше. Дескрипция ситуации «как таковой» больше не вмещается в привычные фреймы, и мы не знаем, с какой предзаданной реальностью соотнести ситуацию, кроме как с самой ситуацией, целиком и полностью совпадающей с реальностью. Эта реальность есть не что иное как моделируемая ситуация, перформативная универсальность, идея, и значит: любое наше действие не вписано заранее в когнитивную необходимость мысли, которая должна найти матрицу поведения. Наше действие заранее вписано в когнитивную необходимость действия, которое уже предзанно матрицей поведения и имеет задачу выйти за ее границы — в пространство партикулярных решений. Из космополитической ретроспективы (то есть из универсальности модерного гражданства) политика неизбежно оказывается культурой, а культура — политикой; или, говоря словами Ульриха Бека, этос питает нормы, а нормы питают этос [1].
Соответственно, нужно проследить, в какой мере преломление глобализации на местном уровне как фактор трансформации социального и политического внутри национального государства опознается вовлеченными в него личностями в качестве космополитизации [2], и каким образом это осознание воздействует как на повседневный опыт, так и на принятие решений. Логика поведения той или иной национальной власти в данном случае не может рассматриваться как нечто отдельное обществу, ибо, как это часто приходится наблюдать сегодня, действия властей против всего общества возможны только в краткосрочной перспективе, и мы больше узнаем о качестве установившейся формы правления из анализа общества, а не наоборот.
Вместе с тем, говоря о космополитизации, не стоит забывать и о том, что здесь довольно сложно пытаться анализировать какую-либо конкретную идентичность, поскольку, во-первых, космополитизм появляется раньше национальной идентичности, и, во-вторых, по своей природе он избегает прочной идентификации, так как исходит из онтологии плюрализма, замещающей бинарные оппозиции («или/или») на инклюзивные («и/и») [3]. Этот уровень «плюрализации границ» экономики, политики, культуры, права, технологий я бы предложил назвать первым когнитивным уровнем космополитизма, на котором нам являются уникальные реалии глобального мира при начальном теоретическом приближении.
Второй когнитивный уровень космополитизма можно называть «кризисом легитимации» [4]. Это некий глобальный предел для любого возможного топографирования метафизики идентичности — предел как для мысли и действия, так и для настоящего и будущего. На этом уровне ставится под вопрос, с одной стороны, национальная мораль исключения и те противоречивые принципы, на которых базируются внутренние иерархии политических объединений и государств, а, с другой стороны, осмысливаются вопросы, «связанные с распределением обязанностей на глобальном уровне, поскольку предположение о том, что обязанности полностью замкнуты внутри границ, потеряло свое легитимное обеспечение» [5].
«Удача бытия»
Здесь со всей очевидностью мы возвращаемся к дискурсу циркулирующей универсальности модерного гражданства, разрывающим национальные границы и связывающим глобальное гражданство с множественными гражданскими идентичностями государственных единиц. Интересно увидеть, как в перспективе работает (должна работать?) гражданская идентичность такой единицы, учитывая природу такой идентичности: конституируясь универсальными нормами в снятии партикулярных антагонизмов, она испытывает перманентный недостаток герменевтического ресурса в релевантной адаптации этих норм к местным условиям и потому работает по принципу когнитивных заимствований из глобальный сферы опыта, который, в свою очередь, складывается из суммарного публичного участия в нем расширяющегося количества множественных гражданских идентичностей.
При этом нужно признать, что партикулярность не является однозначной данностью. Она сама внутренне дифференцирована и может быть по-разному прочитана. Но верно и то, что она должна быть узнаваема по своей привязке к универсальному: ни одна партикулярность не может существовать как таковая, если она не участвует в бытии универсального, питаясь от одних с ним корней — свободы и равенства. Идет ли речь о правах расового меньшинства, или о борцах за сохранение редкого вида животных, идет ли речь о политической программе той или иной национальной партии, или о том, быть ли этой партии национально ориентированной или космополитически ориентированной в рамках национального государства, — космология партикулярности обусловлена одной и той же метафизической конфигурацией, перформативная верификация которой в тот или иной момент времени позволяет сказать об еще одной «удаче бытия», когда повестка дня сталкивает нас с фактом публичного участия какой-либо группы.
Таким образом, при описании партикуляризма становятся избыточными философские дистинкции между мультикультурализмом, политикой идентичности и космополитизмом, поскольку первые два понятия больше не работают как заместительные инклюзивистские механизмы национализма, поглощающие личность в коммунитарном теле коллективной идентичности. Гражданская культура — тоже культура, она не противостоит культуре любой партикулярности. По своей природе она однородна с ними, так как выражает себя только на языке партикулярности.
Наверное, можно сказать и так: космополитизм не есть нечто стоящее «над» партикулярным, поскольку мир — есть плюральность партикулярностей, находящих себя только в горизонте универсальном космополитического этоса, который сам в себе является культурой, насколько он находит себе место в культуре партикулярностей. По сути, национализм возник как партикулярность именно такого рода, что доказывается фактом универсализации европейской культуры и позднейшим объединением европейских наций. Распространение базовых измерений модерна, послужившее становлению глобального общества, есть также факт признания единого космополитического этоса, в горизонте которого могут само-осмысливать себя любые не-европейские культуры и любые сообщества и таким образом формировать свой статус как статус партикулярности.
[1] Beck U. The cosmopolitan Society and Its Enemies. //Theory, Culture & Society, 2002; 19 (1-2), p. 20.
[2] Ibid. P. 17.
[3] Ibid. P. 19.
[4] Выражение, которое Бек использует в качестве пояснительного синонима к понятию «плюрализации границ» (ibid., p. 19) и которое я бы наделил здесь статусом отдельного понятия.
[5] Ibid. P. 19-20. Ср.: по Тернеру, «реальная проблема в том, что международные структуры чаще всего не избираются демократическим образом, в отличие от национальных структур, и соответственно у них нет легитимных оснований для внедрения прав человека», которые могли бы выступить в качестве глобального языка для постнациональной политической ситуации и заместить собой прежние средства фреймирования идентичностей — национальной и религиозной форм принадлежностей. Turner B. S. Cosmopolitan Virtue, Globalization and Patriotism. // Theory, Culture and Society, 2002. Vol. 19 (1-2). P. 46-47.