Нам настоятельно необходима «критика политического разума»; нам необходима своего рода феноменология политики, показывающая, как конституируется сама «политическая предметность», политический мир. Только это позволит нам преодолеть наивную точку зрения на политику и политиков, в которой погрязли и сами политики, и их недоброжелатели, и публицисты, вращающиеся вокруг всего этого. Да и почти вся современная политология, по существу, все еще держится этого «наивного взгляда». Отнюдь не делаю исключения и для себя.
Разум можно понимать и как единство смысла. — Так «разумны» ли наши политики? Они и опираются-то не на разум, а, скорее, на идеологии, эти редукции полноты смысла, и групповые интересы. Скажем так: они являются производителями ложных интерпретаций смысла, которые выдаются за наши собственные. А ведь вся человеческая жизнь определяется важнейшим движущим ею смыслом. Следовательно, необходимо также извратить очевидность, а она (самоочевидность) определяет само понятие разума.
Рассматривая феноменологию Гуссерля, Эммануэль Левинас неоднократно отмечает: «факт обладания смыслом и есть само проявление свободы … Интенциональность — это не что иное, как осуществление свободы» (Избранное: Трудная свобода. — М. 2004, с. 193). Очевидность, интенциональность, свобода — это напрямую взаимосвязано. Но мы также хорошо знаем, что «смысл» нашей жизни и деятельности может навязываться нам; в то время как наше сознание само по себе и есть смысл, нас убеждают в том, что мы ошибаемся, нас могут принуждать — прямо или косвенно — принять, даже поверить, что в действительности смысл нашей жизни иной, лежит в другой плоскости и требует от нас другого, нежели мы сами считаем. Например, он заключается в том, чтобы «беззаветно служить своему государству» — или быть «безусловно, т. е. фанатично, преданным своей религии». Смысл привязывается к некоей объективированной и абсолютизированной ценности, которая далее не обсуждается, ибо всякое ее критической обсуждение заранее объявлено кощунственным. Нами управляют, управляя «нашими смыслами»; тем самым управляют «нашей свободой» — и, следовательно, нашими личностями. Но что это такое — управляемая свобода и уже-всегда послушная личность? Ни что иное, как абсурд. Таким образом, перед нами грандиозное надувательство.
Смысл жизни мне не указывают; смысл жизни я выбираю и определяю сам; это и моя способность, и мое право, и мой долг, моя ответственность. Наше мышление (или мы не мыслим? кто тогда мыслит за нас?) есть проявление свободы сознания и оно должно быть также свободой по отношению к мысли о себе. Политиканство, которое подменяет подлинную политику, это всегда агрессия против сознания, сознательности граждан; а сознание, опять же следуя феноменологической философии, — это внутренняя присущность смысла мышлению, свобода мыслительного процесса» (там же, с. 197). Итак, разом атакуется смысл, наша свобода, очевидность, время и сама наша личность. Следовательно — есть что защищать.
Жизнь, движимая смыслом — это и есть духовная жизнь. Смысл, духовность и свобода сопряжены. Там, где свобода «укорочена» или вообще упразднена, царит одна техника «жизни», лишенная духовной основы. Тогда мы наблюдаем в социуме жесткое доминирование, господство запретов, приказов, постановлений, контроля за исполнением. Это выдается за «Порядок». Но этот якобы «порядок», якобы царящий в нашей жизни, обессмысливает ее. Творческая энергия жизни деградирует. «Творят» под заказ. Производят — подделки, философию подменяет идеология, голос совести заглушают, зато культивируют «верность» — почти в полном соответствии с тезисом Гиммлера: Meine Ehre heisst Treue (моя честь — это моя верность).
Но «прежде чем вести себя по отношению к вещам, мы понимаем их» (с. 205). Напротив, нас стремятся принудить вести себя по отношению к вещам прежде, чем мы их понимаем. Тем самым — погрузить в стихию иррационального, в которой мы, лишенные воли и ослепленные, являемся наилучшим объектом манипулирования. Так возникают все эти организованные и срежисированные «собрания народного одобрения» (или «возмущения», так фабрикуется «голос народа», который сам затем становится объектом вторичного манипулирования. Парадокс всей этой «политики» в том, что манипулируют тоже манипулируемые. И «политик», призывающий нас к «свободе» и, конечно же, «ответственности», сам никоим образом не является ни свободным, ни осуществляющим ответственность субъектом.
И еще нас хотят оставить при одном «ты существуешь». Ты существуешь — и довольно; радуйся тому, что ты и твои близкие еще целы. Но «я существую» человечно лишь тогда, когда оно предстает в качестве разума, смысла и свободы, сохраняя таким образом свое достоинство. (Свобода, разум, осмысленность входят в понятие нашего достоинства. Отсюда и только отсюда можно вывести и понятие «достойной политики»). Это «я\ты существуем» должно быть понято и прояснено — и не с помощью взятых со стороны готовых формул. Так что сражение идет за то, кто мы такие на самом деле, кто мы такие в этом мире. На кон поставлена судьба человеческого сознания. Нас хотят заставить существовать в затемнении — и при этом говорить: «Смотрите, мы существуем в полном свете, в ясности, открытости и доступности». Я ничуть не преувеличиваю. Послушайте, как политики и государственные мужи, которые возводят множество преград, защищающих прежде всего их самих, которые исходят из давно изживших себя и просто абсурдных предпосылок, тем не менее нисколько не смущаясь громогласно заявляют: «Мы открыты всему миру».
Гуссерль выдвигал следующее положение: «Не придавать никакого значения „я это вижу“, когда речь идет о вопросе „почему?“, было бы абсурдом». Это можно взять себе за правило, избегая, с одной стороны, интеллектуалистского уклона, а, с другой, отдавая должное «видимостям», не погружаться в «непосредственную эмпирию», игнорируя то, что Гуссерль называл категориальной интуицией. Проще говоря, есть люди, для которых «я вижу это» заслоняет вопрос «почему?» — но есть и люди, для которых вопрос «почему?» перечеркивает «я вижу это».
Поэтому — «мы видим это» (т.е. им не удалось нас провести); но теперь мы должны задуматься о «почему». Задуматься, памятуя известный тезис Спинозы: Non ridere non lugere neque detestari sed intellegere (не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать).