Цепная реакция, которую породил текст А. Федуты «Краіна глухіх», пока завершилась тезисом Я. Абзаватага, что на самом деле противоречия между демократией и независимостью не существует. По мнению автора, для оппозиционно настроенных белорусских граждан одно подразумевает другое: борьба за независимость страны означает борьбу за установление демократии в стране.
И все же, если попробовать расслышать в «Краіне глухіх» что-то еще, кроме спорного предложения о сотрудничестве с диктатором — кстати, где об этом написано в тексте А. Федуты? — развитие ситуации может быть совсем не таким, как считает В. Булгаков. Вопрос может стать как раз об ослаблении демократического проекта в Беларуси, а не о «выживании и стабильности лукашенковского режима».
Серьезная проблема мне видится как раз в том, что дилемма «демократия или независимость» для белорусских демсил не существует, а точнее — уже не существует. А. Лукашенко со свойственной ему находчивостью и изворотливостью сумел обогатить свой политический лексикон очень важным термином — «независимость». Казалось, что власть поперхнется этим чужеродным ей телом. А получилось, что новое слово хорошо усвоилось и сегодня входит в брэнд Лукашенко, наряду с «волей белорусского народа» и «стабильностью».
Перед этим белорусской властью было усвоено другое не менее важное слово — «патриотизм». Когда только создавали БПСМ, демократы кривились: это все не настоящее, никакой это не патриотизм, а только эгоизм и прагматизм. Тем временем произошло объединение с Белорусским союзом молодежи, новая организация влилась в административные и коммерческие структуры и сегодня уже воспринимается молодым поколением как что-то естественное.
Когда во время пресс-конференции 20 марта на вопрос американского журналиста: «Как Вы можете прокомментировать, что после Вашей победы на выборах столько несогласных людей вышли на площадь?» — А. Лукашенко ответил, что это признак существования у нас демократии, прозвучал первый звонок. Второй сигнал поступил два месяца спустя, во время выступления президента с Посланием белорусскому народу и Национальному собранию, когда глава государства дал санкцию на развитие в Беларуси гражданского общества.
Так, слово за слово, авторитарный белорусский режим учится говорить языком, который как будто всегда являлся неотчуждаемой собственностью демократического движения. В результате словарь демсил не то что беднеет. Парадокс, с которым бывает тяжело смириться некоторым убежденным ура-демократам, заключается в том, что словари режима и оппозиции все больше сближаются. Поэтому многие «исконно» демократические понятия теперь приходится отвоевывать.
Именно поэтому вызывает беспокойство отсутствие дилеммы «демократия или независимость». Проблема заключается в исчезновении выбора. Кажется, что после того как А. Лукашенко узурпировал «независимость», оппозиционным силам только и остается, что ратовать за «демократию». Правда, есть другой выход. Можно по привычке добавлять ко всему, о чем говорит власть, выражение «так называемый».
Занятно, но этот оборот четко маркирует главный раскол на своих и чужих в белорусской реальности. Так называемое телевидение, так называемый единый кандидат, так называемые профсоюзы… Говорим «президент Лукашенко» — подразумеваем «так называемая оппозиция». Говорим «так называемые выборы» — подразумеваем «настоящая демократия». Эта удивительная фигура речи обязательно домысливается каждым, кто думает или высказывается о белорусской действительности. Выражение «так называемый» превратилось в Беларуси в способ обозначить свое политическое кредо и тенью сопровождает любой разговор о политике.
Так вот, представьте себе, что 3 июля А. Лукашенко действительно обратится к народу со словами «Братья и сестры, Отечество в опасности». Повернется ли язык у демократично настроенного гражданина Беларуси сказать, что это не настоящая, а «так называемая» независимость? Думаю, что нет. Когда речь о независимости — шутки в сторону.
Независимая Беларусь — это как раз то понятие, к которому не добавишь приставку «так называемый». Это, если хотите, та объективная реальность, которая уравнивает своих и чужих белорусов. В. Булгаков настаивает на разведении понятий «Беларусь» и «авторитарный режим», утверждая, что это не одно и то же. Разумеется, так. Но я полагаю, что у всех участников этой виртуальной дискуссии белорусские паспорта, как и у наших молчаливых виртуальных оппонентов. Фокус в том, что, увлекшись борьбой за белорусскую демократию, можно оказаться без Беларуси. Не без той авторитарной Беларуси, которую имеет в виду В. Булгаков, — без Беларуси вообще. А эксклюзивное, пусть и спорное, право на руководство этой страной до сих пор имеет А. Г. Лукашенко. И в этом смысле он оказывается не чужим, а нашим общим президентом.
Приведенная А. Федутой фраза А. Милинкевича указывает на сложность того, что наивно воспринимается как простое и тождественное. Оказывается, что демократия и независимость — это не одно и то же. Демократия и патриотизм — не одно и то же. Демократия и белорусская культура — разные вещи. Поэтому можно быть авторитарным борцом за независимость и 75-процентную белорусскую культуру.
Так что объективная Беларусь всё же есть. Это белорусская территория, белорусские предприятия, белорусские граждане — не важно, за кого голосовавшие. Если всё это перестанет быть белорусским, к необходимости вести борьбу за демократию добавится тяжелейшая необходимость вести борьбу за суверенитет. А это уже почти гражданская война. И поэтому, если независимости этой «общей» Беларуси будет угрожать опасность, придется всем становиться на ее защиту. Дилеммы здесь не будет, и выбора тоже.
Другой желанный вариант развязки, когда повышение цен на газ разорвет социальный контракт между белорусским президентом и избирателями (В. Булгаков), не кажется мне реалистичным. Ирония в том, что повышение цен на газ как раз может невиданным образом объединить первого белорусского президента и белорусский народ. И основанием нового контракта станет идея независимости. Бог знает, во что она превратится позднее. Почему бы не в идею демократии?
Что же делать? Надежда на самоотвод А. Лукашенко в результате давления с Запада или с Востока выглядит наивной: белорусская власть завладела слишком значимыми символическими и политическими ресурсами. Тем не менее на наших глазах поле белорусской политики изменяется таким образом, что постепенно создаются условия — по меньшей мере, лингвистические — для диалога между представителями двух политических лагерей. А это значит, что, несмотря на взаимную хроническую неприязнь, белорусскому режиму и демократической оппозиции все же придется вступить в дискуссию.