В 2006 году 659 экономистов подписали заявление с призывом «повысить минимальную зарплату». Я решил узнать, по каким причинам они выступают за этот шаг, поэтому составил вопросник и разослал его всем подписавшимся. При этом я воспользовался случаем, чтобы узнать их точку зрения по одной очень важной проблеме: воспринимают ли они закон о минимальной зарплате как меру принуждения?
95 ученых любезно согласились ответить на вопросы. Лишь немногие из них однозначно согласились с тем, что такой закон действительно означает принуждение. Более половины утверждало, что никаких существенных элементов давления в нем нет [1].
Однако закон о минимальной зарплате (и последующие шаги, обеспечивающие его соблюдение) неизбежно связаны с угрозой физической агрессии в отношении работодателей, которые платят своим работникам меньше установленных минимальных ставок. То есть речь идет об угрозе физической агрессии против людей, участвующих в определенных разновидностях добровольного обмена. На мой взгляд, это принуждение в чистом виде. Представьте себе, что ваш сосед решит навязать вам закон о минимальной зарплате. Думаю, все мы согласимся, что он пытается оказать на вас давление. Но если подобные действия со стороны индивида считаются давлением, то почему они должны оцениваться по-другому, если их осуществляет государство?
Что ж, может быть у вас уже возникла мысль: «Ну и ладно, меня-то интересует экономическая наука. Не желаю я лезть в дебри семантических различий терминологии морального и политического характера. Пусть этим занимаются философы».
А вот и нет. Осознавать суть различия между добровольными и принудительными действиями необходимо, чтобы определить смысл понятий «свободный рынок» и «государственное вмешательство». Это необходимо для определения степени «экономической свободы»[2]. Мы используем это различие для выработки типологии действий, проведения теоретических параллелей между различными отраслями промышленности и формами политической организации общества. Мы используем его, формулируя проекты реформ. В наших теориях о взаимодействии людей важнейшим является вопрос о том, осуществляются оно добровольно, или нет. Мы считаем, что индивид улучшает свое положение за счет добровольного взаимодействия с другими, однако в отношении взаимодействия по принуждению такого вывода не делается. Различие между добровольностью и принуждением представляет собой неотъемлемый элемент многих важных аналитических тезисов экономической науки[3]. Таким образом, очень важно, чтобы мы четко представляли себе суть этого различия.
Не менее важно знать, до какой степени другие отвергают это различие. И в этом смысле вопрос о минимальной зарплате — весьма характерный пример. Среди ученых-экономистов проводились опросы относительно их точки зрения на эту проблему. Их «средневзвешенное» мнение получается нейтральным — ни за, ни против. Однако если представить весь спектр высказанных точек зрения в виде диаграммы, получится отнюдь не ровная линия с «пиком» посредине. Этот график скорее будет напоминать букву U. Многие экономисты выступают против минимальной зарплаты, многие — за, а тех, кто придерживается «средней линии» — значительно меньше[4].Таким образом, на деле мнения серьезно разделились. И, на мой взгляд, эти расхождения самым тесным образом связаны с «семантическим» вопросом, который я поднял в начале статьи. Различие между добровольными и принудительными действиями лежит в основе многих разногласий в экономической науке. Как уже отмечалось, большинство экономистов, поддерживающих введение минимального уровня зарплаты, не рассматривают эту меру как покушение на индивидуальную свободу. А большинство противников такого шага, несомненно, придерживаются противоположной точки зрения. Связь между экономикой и семантикой очевидна.
На мой взгляд, с точки зрения экономической науки правы противники минимальной зарплаты. В «правильной» экономической науке различие между добровольностью и принуждением занимает центральное место в исследовательском процессе. Результатом таких исследований становится сравнительный анализ последствий экономической деятельности в условиях большей или меньшей свободы. А главный метод изучения ситуации в конкретной отрасли или секторе заключается в проведении аналогий с другими отраслями и секторами, зачастую в иные периоды и в других странах, что позволяет понять, как работают организации, различающиеся по степени свободы.
Однако не все смотрят на вещи таким образом. Возможно, кто-то не понимает, что введение минимальной зарплаты приведет к негативным последствиям, поскольку не разделяет наших «семантических» представлений.
Суть различия
Принуждением называется физическая агрессия или угроза такой агрессии против вашей собственности. Собственность — это то, что принадлежит вам, включая ваше тело, а право владения означает признание всеми вашей «претензии» на эту собственность. Таким образом, речь идет о претензии, «точке отсчета», а не абсолютном и нерушимом праве.
Добровольное взаимодействие — это наше согласие (без какого-либо давления) изменить ситуацию с нашей собственностью путем договоренности, например контракта. Что же касается вопроса о том, кто чем владеет, то на этот счет существуют общепринятые нормы — начиная с того, что душа владеет телом, и кончая отношениями собственности в семье, торговле, производстве, или в процессе дарения[5]. Свобода означает ситуацию, когда другие не вмешиваются в ваши имущественные дела. А ограничение свободного взаимодействия — это покушение на свободу.
Конечно, здесь существуют свои пробелы и «серые зоны», а формы таких отношений варьируются в зависимости от социальных норм. Однако основополагающие принципы собственности, владения и взаимного согласия носят неоспоримый характер и применяются настолько широко, что отклонения от них расцениваются как исключение из правил.
В рамках либеральной цивилизации это различие носит естественный характер
Различие между добровольным и принудительным является естественным в том смысле, что в рамках либеральной цивилизации оно определяется интуитивно, проводится постоянно и признается повсеместно. Более того, в условиях либеральной цивилизации институционализованное принуждение со стороны частных лиц (не связанных с государством) почти никогда не допускается. Одно из исключений здесь — правило «окрестных земель», действующее в штате Монтана и некоторых других регионах, которые дают вашим соседям право пасти коров на вашей земле, если она не огорожена. Таким образом, если вы не желаете пускать чужих коров на свою землю, вам придется соорудить изгородь. Другим исключением, по моему личному мнению, являются шумные мотоциклы Harley-Davidson. Но в целом считается естественным, что принудительные действия должны быть прерогативой государства.
Данное различие уже не первое столетие стоит в повестке дня наших интеллектуальных дискуссий. Оно является предметом для анализа даже в том случае, если условия, которые вас окружают, отличаются высокой степенью принуждения.
Естественная максима против естественной аксиомы
Итак, когда речь идет об отношениях между частными лицами, принцип свободы возводится почти в абсолют, т. е. действует практически в 100% случаев. Однако в том, что связано с государством, дело обстоит по-другому. Государство играет в обществе уникальную роль, и эта уникальность закреплена соответствующими правилами и нормами. От государства мы готовы терпеть принудительные действия, которые никогда не позволили бы совершать частным лицам, — и не только потому, что государство сильнее, и лучше вооружено[6]. На практике принцип свободы — не аксиома. Он действует в качестве максимы: если речь идет о выборе между двумя вариантами политического курса (или реформы), предпочтение следует отдать тому, который позволяет расширить свободу. Но это лишь неписаное правило, предположение, которое, как мы ожидаем, справедливо в девяноста с чем-то процентах случаев.
Различие между добровольностью и принуждением является выражением принципа свободы, а он зачастую представляется в виде нравственной аксиомы. В результате одно из главных препятствий для четкого утверждения различия между добровольным и принудительным в экономической науке связано с тем, что вас легко заподозрят и обвинят в том, что вы превращаете свободу в аксиому. Экономистам, выступающим за свободный рынок, приходится объяснять, что данное различие не равносильно полному неприятию принуждения. Можно признавать и это различие и, одновременно, в определенных случаях, необходимость принуждения.
Уолтер Блок (WalterBlock) в полемическом задоре восклицает: «Коуз, гони свой скот с моей земли!»[7]. Насчет «моей земли» Блок прав, а вот насчет «гони» — не всегда. Ведь возможно, правило «окрестных земель» — хорошая и правомерная норма.
Если мы можем несколько ослабить привязку указанного различия к принципу свободы в качестве «обязательного рецепта», у нас возникнет больше возможностей для его использования в качестве аналитического «локомотива» для ответа на главный вопрос: В каких случаях мы должны поддерживать аксиоматичность принципа свободы, а в каких — нет?
Многих это различие не устраивает
Таким образом, если экономист использует данное различие в своих исследованиях, у него возникает проблема с тем, что люди путают максиму с аксиомой. Но это еще не самое серьезное затруднение. Даже если все осознают, что это различие следует воспринимать как максиму, на его основе возникает такая картина ситуации в обществе, которая у большинства экономистов вызовет полное неприятие. Ведь получается, что мы живем в государстве, где царит принуждение. Минимальная зарплата, лицензирование профессиональной деятельности, ограничения Федерального управления по лекарственным препаратам, контроль над оборотом оружия, запрет на наркотики, все формы налогообложения и множество других норм регулирования, устанавливаемых государством, носят явно принудительный характер. Если же обратиться к истории, то, применяя наше различие, можно прийти к выводу, что переломным моментом в плане институциализованного принуждения стал рузвельтовский «новый курс». Этот факт становится очевиден всем. Конечно, экономист, применяющий подобную методику, может попытаться успокоить слушателей: «Поймите только — если я называю какую-то меру принудительной, это не обязательно означает, что она плохая». Но люди все равно почувствуют себя оскорбленными. В нашем обиходе слово «принуждение» имеет ярко выраженные негативные коннотации.
Те, кому наше различие не нравится, пытаются его обойти, переиначивая основополагающие термины: собственность, согласие, свобода, права, правосудие, равенство, справедливость. Главная идея их концепции заключается в том, что государство — это как бы огромная общественная организация, где все правила принимаются по взаимному согласию. Никто не заставляет вас находится в его пределах. Таким образом, когда правительство навязывает вам закон о минимальной зарплате, оно не покушается на вашу собственность и свободу, а лишь реструктурирует права, касающиеся вашей собственности. Согласно этой точке зрения ваша собственность — это совокупность прав, которые определяет государство. Фактически такой подход основан на допущении, что все ваше имущество на деле принадлежит правительству, организации, государству, а «вашим» его можно считать лишь в том смысле, что последнее делегирует вам определенные полномочия в отношении этого имущества. Государство — властелин всего, реальный владелец всей собственности в стране, а мы в ней — лишь жильцы.
Концепция «государства — общественной организации» позволяет многим экономистам избавиться от различия между добровольным и принудительным. Если ученый открыто выступает за применение этого различия в качестве фундаментальной аналитической категории, а значит, дает понять, что мы живем в обществе всеобщего принуждения, он рискует тем, что экономисты, придерживающиеся других взглядов, подвергнут его остракизму. Порой его концепциям навешивают ярлык «идеологизированных» и закрывают ему доступ в научные журналы и учреждения.
Конкурирующие концепции экономической науки
Глубокие противоречия, существующие между теориями, основанными на идее свободного рынка, и преобладающей политической культурой, позволяют понять причины, по которым даже экономисты-рыночники в своих концепциях стараются обходить различие между добровольным и принудительным. ЛайонелРоббинс (LionelRobbins) выступает с идеей о том, что экономика сводится к чисто логическому выбору, эффективным способам достижения заданных извне целей. В том же ключе Джордж Стиглер (GeorgeStigler) и Гэри Беккер (GaryBecker) утверждают, что в экономической науке речь идет о достижении максимальной полезности в рамках теоретического равновесия. На мой взгляд, эти концепции пустопорожни и искусственны и приводят лишь к бесплодию экономической науки. Но одна из причин, по которым они остаются в обороте, связана с тем, что они позволяют экономистам-рыночникам обходить рифы политической культуры. Джордж Стиглер не просто принижает различие между добровольностью и принуждением, но и прямо оспаривает его необходимость, утверждая, что на смену принципу свободы пришли такие понятия, как благосостояние, максимальная полезность и эффективность, в результате чего этот принцип превратился в бессмысленную и маловажную идею[8].
«Спонтанный» — значит добровольный
Учет нашего различия позволяет прояснить экономические теории. Хайек знаменит своими идеями «местного знания» и спонтанного порядка[9]. Сформулированные им уроки о недостатках централизованного планирования были усвоены. Но если все признают, что государству не следует заниматься централизованным планированием, многие, тем не менее, не возражают против тысячи других разновидностей «настройки» экономического механизма руками государства, таких, например, как минимальная зарплата. Они говорят: пусть люди действуют спонтанно, но на масштаб и формы их действий необходимо влиять. Таким образом мы, дескать, сможем использовать принцип «местного знания» и, одновременно, сгладить экстерналии, последствия асимметричности информации и т. д.
Однако различие между добровольностью и принуждением помогает нам понять, что «спонтанность», по сути, означает свободу. Хотя ограничения вроде минимальной зарплаты нельзя отнести к разряду централизованного планирования, они представляют собой покушение на спонтанность. Из выводов Хайека вытекает и критическое отношение к государственному вмешательству. Сторонники такого вмешательства упускают из вида тот факт, что проблемы, которые, как утверждается, его оправдывают, в любом случае вызовут озабоченность, будут осознанны, и тогда появится возможность для появления новых методов и институтов. Аберрации создают новые возможности для взаимовыгодных решений, возможности, позволяющие с помощью нашей предприимчивости устранить первоначальную аберрацию или избежать ее. Так, лицензирование профессиональной деятельности обосновывается необходимостью защитить потребителя от неумех и шарлатанов. Однако в частной медицине, к примеру, существует множество институтов и способов для определения профессиональной квалификации врачей и обеспечения качественных услуг. Экономисты, изучающие проблему лицензирования, единодушно приходят к выводу, что оно не защищает потребителя, а наносит ущерб его интересам, ограничивая ассортимент подобных услуг и конкуренцию.
В основе нашего научного «чутья» в этом вопросе лежит обоснованная, аргументированная уверенность в потенциале совпадения интересов, и этот принцип отчасти предопределен различием, которое мы обсуждаем в данной статье. Кстати, в своих концепциях Хайек придает этому различию основополагающее значение, однако следует отметить, что действует он весьма дипломатично, зачастую давая об этом понять «между строк». Чтобы сгладить острые углы, Хайек часто использует такие термины, как «конкуренция», «децентрализованные действия», «рынок» и «спонтанный порядок». Более того, в своем труде по политической философии он не утверждает четко, что свобода основана на принципе владения/собственности, но вместо этого характеризует ее с точки зрения ряда важных и привлекательных для читателя корреляций[10]. Порой в ходе дискуссии нарочитая туманность уместна, но в других случаях мы должны отстаивать четкое определение свободы и ее центральную роль в создании обоснованных экономических концепций.
Научное суждение зависит от чутья
Признавая, что стопроцентная свобода невозможна, вы сталкиваетесь с необходимостью определить, является ли тот или иной случай государственного вмешательства допустимым исключением из правил. Чем следует руководствоваться, принимая решение, что в данном случае максима свободы неприменима?
Для этого необходимо научное чутье, учет возможных последствий, в том числе нравственного и культурного плана. Мы стараемся в разумных пределах определить логику этого чутья, но не пытаемся дать ему полное и окончательное определение, выработать некий алгоритм. Порой другие требуют от нас «твердой основы», стандарта на все случаи жизни. Конечно, следует, насколько возможно, формулировать и прояснять наши глубинные ценности и критерии. Но чем глубже мы проникаем в суть проблемы, тем более размытой и банальной становится эта «основа». Чутье в отношении экономической политики нельзя определить четче и определеннее, чем эстетическое чутье. Никто не требует «твердой основы» для оценки фильмов и стихов. Следует привыкнуть и к такой же неопределенности критериев оценки экономической политики.
Высказанные суждения согласуются с концепцией Адама Смита
Направленность экономической науки, о которой мы говорим, можно назвать «смитовской», поскольку все наши важнейшие суждения находят поддержку в трудах Адама Смита:
— Джордж Стиглер критиковал политэкономию Смита за то, что она недостаточно «стиглеровская»[11].Действительно, как продемонстрировал Рональд Коуз (RonaldCoase), Смит бы вряд ли согласился с тем, что сфера экономической науки — это максимальное увеличение полезности, «рациональный выбор» и тому подобное[12].Смит рассматривал политэкономию «как науку, касающуюся государственных деятелей и законодателей»[13].
— Центральное место в его «Богатстве народов» занимает «очевидная и простая система естественной свободы», которую Смит самым тесным образом связывал со справедливостью. Смит придерживался классического, интуитивного, «строгого» понимания собственности, а его представление о свободе основано на идеях собственности и беспрепятственного добровольного соглашения[14].Концептуальный статус естественной свободы не зависит от правил, установленных государством[15]. Система естественной свободы «утверждается сама по себе»[16].
— «Богатство народов» содержит всеобъемлющий анализ проблем экономической политики. При этом данные вопросы оцениваются с точки зрения их соответствия принципу естественной свободы. Общий подход Смита заключается в объяснении, когда принципу свободы необходимо следовать, а когда — нет. Естественная свобода — основа экономической концепции Смита.
— Смит рассматривал принцип свободы как максиму, а не аксиому. В «Богатстве народов» он специально и четко оговаривает, что в некоторых конкретных случаях он поддерживает отход от принципа естественной свободы (кстати, аналогичным образом поступил и Дж.Б. Сэй (J.B. Say)[17].По сути, Смит подчеркивает, что обсуждаемое нами различие в некоторых случаях совместимо с одобрением принуждения. Он говорил, что правила коммутативной справедливости схожи с правилами грамматики, имея в виду, что иногда неправильный грамматический оборот бывает уместен — но тот факт, что он употребляется, не превращает его в правильный грамматический оборот.
— Смит пришел бы в ужас от подрыва либеральной терминологии, основанного на косвенной предпосылке о всевластии государства. Подобный правовой позитивизм он находил у Томаса Гоббса, и показывал ошибочность «столь одиозной доктрины»[18].Он также осуждал Кольбера за его методы управления французской экономикой, построенные «по образцу руководства департаментами государственного учреждения», полагая, что необходимо, напротив, «позволять каждому следовать собственным интересам по-своему, на основе общих либеральных принципов равенства, свободы и справедливости»[19].
— Научные оценки Смита подкрепляют аргументы в пользу культуры, основанной на презумпции свободы. Максима свободы справедлива в девяноста с лишним процентов случаев, а потому ее целесообразно использовать в качестве аналитического критерия и инструмента критического анализа, а теоретические категории следует разрабатывать с учетом того факта, что эта максима действует с некоторыми исключениями. Но даже если политика государственного вмешательства уже проводится, ее сторонникам следует постоянно доказывать ее оправданность. Отличительной чертой политэкономии Смита является презумпция свободы — а не сохранения статус-кво. Порой Смит поддерживает уже существующее вмешательство (в особенности, как мне кажется, в отношении Шотландии того времени), но при этом считает своей обязанностью убедительно доказать его необходимость. (Всегда ли ему это удается — вопрос другой.)
— Смит также отверг бы требования о четком определении нашего научного чутья. Подобное чутье не укладывается в простые правила вроде грамматических; оно скорее соответствует тем же критериям, что и литературное мастерство, по определению «свободным, размытым и неопределенным»[20].Да, Смит проводил аналогии между коммутативной справедливостью и правилами грамматики, но основаниями для однозначной презумпции подобной справедливости и общего следования ее принципам служат свободные, расплывчатые, неопределенные — но не бессмысленные и произвольные — критерии политико-эстетического чутья. Смиту понадобились два больших, неоднократно дорабатывавшихся труда, чтобы понять и выразить характер собственного научного чутья.
Заключение
Смит четко осознавал, что у экономической науки должна быть цель: анализировать самые важные проблемы экономической политики и вооружать практиков полученным знанием. Оценки наиболее важных вопросов, естественно, составляют элемент любой науки. Однако и формулирование этих вопросов — одна из ее первостепенных задач. Повторюсь: он рассматривал свободу как естественную концепцию, чей статус абсолютно не зависит от оценок конкретных политических вопросов, поэтому в использовании этой концепции для формулирования проблем и их анализа нет ничего неправомерного.
Эта концепция, естественно, используется и в ходе анализа закона о минимальной зарплате и других конкретных мер экономической политики. Но это еще не все: существуют разные способы структурирования и развития экономической науки в целом. И в этом отношении решение об использовании различия между добровольностью и принуждением — как в качестве основы, так и в качестве инструмента исследования — отчасти связано с суждением о сравнительной ценности науки в целом, которое становится его результатом. Это суждение необычайно важно, а потому также является частью науки.
На мой взгляд, для понимания экономических процессов специалистами и широкой общественностью было бы полезно, если бы экономисты активнее: (1) использовали различие между добровольностью и принуждением в своих формулировках, анализе и дискурсе; (2) не стеснялись этого использования, а, наоборот, четко заявляли об этом; (3) специально размышляли над сутью этого различия, особенно в плане восполнения пробелов и устранения неясностей; (4) разъясняли, что, при всей поддержке принципа свободы, они не рассматривают его как основание, чтобы осуждать принуждение при любой возможной ситуации.
Если экономисты, следующие традициям Смита и Хайека, признают, что принуждение порой полезно, ослабив тем самым абсолютно негативный характер этого понятия, они, возможно, смогут убедить других поддержать различие между добровольностью и принуждением. Было бы очень полезно, если бы участники экономического дискурса пришли к соглашению относительно этого различия — признали бы, к примеру, установление минимальной зарплаты актом принуждения — и спорили бы уже о том, когда, почему и в какой степени принуждение может считаться оправданным.
[1]Klein D.B., Dompe S. Reasons for Supporting the Minimum Wage: Asking Signatories of the ‘Raise the Minimum Wage’ Statement // Econ Journal Watch. Vol. 4. # 1 (January 2007). P. 125-167.
[2] Gwartney J., Lawson R. EconomicFreedomoftheWorld: 2006 AnnualReport, Vancouver: FraserInstitute, 2007; Kane T., Holmes K.R., O’Grady M.A. 2007 IndexofEconomicFreedom. Washington, DC: HeritageFoundation, 2007.
[3]High J. Is Economics Independent of Ethics? // Reason Papers. Vol. 10. #1 (1985). P. 3-16.
[4] Klein D.B., Dompe S. Op. cit. P. 132.
[5]Friedman D.D. A Positive Account of Property Rights // Social Philosophy and Policy. Vol. 11. # 2. P. 1-16.
[6]Ibid.
[7] Острота Блока упоминается и оценивается в работе: North G. UnderminingPropertyRights: CoaseandBecker // JournalofLibertarianStudies. Vol. 16. ? 4. P. 75–100; свою мысль Блок развивает в работе: Block W. CoaseandDemsetzonPrivatePropertyRights // JournalofLibertarianStudies. Vol. 1. # 2 (1997). P. 111-115.
[8]Stigler G.J. Wealth, andPossiblyLiberty // JournalofLegalStudies. Vol. 7. # 2 (1978). P. 213-217.
[9]Hayek F.A. Law, LegislationandLiberty. Chicago: UniversityofChicagoPress, 1973. Vol. 1. RulesandOrder [Хайек Ф. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006].
[10]Hayek F.A. TheConstitutionofLiberty. Chicago: UniversityofChicagoPress, 1960; Klein D.B. MereLibertarianism: BlendingHayekandRothbard // ReasonPapers. # 27 (2004). P. 7-43.
[11] Stigler G.J. Smith’sTravelsontheShipofState // HistoryofPoliticalEconomy. Vol. 3 (1971); включена в сборник трудов Стиглера «TheEconomistasPreacherandOtherEssays» (Chicago: UniversityofChicagoPress, 1982). P. 136-145.
[12]Coase R.H. Adam Smith’s View of Man // Coase R.H. Essays on Economics and Economists. Chicago: University of Chicago Press, 1994. P. 95–116.
[13]Smith A. TheWealthofNations. Indianapolis: LibertyFund, 1981. P. 138.
[14]MerrillTh.W., Smith H.E. WhatHappenedtoPropertyinLawandEconomics? // YaleLawJournal. Vol. 111. # 2 (November 2001). P. 357-398.
[15]Smith A. TheTheoryofMoralSentiments. Indianapolis: LibertyFund, 1982. P. 80.
[16]Smith A. TheWealthofNations. P. 687.
[17]Ibid. P. 324.
[18]Smith A. TheTheoryofMoralSentiments. P. 318.
[19]Smith A. TheWealthofNations. P. 664.
[20]Smith A. TheTheoryofMoralSentiments. P. 327.
Источник:Inliberty
Впервые: EconomicsandtheDistinctionbetweenVoluntaryandCoerciveAction // CatoUnbound. 2007. May 6.