За честные выборы

/Прощай, оружие/

За честные выборы: перманентная революция

После известных событий в Украине белорусские власти столь часто рассуждали о невозможности «оранжевой революции», столь часто — по поводу и без повода — употребляли это словосочетание, что революция из области чистой возможности переместилась в область реальной возможности. В область, непосредственно граничащую с действительностью.

1. От возможности — к действительности

В политической стратегии, которая призвана гуманизировать или демократизировать политическое поле, наиболее эффективным является self–fulfilling prophecy, самореализующееся пророчество. Политические эксперты, прилежно перечислявшие факторы, приведшие к «майдану», игнорировали главные из них — а) «фасадность» демократии с ее скрытой возможностью срастания маски с лицом, б) совокупность мер, призванных предотвратить такое срастание, предотвратить «повторение революции роз» (которая произошла, напомню, в Грузии). Таким же образом многое из того, что происходит сегодня в Беларуси, представляет собой поточный цикл самореализующегося пророчества.

Говоря коротко, self-fulfilling prophecy — это структура события, при котором судьба (история) является следствием пророчества. Термин был предложен американским социологом Р. Мертоном для предсказаний, стихийно «управляющих» поведением людей и приводящих к ожидаемым результатам. К. Поппер именует подобный феномен «эдиповым эффектом», а психологи Р. Розенталь и Л. Якобсон — «эффектом Пигмалиона». Можно выделить три компонента подобной структуры события (игры, действия): «ложное» предсказание (например, предсказание Тиресия о том, что Эдип убьет своего отца, царя Фив Лая, и женится на своей матери — Иокасте); попытка избежать злого рока (Эдипа изолируют); истинностное подтверждение ложного пророчества (Эдип — прежде всего по причине неузнавания — убивает Лая и женится на Иокасте). Таким образом, при подобной игровой стратегии ложное может превратиться в истинное, а возможное — в действительное (у Гегеля сходным образом выстроена концепция «хитрости разума», у Маркса — концепция «понижения нормы прибыли»). Таким же образом реагируют, например, биржевые курсы, реализуются практики в бизнес-системах и пр.

Из тех мер и мероприятий, которые были предприняты властью для предотвращения «оранжевого сценария», можно было бы составить объемный каталог. Начать с того, что, когда еще в помине не было никакого Милинкевича и даже самые горячие сторонники демократии не верили в скорую возможность перемен, Лукашенко и его подручные начали постепенно приучать электорат к мысли о том, что революция все же может произойти. Этой отчасти мнимой угрозой (сегодня уже сложно сказать, насколько мнимой) подпиралась и обосновывалась группа пропагандистских и контрпропагандистских, а также реорганизационно-репрессивных мероприятий, направленных на стабилизацию, казалось бы, без того стабильной ситуации процветания.

Навязчивое преувеличение пропагандой значения и роли потенциально «оранжевой» оппозиции сказалось хотя бы в том, что граждане страны узнали о существовании какой-то «пятерки плюс». Наиболее доверчивыми и внушаемыми, впрочем, оказались политики (в отличие, например, от более инертных в общей массе комментаторов-аналитиков). В ситуации, когда изъезженным местом была констатация «слабости и раздробленности» партийной оппозиции, та поверила в свой потенциал, провела Конгресс демократических сил, который, собственно, и дал нам, молчаливому меньшинству (в перспективе — большинству, коль скоро молчит именно оно) Александра Милинкевича, человека призванного воплощать своей фигурой возможность изменений к лучшему.

Процесс формирования оппозиционной (в перспективе — четко позиционированной и позитивной) политической стратегии наложился на другой процесс — на сей раз спровоцированный серией мероприятий, которые выше помечены в качестве реорганизационно-репрессивных. Подобные действия практиковались на протяжении всего периода правления Лукашенко, но были в значительной степени интенсифицированы после того, как администрацию президента возглавил В. Шейман, а КГБ — С. Сухоренко. Благодаря совокупности подобных действий государственный аппарат лишился целой группы профессионалов и просто инициативных людей, в большинстве своем оказавшихся в «оппозиции». Кто-то из них стал делиться с оппозицией (партийной и гражданской) ценной информацией, кто-то — идеями, кто-то — из тех, что убыли за рубеж, — деньгами. Эффектная раскрутка фигуры Александра Козулина — явление из того же ряда.

В какой-то момент критический рубеж оказывается преодолен — тут и возникает баланс сил. За властью все еще стоит «сила оружия», но нет перспектив, у общества уже есть перспективы, но пока нет оружия. Хотя г-н Сухоренко уже начал всех вооружать — пока газовыми пистолетами и сотовыми телефонами (с литовскими SIM-картами — как страшно!). То ли еще будет.

Итак, мы видим, как материализуются страхи правящей группировки: мнимая угроза становится действительной, а настойчивые попытки ее избежать меняют общественное сознание, способствуют коренной перестройке структуры политического поля.

2. От дисбаланса — к балансу

В силу простого дефицита «преданных» кадров, сегодня в агитационной кампании Лукашенко задействованы всего три значимые фигуры — В. Шейман, Л. Ермошина и С. Сухоренко. Как всем нам уже известно, большие мастера в области политического менеджмента и пиара. Нет ничего удивительного в том, что в нынешней кампании были использованы и усилены элементы минувших кампаний, далеко не самых элегантных, хотя и с эпилогами в виде «элегантных побед». Так плохие режиссеры воспроизводят наиболее коммерчески выгодные, по их мнению, приемы более известных мастеров. Некоторые независимые аналитики и свободные эксперты — в силу привычки думать по привычке — все еще выказывают восторг по поводу черно-белого пиара и политтехнологий, исходящих из админа. Но, по правде говоря, я никогда не видел ничего более слабого, безграмотного, нудного и устаревшего. Люди тоже не видели. Тому, кто не знаком с работами Ленина, сложно понять, зачем «революционерам» захватывать железнодорожный вокзал, тому, кто знаком, — тем более (встречать прибывающие с окраин массы?).

Взять, к примеру, лозунг «За Беларусь». В контексте плебисцита этот слоган выполнял, помимо прочего, функцию ориентирования избирателя: подсказывал, каким образом ставить галочку. В рамках нынешней кампании он выглядит почти бессодержательным и совершенно не годится для обновленной презентации г-на Лукашенко. Нынешние выборы вовсе не походят на «забелорусский» референдум. Примерно то же самое касается клише «государство для народа» (заступившее на место «государства для человека»). Дело в том, что рекламная презентация кандидата в президенты обязательно предполагает набор обещаний, т. е. апеллирует к чему-то, чего нет в качестве позитивных наличий. Например, когда Милинкевич взывает к «свободе», «правде» и «справедливости», то подразумевается, что мы испытываем их дефицит. В случае же с Лукашенко получается, что он подрывает собственную «кредитую историю»: в прошлом государство и, соответственно, его президент вовсе не были народными… Это, конечно, честное признание, но вряд ли его можно назвать удачным с точки зрения пиара.

Нет особой необходимости анализировать все элементы кампании «партии власти». Все они могут рассматриваться в качестве симптомов того, что Максим Жбанков назвал ситуацией идеологической неадекватности. Акции, инспирируемые штабом Лукашенко, уступают конкурентным по большинству позиций, особенно в аспекте эффективности. Несмотря на то, что государство задействовало огромное количество ресурсов — финансовых, организационных, медийных и пр., — отдача, мягко выражаясь, оставляет желать лучшего. Воспроизведены все старые наработки — зажеванные лозунги, концерты престарелых звезд, пронизанный духом советского застоя хурал «всебелорусов». Что еще?..

Креатива — ноль с минусом (как любят писать в Lj). Не придумано ничего, равного по значимости «Дню солидарности» (16-е число каждого месяца), акции «Джинс» (кто носит джинсы — тот за свободу), региональным турне А. Милинкевича, etc. Следует ли говорить о том, что Милинкевич и, прежде всего, Козулин чрезвычайно эффективно использовали те жалкие два раза по полчаса, которые предоставил им ЦИК? Эти выступления буквально переломили общий ход кампании (чтобы попасть на второе выступление кандидатов, люди стремились пораньше уйти с работы). «Эффект взорвавшейся бомбы» — это результат внезапного открытия: оказывается, выбор есть. Во всяком случае, он возможен. Нет абсолютно незаменимых президентов.

Следует особо отметить важную заслугу Первого национального в производстве такого эффекта: если бы на телевидении время от времени выступали «оппозиционеры», ничего подобного бы не произошло. Подобного бы не произошло, если бы всей этой, с позволения сказать, кампании не предшествовала тщательная зачистка медийного поля, в результате которой власть утратила восприимчивость, замкнулась в себе, перестала воспринимать критические и потому ориентирующие сигналы оттуда, снизу. Она чересчур изолировалась от народа (очередное охмурение «всебелорусов» — вопиющее тому подтверждение) и все меньше воспринимается извне в качестве «народной». Она совершает одну ошибку за другой, и этот вал ошибок уже невозможно остановить. Это системные ошибки. Она демонстрирует панику и растерянность. Она дрогнула, пошатнулась.

Симптомом ее состояния, ее потенциала стали результаты сбора подписей с целью выдвижения действующего президента. По специальному замыслу штабных сценаристов, необходимо было собрать не менее 3 млн. факсимиле. Символическое значение этой инициативы понятно. С учетом голосов, проигнорировавших выборы и проголосовавших против всех кандидатов, 3 млн. избирателей фактически гарантируют победу в первом туре. И, несмотря на всю мощь административного рычага, было собрано лишь 1,9 млн. подписей. Официально. Репетиция «перехода к третьему сроку», таким образом, показала, что для третьего срока Лукашенко слабоват.

Наконец, даже беглое знакомство с программными заявлениями всех четырех кандидатов позволяет заключить: все они согласны с тем, что какой-то период белорусской истории завершен, что, следовательно, необходимы коррективы и изменения. При таком развертывании стратегий очевидно, что тактическая позиция кандидата Лукашенко выглядит наиболее уязвимой. Претендент, оказавшийся в подобной позиции, начинает напоминать подгнившую рыбью голову, которой кажется, что запах гниения идет от хвоста.

3. От баланса — к перевесу

И вот же — баланс сил колеблется и может сложиться в пользу оппозиции. Власть обретает тот самый «оппозиционный синдром», о пользе и вреде которого мне уже приходилось говорить. Власть начинает жаловаться.

Когда глава ЦИК Л. Ермошина заявляет о том, что действия Милинкевича аморальны, в ее словах звучит раздражение болельщика, сетующего на то, что его любимого боксера бьют «нечестными» ударами. В общем, президента задвигают в оппозицию. О чем он, собственно, и сам сообщает: «весь западный мир работает, чтобы свергнуть Лукашенко». Казалось бы, зачем нам президент, которого не желает видеть в данном качестве весь мир? Как такой президент может представлять интересы государства, его электорального большинства? Глава КГБ лишь усиливает общую эйфорию: «Большинство иностранных дипломатических представительств принимают участие в оказании помощи оппозиции». В словах Сухоренко присутствует все та же прекрасная оговорка про большинство — родимое пятно мажоритарной системы.

Когда в октябре минувшего года я писал о возможности преодоления оппозицией «оппозиционного синдрома» и трансформации ее кандидата в «кандидата большинства», я опирался на несколько соображений, которые, похоже, пора развернуть.

1. Раскрыв «заговор социологов» (НИИСЭПИ закрыт, лаборатория «Новак» не имеет соответствующей лицензии), власть тем самым создала благоприятные условия для войны цифр. Если до какого-то момента в Беларуси существовали профессиональные репутации социологов, какие-то возможности для проверки данных и пр., то сегодня всякий может называть любые понравившиеся ему цифры. Когда никто не социолог, социологи — все. Трудно было предугадать, что КГБ в соавторстве с БТ первыми дадут Милинкевичу более 50% голосов, но это произошло. Не имеет значения, о фальсификации говорилось или о чем-то другом: цифра она цифра и есть (когда по телевидению говорят о 10%-м приросте ВВП, то люди почти не реагируют на поправки, касающиеся приписок и искажений). Важно и то, что в массовое сознание внедрена мысль о том, что оппозиция (на сей раз уже не власть) способна организовывать масштабные фальсификации. Такая оппозиция меньше, чем на большинство голосов, претендовать не должна. Звучит правдоподобно, коль скоро ее, оппозицию, помимо прочего, поддерживает большинство иностранных государств.

2. В ситуации устранения независимой социологии и радикального искривления медиапространства социология производится прямо на улице. С одной стороны, множатся слухи. С другой — всякое упоминание «улицы» («майдана» и пр.) увеличивает шансы выхода людей на улицу (которые, разумеется, нуждаются в новых слухах) и, соответственно, способствует росту рейтинга альтернативных кандидатов. Короче говоря, когда значение социологической информации девальвируется, единственным показателем настроений избирателей становится их число на улице — вовсе не данные ЦИК или какого-нибудь ЭКООМ. И вот уже чисто количественный баланс: 2,5 тысячи «всебелорусов», свезенных со всей страны во Дворец Республики и оцепленных плотным кольцом милиции, и 2-3 тысячи просто белорусов, пришедших на встречу с Милинкевичем и Козулиным. И символический перевес: «всебелорусы» в костюмах — внутри осадного кольца, белорусы в джинсах — повсюду и повсеместно.

3. Большинство голосует за большинство. Это неоднократно воспроизведенное мной положение представляет собой радикализацию тезиса П. Бурье о том, что «общественное мнение» является артефактом, которого в действительности не существует. Далеко не все люди способны производить политические мнения (их, следовательно, нельзя агрегировать как равно значимые величины), чаще всего они ограничиваются этическими оценками и/или полагаются на политические мнения тех, кто предположительно способен их продуцировать. Свидетельством того, например, факта, что многие журналисты не производят собственных мнений собственно политического типа, является их «способность» трактовать социологические показатели. В реальности никакого «общественного ядра», состоящего из 30-60% сторонников Лукашенко, не существует. Данный процентный расклад — лишь эффект соотношения относительно немногочисленных сил, одна из которых располагает иллюзией морально-политического перевеса (большинства над меньшинством). Это перевес сил может быть изменен в любой момент. Как только конкретное меньшинство (власть, к примеру, является доминирующим меньшинством) узнает о том, что оно в меньшинстве, оно тут же начинает переходить на сторону меньшинства, за которым предположительно стоит большинство. Олег Манаев называет это «обвальным падением рейтинга».

4. Сама структура самореализующегося пророчества предполагает, что попытки избежать его ведут к известному финалу. В данном случае речь идет о том, что интенсивное формирование образа «оранжевого врага» (в нашем случае — джинсового врага, который повсюду и повсеместно) с неизбежностью влечет за собой увеличение его значимости, а меры, направленные на борьбу с ним, т. е., по сути дела, с ветряными мельницами, попадают мимо цели. Власть становится смешна. В ней веселит все — и ее страхи, и намеки на предполагаемую мощь, и намеки на слабость, и истерия, и ее бесконечные жалобы, и даже — после определенной критической отметки — ее молчание.

Наконец, еще одно. Власти не существует — как субъекта, обладающего сознанием и волей. Это лишь агрегация человеческих групп и структур, в пределе — аппаратных функционеров и служилых людей, атомов (группового) эгоизма, каждый из которых далеко не одинаково подходит к разрешению дилеммы политическая лояльность/кодекс профессионала. Власть и ее окрестности, таким образом, испытывают различное по силе и направленности воздействие, исходящее извне, различным же образом и реагируют. Об этом полезно помнить. Как справедливо отмечает К. Коктыш, введение в игру Павличенко на столь ранних этапах кампании свидетельствует о дефиците ресурсов правящей группировки, о ее подозрениях в нелояльности линейных командиров.

Если внимательно присмотреться, то революция уже происходит — прежде всего, в нашем сознании. Многие комментаторы и непосредственные участники кампании (например, Юрий Хащеватский) рассуждают о происходящем так, словно это именно они пишут Сценарий потока событий. Неоспоримое свидетельство того, что называется «историческим моментом», — переживаемое многими из нас чувство причастности этому моменту.

Пусть в итоге это будет не бархатная, пусть это будет бархатистая революция (что-то вроде распада СССР), но суть дела не меняется: в какой-то момент маховик пророчества остановить уже невозможно. Лукашенко бросил все силы на то, чтобы выиграть свой «последний, решающий бой», потому и не понимает, что проиграл войну. 19 марта все только начинается.

Перманентная революция, на реальности которой я настаиваю, — это обратная сторона нарастающего кризиса легитимности, это нарастающая необходимость честных выборов. Я — за выбор выбора. Эти выборы необходимо выбирать до тех пор, пока выбор не будет выбран. Пока маска демократии не срастется с лицом всего того, что за ней скрывается.