Уже начиная с концаXIХвека, когда экономика, все в большей степени опираясь на математику и статистику, развила свои научные притязания, ее деятели обвинялись в разнообразных грехах. Обвинения — в том числе в высокомерии, пренебрежении социальными целями, не связанными с доходами и прибылью, в чрезмерном внимании к формальным методам, а также в неспособности предсказать крупные экономические события, такие, как финансовые кризисы, — как правило, исходили от аутсайдеров и еретиков. Но в последнее время, похоже, недовольны даже лидеры научной отрасли.

Пол Кругман, лауреат Нобелевской премии, ведущий также колонку в газете, взял за обыкновение поносить макроэкономические модели последнего поколения за пренебрежение старомодными кейнсианскими истинами. Пол Ромер, один из основоположников новой теории роста, обвинил некоторых ведущих экономистов, в том числе лауреата Нобелевской премии Роберта Лукаса в том, что он именует «математичностью» (mathiness) — манерой скрывать, а не прояснять, используя математические методы.

Ричард Талер, известный специалист в области поведенческой экономики в Чикагском университете полагает своей профессиональной задачей критиковать коллег за игнорирование реального человеческого поведения в пользу моделей, которые предполагают, что люди являются рациональными оптимизаторами. Профессор финансов Луиджи Зингалес, также из университете в Чикаго, заявил, что его коллеги-финансисты ввели общество в заблуждение, преувеличив доходы, произведенные финансовым сектором.

Этот вид критической экспертизы со стороны известных имен является здоровым и желанным — особенно в сфере, которая часто не хватало саморефлексии. Я тоже довольно часто делал объектами своей критики священных коров дисциплины — свободные рынки и свободную торговлю.

Однако в этом новом витке критицизма имеется вводящий в заблуждение смысловой оттенок, который должен быть эксплицирован и — отвергнут. Экономика не является разновидностью науки, в которой имеется некая истинная модель, наилучшим образом работающая в любых контекстах. Проблема вовсе не в «достижении консенсуса по поводу того, какая модель верна», как утверждает Ромер, но в том, чтобы выяснить, какая модель более адекватна в данной ситуации.И это всегда будет оставаться делом искусства, а не науки, в особенности когда выбор должен быть совершен в режиме реального времени.

Социальный мир отличается от физического мира, поскольку является рукотворным и, следовательно, почти бесконечно пластичным. Так, в отличие от естественных наук экономика развивается не за счет замены старых моделей более продвинутыми, но за счет расширения библиотеки моделей, каждая из которых может пролить свет на различные социальные обстоятельства.

Например, сегодня мы располагаем множеством моделей рынков с несовершенной конкуренцией или асимметричной информацией. Эти модели не превратили своих предшественников, построенных на предпосылке совершенной конкуренции, в устаревшие или неактуальные. Они просто помогли нам осознать, что различные ситуации требуют различных моделей.

Таким же образом поведенческие модели, подчеркивающие эвристический характер принятия решений, делают нас более продвинутыми аналитиками в средах, где такие соображения могут иметь большое значение. Они не замещают рациональные модели выбора, которые остаются ключевыми в других случаях. Модель роста, который относится к развитым странам, может стать плохим гидом в развивающихся странах. Модели, которые придают особое значение ожиданиям иногда лучше для анализа уровней инфляции и безработицы; в других случаях превосходную работу выполняют модели с кейнсианскими элементами.

Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес однажды написал небольшой рассказ — фактически просто абзац — возможно, лучший гид для научного метода. В этом рассказе он описал далекое землю, где картография — наука создания карт — была представлена в виде нелепых крайностей. Карта провинции была прописана настолько подробно, что это была соизмерима городу. Карта империи при этом совпадала с провинцией.

В свое время картографы стали еще более амбициозны: они нарисовали карту, которая была точной копией всей империи. Как мимоходом отмечает Борхес, последующие поколения не могли найти практического применения для такой громоздкой карты. В итоге карта осталась гнить в пустыне, вместе с географической наукой, которую она представляла.

Точка зрения Борхеса все еще ускользает от многих социальных ученых сегодня: понимание требует упрощения. Лучший способ ответить на сложности социальной жизни состоит не в изобретении более сложных моделей, но в том, чтобы уяснить, как работают различные причинные механизмы в отдельности, а затем выяснить, какие из них являются наиболее актуальными в конкретных условиях.

Мы используем одну карту, если мы едем из дома на работу; еще одну — если мы путешествуем в другой город. Словом, необходимы различные виды карт если мы передвигаемся на велосипеде, пешком или планируем воспользоваться общественным транспортом.

Навигация между экономическими моделями — это вопрос выбора — и это более сложный вопрос, нежели выбор между правильными картами. Эксперты различной квалификации используют различные формальные и неформальные эмпирические методы. И, в своей книге «Экономика правил», я критикую обучение экономике без надлежащего ознакомления студентов с методами эмпирическими диагностики, которых требует дисциплина.

Однако внутренние критики профессии неправы, утверждая, что с дисциплиной что-то не так, поскольку экономисты еще не достигли консенсуса по поводу «правильных» моделей (предпочтительных, конечно). Давайте беречь экономику во всем ее многообразии — рациональную и поведенческую, кейнсианскую и классическую, первостепенную и второстепенную, ортодоксальную и еретическую, — и тратить свою энергию на то, чтобы стать мудрее в аспекте применения схем, наиболее подходящих в данном контексте.

Источник: Project-Syndicate

Перевод c английского:Наше Мнение