Русский опрос

Левада-центр опубликовал свежие данные о том, как граждане относятся к социологическим опросам: насколько интересуются ими, доверяют им и боятся отвечать на политически окрашенные вопросы. Одна из главных неожиданностей лично для меня — динамика этих данных за последние пять лет настолько вялая, что и говорить о ней не имеет особого смысла. Желающие могут убедиться в этом сами, а я ниже буду пользоваться данными об отношении к соцопросам за 2014 год, оговорившись, что они значимо не изменились в течение обсуждаемого периода. Другими словами, существенное ужесточение политического режима, произошедшее за эти годы, гораздо большее проникновение государства в частную жизнь и мысли своих граждан, не оказало большого воздействия на то, как люди смотрят на соцопросы. Все интересное, кажется, произошло раньше.

Дискуссии о валидности социологических данных, собранных в режиме политической несвободы, в частности об «авторитарном рейтинге», идут довольно давно, и стали уже практически общим местом. Нескромно сошлюсь на собственную колонку 2004 года — не потому, что она какая-то особенно выдающаяся, а потому, что она, кажется, была одной из первых, где существование этой проблемы хоть как-то описано для широкой публики. В общих чертах, у проблемы есть три измерения. Но, прежде, чем перейти к их обсуждению, сделаю еще одну оговорку: рассуждения, приведенные ниже, не стоит применять напрямую — по нескольким причинам, которые в одном абзаце не изложишь, — к предвыборным опросам формата «за кого вы проголосуете на выборах», используемым для электоральных прогнозов. Там свои источники искажений, и свои подводные камни.

Во-первых, есть серьезные подозрения, что в условиях политической несвободы часть респондентов банально боится отвечать на вопросы таким образом, который может представить их в качестве противников режима. Респондент социологического опроса лишь номинально анонимен — его реальная защищенность зависит от порядочности проводящих опросы социологов, от их приверженности профессиональной этике. Типичный опрос подразумевает, что вам либо звонят по телефону, либо интервьюер является к вам домой; знание телефона или адреса дает возможность без труда идентифицировать конкретного человека. Скажу откровенно, мне сложно себе представить, чтобы даже самые проправительственные опросные организации в реальности фиксировали координаты респондентов и передавали их ответы «органам». Но вполне разумный человек с непараноидальным мышлением, ничего не знающий о работе социолога даже понаслышке, однажды наткнувшись в сетях на информацию о том, что опросы проводит, к примеру, и ФСО, может испытывать в этом отношении определенные сомнения. А ведь это вполне нормальное состояние — знакомство даже с самыми примитивными азами социальных наук не входит в России в джентльменский набор обязательных знаний.

Ну, и потом, ведь существуют еще и будущие риски: а мало ли, как изменится политическая ситуация.

К примеру, как хранятся данные о выборке телефонов или адресов? Вовремя и надежно ли уничтожаются, могут ли быть восстановлены и увязаны с ответами? А не позволит ли дальнейшее развитие технологий или изменение ситуации с «информационной безопасностью» восстанавливать такие связи без согласия самих опросных организаций, так называемых полстеров?

Во-вторых, в условиях отсутствия политической конкуренции и свободной прессы, у граждан не то чтобы не формируются мнения по вопросам, не касающимся их непосредственно и в ощущениях — формируются, но в не очень-то измеримой форме. Ведь как происходит в нормальном случае? В политической дискуссии складываются несколько конкурирующих, альтернативных друг другу взглядов на определенную проблему, та же дискуссия в очень примитивном, «разжеванном» и доведенной до пары броских узнаваемых формулировок виде доходит до избирателя через СМИ, и граждане присоединяются к одной из позиций. Пролайф или прочойс? Медикер или частная медицина? Полстеру остается лишь вбить в опросник эти стандартные варианты, и замерить распределение «голосов». Описанная картина вовсе не похожа на идиллию, с ней связана куча проблем современной демократии, которые заслуживают отдельного разговора (в частности, куда деваться человеку с нестандартной точкой зрения?). Но сам метод замеров общественного мнения с помощью опросов и сама идея общественного мнения «заточены» именно на такую ситуацию.

Подданному же авторитарного режима приходится либо следовать за пропагандой, либо формировать индивидуальную позицию самому, опираясь на выуженные из информационного шума осколки альтернативной информации, валидность которых оценить без специального навыка нелегко, и непосредственный жизненный опыт.

Там, где этот опыт не очень-то помогает, любая позиция, кроме «телевизионной», как бы «сбоит», размазывается, не вписывается в формулировки графы опроса, не стыкуется с позициями потенциальных единомышленников.

Вводить или не вводить войска на Донбасс? Хм, а мы с Украиной разве уже не воюем, или, может, это мы с Америкой там воюем, или мы вообще мирные и не хотим войны, а БТР, пересекающие границу, придумала западная пропаганда? За Путина или не за Путина? А кто, если не Путин, Кобзон, что ли? То есть люди присоединяются к официально одобренной точке зрения и не присоединяются к альтернативным не только потому, что им «телевизор мозги промыл», но и потому, что альтернативные точки зрения, представленные в опросе, неточно стыкуются с их позицией. Ну, вот правда, если вы подумали собственной головой, покопались в сети, не поверили ни пропаганде, ни контрпропаганде, и пришли к самостоятельному оригинальному выводу, что «зеленые человечки» в Крым прилетели с Марса, но и без америкосов там не обошлось, хотя киевская хунта могла бы вести себя поумнее, но и наши олигархи внакладе не останутся и все разворуют, — какую графу вы выберете в опроснике «как следовало поступить российскому правительству в отношении Крыма?» В лучшем случае «Затрудняюсь ответить», в худшем — «Так, как оно поступило», потому, что кто там знает, что было правильно, сам черт ногу сломит, а Крым-то в итоге все-таки наш, и вон как народ радуется. А что цены растут, то кто же вам объяснит, что территориальные приобретения в XXI веке чреваты не экономическими бонусами, как в XVIII, а ростом социальных обязательств и международными санкциями? И все это вместе значит, что в предложенных полстерами вариантах ответов для носителя неофициозной точки зрения с гораздо меньшей вероятностью найдется формулировка, которая зацепит его как полностью совпадающая с его ясным и твердым мнением, предъявляющая именно его позицию, а не какую-то относительно подходящую к его собственной, в которой он еще и не уверен до конца.

В-третьих, для подданного авторитарного режима «цена» его политической позиции не очень-то велика.

Если от тебя ничего не зависит, какой смысл об этом задумываться

Посмотрим на данные Левада-центра, держа эти соображения в голове. Итак, ключевой вопрос, имеющий отношение прежде всего к первому из перечисленных пунктов. «Как вы думаете, могут ли люди, которые во время социологических интервью критически высказываются в адрес властей, в дальнейшем подвергнуться преследованиям со стороны властей?» Ответы (август 2014 года): определенно, да — 6%, вполне вероятно — 22%, маловероятно — 44%, совершенно исключено — 17%, затрудняюсь ответить — 11%.

Привычный для большинства способ суммировать ответы на такие вопросы выглядит так: складывать «определенно» и «вероятно» и трактовать их сумму как «да», а «маловероятно» и «совершенно исключено» суммировать как «нет» (это называется принцип симметричности шкалы, и, как правило, исследователи к этому стремятся). Однако, в данном случае шкала не является симметричной, и я смотрела бы на дело иначе. 6+22+44 = 72% опрошенных считают более или менее вероятным, что люди, критически высказавшиеся в социологических интервью, могут подвернуться репрессиям, и только 17% уверены, что это невозможно. Ведь преследования со стороны властей — это очень много и очень страшно. Это очень крупный риск, даже маленькая вероятность которого выглядит недопустимо большой — особенно с учетом того, что ситуация может со временем измениться.

А ценность участия в соцопросе, высказывания реальной своей точки зрения — совсем небольшая даже в свободном мире, и практически нулевая в том, в котором живем мы.

Конечно, все вышесказанное не значит, что из пресловутых 86% «за Крым» или из зашкаливающего за 80% рейтинга одобрения Путина можно так прямо взять и вычесть 72% запуганных и зашуганных, или хотя бы 28% тех, кто считает репрессии за «неправильные» ответы скорее вероятными, чем нет. Кто-то в данный момент согласен с конкретным официально одобряемым ответом совершенно искренне, часть неуверенных голосов несомненно уйдет в «затрудняюсь ответить», кто-то (весьма и весьма многие) откажется продолжать отвечать на вопросник, и вся анкета уйдет в отвал, а кто-то согласится рискнуть, потому что вопрос значит для него что-то важное. Но резерв потенциальных искажений уже настолько велик — почти три четверти всей выборки — что непонятно, как трактовать распределение ответов на практически любые политически чувствительные вопросы.

Мы не знаем, насколько завышены пресловутые рейтинги, мы даже не можем уверенно утверждать, что они сейчас вообще завышены. Мы только можем констатировать, что еще один инструмент обратной связи между обществом и государством безнадежно испорчен, еще один механизм коммуникации между группами граждан порушен в хлам, и эта новость не радует совершенно.

Источник: Inliberty