Бермудский треугольник общественных надежд

Этот небольшой текст работает на популяризацию одного, как может показаться, простого тезиса — общество непостижимо. Это, однако, не означает, что о нём невозможно ничего сказать. Напротив, в связи с этой открывшейся невозможностью сказать о нем можно гораздо больше, чем говорят по обыкновению. Белорусское общество непостижимо в той же мере, в какой и всякое иное. Точнее, само выделение белорусского общества как особого региона, «бермудского треугольника» или чего-то еще более специфического в нашем случае некстати. «Бермудский треугольник» — это любое общество. Лишь наше недовольство собственным и мечта о другом — в пространстве или во времени отдалённом — позволяет нам думать о некоем понятном и удовлетворительном его варианте. Безусловно, существует ряд процедурно-технических деталей (назовем их так), которые задают образ жизни и действий тут-и-теперь и отличают его от образа жизни не тут и не теперь. Но сейчас не об этом. Сейчас — о тех (утопических) представлениях, которые имеет смысл время от времени подвергать деконструкции и собственно о процедуре самой деконструкции.

Первое такое представление — об обществе как некоем органическом целом, более-менее разумно устроенном или устроенном поправимо неразумно. «Общество считает», «общество ждет», «общество надеется», «общество созрело» или же, напротив, «общество не готово», «общество инертно». В этих фигурах речи проступает «общество» как некий квазисубъект, с избытком наделенный ментальными характеристиками. Совершенно очевидно, что сегодня говорить так об обществе означает пользоваться теоретической ветошью, бывшей в употреблении в 19 веке на заре возникновения стараниями Огюста Конта науки социологии. Тем не менее, такие трактовки общества присутствуют в СМИ с избытком. Второе представление, незыблемость которого стоит подвергать сомнению — это упорное и «само собой разумеющееся» разделение теории и практики. Можно и так: социальной теории и политической практики. Теория сегодня в игре, как и прежде, а ее обесценивание не добавляет ровным счетом ничего нового этой самой «практике». В теории нет ничего элитарного и избыточного, она с необходимостью и неизбежностью встроена в «практику».

Политическая стагнация в Беларуси во многом обязана устаревшим представлениям о том, как возможно/невозможно общество. Существует ли для белорусских политиков в полной мере разнообразный спектр моделей общественного устройства, с которыми можно было бы соотносить свои политические позиции и действия? Что белорусские политики подразумевают под понятиями «общество» или «белорусское общество»? Как видится, для осознанного политического действия важен не только инструментальный политологический подход, но и теоретическое осмысление того, что принято называть социальной реальностью. К сожалению, этому никак не способствует белорусская система образования. Поэтому нелишним является обращение к социально-теоретическим проектам, обнаруживающим неочевидные ракурсы при рассмотрении общества вообще и белорусского в частности.

Оно плохое и его не существует

Аргентинец Эрнесто Лаклау и бельгийка Шанталь Муфф начали работу над своим проектом, подпадающим под номинацию постмарксизм, еще в 80-е. Точек расхождения с советским марксизмом (равно как и с западным его вариантом) у этого проекта больше, чем сходных позиций. Марксизм-ленинизм реализовывал своеобразную натуралистическую версию марксизма с установкой на достижимость «хорошего» общества и определяющую роль экономики. Постмарксист Лаклау исходит из невозможности никакого позитивно определяемого понятия общества и делает ставку на политику, а не экономику. Общество всегда плохое. Оно плохое в силу того, что нет никакой возможности устранить несогласие по поводу его устройства. Точнее так: всякое согласие достигается путем дискурсивного насилия. В сердцевине консенсуса — силовое подавление иных голосов и ничего больше.

Сторонники рациональной коммуникации в духе Хабермаса могут возразить: но можно же и договориться. Но для Лаклау «договориться» означает всего лишь то, что чья-то позиция одержала верх в ущерб иной. Рационалистическая аргументация работает только в рамках отдельной языковой игры. Нейтрального, разделяемого всеми языка не существует. В какой-то момент появляется иной словарь для описания ситуации, иная языковая игра, и в ней действуют иные не менее рационалистические правила. Тем самым Лаклау подчеркивает, что силовой элемент (или гегемония) встроены в любое рационалистическое обсуждение. Сила здесь понимается не как физическое насилие, а именно как дискурсивное подавление. Лаклау не призывает тем самым к вооруженным столкновениям, но настаивает на необходимости держать в поле зрения элемент силового подавления (гегемонию), прячущийся за рационалистическую коммуникацию.

Зримость конфликта и гегемонии делает возможным перевести неизбежный антагонизм в агональные отношения, и только так возможна политика. (Справедливости ради стоит сказать, что надежной страховки от перехода дискурсивного подавления в физическое не обнаруживается). Это один из общественных парадоксов: если мы отказываемся признавать конфликт, он разгорается; делая его зримым, мы избегаем а)крайних форм вражды, б)уничтожения политического измерения жизни мнимым согласием.

Итак, то, что мы называем обществом, всегда нас не устраивает. Если в рамках фантазма мы можем представить некое непротиворечивое, полностью консолидированное общество, то это будет одномерное общество, в котором Лаклау отказывается жить.Но признать, что общество всегда плохое, недостаточно.

На вопрос «как устроено общество?» Лаклау отвечает: общества не существует. Оно не существует в виде предметности, постижимой и понятной для самого искушенного исследователя. Это очень продуктивный тезис, хотя иному читателю он может показаться неприемлемым, поскольку грозит утратой всяких оснований. Оснований у общества действительно нет, как показывает Лаклау. Нет ни одного привилегированного элемента, на котором основываются прочие. Что же есть? Есть бесконечная игра различий и есть дискурсивная гегемония (см. об этом ниже и выше).

Общество не существует в качестве целостной обозримой реальности, поскольку между любыми конвенциями, социальными нормами, культурными практиками, законодательными актами и т. д. имеется зазор, через который просвечивает бесконечность.Так называемый здравый смысл — опора околосоциологической пошлости — представляет общественное устройство в виде цельной картинки, элементы которой либо счастливо сочетаются и работают на общее целое, либо вступают в состояние (временное и поправимое) дисфункции. Сегодня такое представление об обществе — сэконд-хэнд социальной теории. Структурный функционализм, будучи в свое время сильной теоретической моделью общества, больше не работает.Вполне понятная смена парадигм в социальных науках происходит не только в силу собственной внутренней логики развития, но и по причине меняющихся форм жизни самих обществ.Сегодня искать единственное основание общественного устройства — будь то божественное происхождение власти или экономическая целесообразность — означает возвращаться к поиску магического объекта. Для Лаклау этот магический объект утрачен навсегда. В определенном смысле проект Лаклау — это предложение проделать работу скорби в психоаналитическом смысле–расставания и оплакивания магического объекта, который мешает автономии.

Повторюсь, общество не существует только в том смысле, что оно необозримо. Уяснение этого положения открывает новые возможности для реализации общественных надежд исключительно политическим способом. Имеется в виду политика в широком смысле слова — не только борьба за власть, но и формы взаимодействия и самоорганизации людей в сообществах.

Ури, Ури, где у него кнопка?

Итак, общество никогда не совпадает с границами представления о нем. Социальное пространство рыхлое, в нем есть смысловые зазоры. Большой Другой не может и не должен знать все. Нет никого, кто знал бы об обществе всё. Но что-то всё же мы хотим и пытаемся о нём знать. Всякое знание об обществе возможно только через представительство универсального партикулярным. Общество всегда избыточно по отношению к его определениям. Чтобы не множить тривиальности, об обществе не стоит говорить, глядя на него с высоты птичьего полёта. Не нужно этого делать и по той простой причине, что такой взгляд уничтожает это самое общество.Общество как целое — это фантазия, с которой нужно расстаться, выйдя из пубертатного периода.

Но это полдела. Вторая половина: насколько невозможно представить целое, настолько сложно удержаться от попытки это сделать. Чтобы как-то действовать в социальном измерении, нужно иметь хотя бы смутное представление о коридоре возможностей. Попыткой «приручить бесконечность» называет Лаклау всякое объяснение общественного устройства. Точка пристежки, обивочный гвоздь, главенствующее означающее — это определения «инструмента», позволяющего справиться с бесконечностью социального и отсутствием его основания. Примерами обивочного гвоздя могут служить следующие высказывания: «всё определяет экономика», «всякое неравенство есть следствие гендерного неравенства», «геополитическое положение определяет всю социальную конфигурацию». Можно тренироваться в поиске обивочного гвоздя и далее. Важно понимать, что ни один из них не имеет постоянного квазиприродного статуса.

Основание, точка пристежки, кнопка. В сердцевине мечты о приемлемом обществе есть иллюзия некоего центра, центральной первопричины, разобравшись с которой, мы как будто, наконец, наладим сломанный общественный механизм. Но социальное имеет бесконечное множество отправных точек. Отсюда — неустранимое несогласие по поводу «правильной» или хотя бы приемлемой общественной конфигурации и необходимость множества публичных пространств. Полное согласие невозможно, поскольку нет никакого общего основания, от которого может отталкиваться доказательная база в пользу того или иного проекта. Всякое согласие носит временный характер и является следствием гегемонии отдельной политической силы. Поэтому Лаклау настаивает на неустранимости антагонизма и силового воздействия. Общественные трансформации, по Лаклау, неверно трактовать с точки зрения инженерного подхода. Это лицемерие, которое скрывает силовые эффекты в борьбе за универсальность.

Постмарксистский проект радикально политизирован. Социальное — это политическое, поскольку, как уже говорилось, та или иная общественная конфигурация — результат гегемонии отдельной общественной силы. Эта конфигурация существует не сама по себе, а в качестве признаваемой всеми данности, с которой нельзя не считаться. Но если мы опознаём случайность и временный характер всякой общественной пристёжки — гегемонии, то признаем и законность конфликта. Конфликт — это не распад, это новая артикуляция пристёгивания общества, новое объяснение его условной возможности. Консолидированное общество — это всего лишь общество, позволившее одной частичной силе затоптать антагонизм до полного неузнавания. Боязнь конфликта и его купирование — это отрицание возможности общества. Согласие в действующем обществе возможно лишь как горизонт, уходящий вдаль.

Вместо заключения

Постмарксистская модель общества сродни нефигуративному искусству, искусству, чуждому миметизму. Это эффект неантропоморфного теоретического воображения, свойственного Лаклау. Аргентина никогда не была родиной какой бы то ни было философской традиции. Лаклау в своих текстах нигде не настаивает на особом аргентинском случае.Как бы парадоксально это ни прозвучало, чтобы понимать белорусское общество в его специфичности, нужно знать о способах конструирования представлений о социальном как таковом. Социальная теория — это не моралите на каждый день, не манифест, не пошаговая инструкция достижения благ. Теория не является чем-то, что в виде примочки прикладывается на больное место «практики». Она по определению должна работать на усложнение, а не упрощение. Теория — это смелость думать. Теорию не нужно «заставлять работать», можно дать себе труд начать ею заниматься. Не являясь прямым руководством к политическому действию, теории, их слышимость формируют общественно-политический климат, который и задает условия возможности вполне конкретных политических режимов. Без достаточного градуса теоретического накала мы имеем дело всего лишь с останками мертвых теорий, но никак не с реальностью как таковой или пресловутой практикой. Тем не менее, теоретические построения Лаклау имеют ряд заземлённых следствий в виде проекта радикальной демократии, представленных в работах Шанталь Муфф, который заслуживает отдельного рассмотрения.