О политической ответственности

/Виды на жительство/

О политической ответственности

»…знает ли наконец каждый из нас, что он и есть стрелка весов?»
Густав Юнг

Хорошо известно, что без решения общих вопросов мы не можем основательно взяться за решение более частных. (В этом, кстати, заключается одно из «оправданий» философии.) Но с другой стороны, если мы не доходим до решения частных, застревая в общих рассуждениях, то справедливо заслуживаем обвинения в пустом разглагольствовании и, соответственно, презрения.

Политика и ответственность

«Люди дела» часто предпочитают «метод заштопывания дыр» — в то время как надлежит сменить весь гардероб. Они могут оправдываться тем, что у нас «нет средств на радикальное обновление», что это «вообще опасно», что «общество не готово к этому», что старая одежда более привычна и удобна, что у старой системы есть свои приобретения, которые мы не должны потерять; да мало ли чем еще. Если наше общество, проявляя подобную «осторожность», в чем и преуспело, так это в разного рода «обличениях» и «самооправданиях».

Похоже, автор и сам уже обличает? Однако интересующий нас вопрос звучит так: почему же эта нехитрая стратегия — «оправдать себя и обличить другого» — столь соблазнительна и расхожа? Она позволяет с минимумом затрат своих сил избавиться от ответственности, возложив ее на других. В том числе и на Власть. Впрочем, тут возникает взаимная «игра» власти и «подданных». Упрощая (почему бы и нет? — нас ведь тоже непрерывно «упрощают»), можно сказать, что «речь Власти» звучит так: «недостаточный успех властных мероприятий обусловлен коварными кознями внутренних (оппозиция) и внешних врагов; к тому же и сами граждане не всегда проявляли должную дисциплинированность». Ответная «речь подданных»: «власть в силу ее своекорыстности не предусмотрела очевидного, не захотела посчитаться с необходимым и т. п.». Что за наивные рассуждения? Но они как раз соответствуют общему тону нынешнего политического (даже «политико-пропагандистского») дискурса. Это и подводит нас к нашей основной теме — теме ответственности, а конкретнее — политической ответственности.

Понятие «политической ответственности» — конструкт, сопрягающий этическое («ответственность») и собственно политическое измерения; его создание предполагает, что мы уже располагаем понятиями «политического» и «ответственности». Первое из них восходит к древнегреческому полису с его агорой; оно, таким образом, изначально несет на себе печать демократического происхождения — и неизбежно вырождается при тираническом правлении, деградируя до «политиканства». Политикан — особая фигура и скорбный симптом, угрожающий симптом для общества, в котором он чувствует себя комфортно; отнюдь не Политик, этот мастер «искусства возможного», но умелый интриган, причем не только против своих оппонентов, но и против своих «соратников», которыми он в случае надобности с легкостью жертвует. Он вообще всегда внутренне готов переметнуться с одной стороны на другую; его «мораль» — это его цинизм. (Как замечает герой романа Веркора «Молчание моря», «самый твердый кристалл они (политиканы) способны превратить в медузу».) Там, где господствуют политиканы, политике «позволено» быть непринужденно непристойной. И мы молча проглатываем это; непристойность становится привычной и уже даже не замечается. Ясно, что ждать от подобной фигуры политической ответственности — как раз безответственно. Но никто при этом не пользуется данным понятием больше и чаще, чем он; оно — необходимая принадлежность его демагогического дискурса. Присмотримся же к этому понятию более внимательно.

Итак, понятие «политической ответственности» задействует сразу две сферы: политики и этики. Реальная (а не только прокламируемая и воображаемая) политическая ответственность как минимум триедина: это ответственность за чуткость, восприимчивость к вызовам времени, вызовам общества, в котором живешь и, следовательно, ответственность за своевременную постановку, четкое формулирование назревших или надвигающихся проблем (значит, политик безусловно должен обладать способностью к анализу); далее, ответственность за принимаемые решения (но приниматься они должны не келейно, не узкопартийно, не одной лишь технократической элитой, но быть также результатом широкого общественного обсуждения, за что политик тоже несет ответственность); ответственность за сам политический дискурс (без чего невозможно ни точно формулировать проблемы, ни давать их внятное решение; это, можно сказать, профессиональный долг политика — и нет печальнее зрелища, чем косноязычный политик; непроизвольно перестаешь ему верить). Наконец, надо сказать и об ответственности политика за «лицо самой Власти».

Философы, впрочем, различают ответственность за что-то или кого-то — и ответственность перед чем-то или кем-то (подобно тому, как мы говорим о «свободе для» и «свободе от»). Важно уметь их совмещать (к примеру, ответственность перед государством и за государство; или ответственность перед памятью о наших предках и за саму эту память). В этом смысле можно говорить об ответственности за политическую наивность (которая как раз поддерживается демагогами, предлагающими упрощенные схемы и быстрые псевдорешения). Политик несет ответственность (и, быть может, это его главная ответственность) за использование лжи или истины в качестве средства государственной политики. Всегда важно задуматься и выяснить, к какой же логике и почему он прибегает, к какой может и должен прибегать в данных условиях. Политическая ответственность заключается и в том, чтобы обеспечивать и отстаивать фундаментальное право других на ответственность; право, без которого невозможен индивидуальный рост ни одной личности.

Возвращаясь еще раз к теме политического как такового, подчеркнем, что, во-первых, поле политики нельзя ввести указом или декретированием, вне практики публичных дискуссий, обсуждений, диалога; и, во-вторых, субъектом политики не является только государство и его структуры, отправляющие те или иные функции; политическое поле «завязано» на гражданское общество, общественные объединения, но также и на личность каждого из нас. Надо учесть и внутреннюю дифференциацию политического поля. Так, мы можем говорить о социальной политике, демографической и иммиграционной, экономической, образовательной и культурной и т. д. И соотношение этих «регионов» может быть различным в разных странах; т. е. структура политического поля достаточно подвижна.

«Ответственность силы» и «ответственность слабости»

Говоря о политической ответственности, я бы ввел понятия «ответственность силы» и «ответственность слабости» (слабость вообще никого не освобождает от ответственности; сила же, не чувствующая своей ответственности, — порочная, злая сила). Речь идет в первом случае об ответственности как властных, так и безвластных сил; ответственность за свое применение и свои проявления — равно как и за свое бездействие, свою неуместность или нерасторопность, некомпетентность. Сила ответственна, когда она отвечает за саму себя, отвечает перед обществом. Но это не опека (над более «слабыми» — или уж тем более над гражданами; гражданин — субъект политики, а не ее объект); скорее — забота, не посягающая на чье-либо достоинство и самостоятельность. А «ответственность слабости»? Это слабость, сознающая себя (никто ведь не является абсолютно всемогущим) и не позволяющая себе ни своеобразной «мстительной экспансии» (стремление — пусть даже непроизвольное — «заразить» собственной слабостью других), ни истерики (провоцирующей общую панику или таким образом домогающейся «господского попечительства»), ни раболепия и самоуничижения. «Я слаб, значит, я должен обрести силу; я несу ответственность за собственную слабость». Таким образом, «ответственность слабости» — это нераздельная ответственность честного признания и долга преодоления. И только тогда «слабость» политика может обернуться его «силой».

Политическая ответственность сопряжена с гражданской; политик ведь тоже является гражданином. Политик участвует в ответственности своей нации — и в этом смысле способствует национальному самосознанию. Значит, он разделяет и национальную вину, это тоже входит в понятие его политической ответственности. (Вспомним в этой связи случай Германии.) Итак, политическая ответственность «вменена» не только политическим лидерам и партиям, действующим политикам, но и нации в целом, и каждому гражданину в отдельности — и, разумеется, нашим интеллектуалам, непосредственно в политической борьбе не участвующим. Это специфицированная, разная «мера вменения» чем же определяется? С одной стороны, статусом, легитимными полномочиями. С другой — тем моральным долженствованием, которое не может ни отменить, ни подчинить себе ни государство, ни партийная принадлежность, ни корпоративный интерес.

Политический объект

Лишить вас политической ответственности, отстранить от нее — значит перевести вас из статуса субъекта политики в статус «политического объекта». Объектами же манипулируют (статус «политической марионетки»). Тем самым политическое поле редуцируется и политика сводится к двум основным измерениям: «состязание» (политическая борьба за власть) и «представление» (где «граждане» играют одновременно и роль «зрителей», и роль «кукол»; буквально политика как «кукольный театр»). Возникает чувство социального бессилия, подрывающее политическую ответственность. (Но оно же, достигая некой критической точки, может и способствовать ее пробуждению.) При этом мы постоянно слышим призывы к «служению» и заверения в «служении». Имея в виду это так называемое «служение», Рене Генон в своих «Заметках об инициации» посчитал необходимым, видя, к сколь разнообразным и сомнительным «служениям» приглашают сегодня людей со всех сторон, указать на скрывающуюся за этим опасность.

Коль мы коснулись вопроса о «служении», следует сказать хотя бы несколько слов и об элите. Согласно все тому же Рене Генону, «никогда не говорили столько об элите поминутно и на каждом шагу, как с тех пор, когда ее более не существует; разумеется, то, что под этим подразумевают, отнюдь не является элитой в подлинном смысле». Исчезновение элиты приводит к тому, что ее место занимают «псевдоэлиты». Об этом говорит и их интеллектуальный уровень. Ведь невозможно даже представить себе, чтобы элита не была интеллектуальной (Генон принципиально различает истинную интеллектуальность — она для него тождественна с духовностью — и «рациональность»). Воссоздание элиты — первое и основное условие восстановления интеллекта и реставрации той великой Традиции, за которую неустанно и ратовал Генон. Мне совсем не близки его политические взгляды, но возникает вопрос о том, как готовить элиту, и кто может, способен и должен ее готовить у нас. Ведь та «традиция», которая была распространена у нас и до сих пор не изжита — это внутренне противоречивая «традиция» эгалитаризма и в то же время «семейственности», партийной и корпоративной клановости, «телефонного права», патернализма и т. п. Отсюда все эти расхожие, равно применяемые и озвучиваемые тезисы, типа: «незаменимых людей нет» и одновременно «для Х. сегодня не существует альтернативы».

Любопытную конфигурацию создает сегодня и постоянное взаимодействие как бы двух полюсов: фальшивого официального оптимизма, с одной стороны, и сознания «катастрофизма» — с другой. Согласно Г. Л. Кертману (см. Катастрофизм в контексте русской политической культуры \\ Полис. 2000, № 4), катастрофизм выступает как своего рода алиби, обеспечивая всеобщее снисхождение к несоблюдению правовых и моральных норм, побуждая постоянно прибегать к неформальным связям. Каждый может уклониться от ответственности, сославшись на обстоятельства. К тому же функция «катастрофизма», по Кертману, «очищает» прошлое: дабы не аннулировать катастрофическое восприятие настоящего, от него должно быть освобождено прошлое. Но тем самым «объект страха» лишается своей генеалогии.

Свидетели и зрители

«Искусство нуждается в свидетелях» — говорил Мармонтель. А вот так ориентированная политика (т. е. как она осуществляется у нас) нуждается не в свидетелях (их лучше изолировать — или сфабриковать под уже готовое «событие» в качестве псевдосвидетеля) — она нуждается в зрителях. Но в чем же различие между Свидетелем и просто Зрителем?

Скажем кратко: не всякий зритель тем самым и свидетель. Зритель видит представляемую картину, но не закулисный мир. Свидетель же — там. Зритель занимает строго отведенное ему место, он неподвижен. Но свидетель — очевидец вовлечен в движение, отнюдь не запрограммированное властью. Как пишет несколько по иному поводу Поль Вирильо, «правдивость произведения требует, помимо прочего, чтобы пришел в движение глаз (а потенциально и все тело) очевидца, который, чтобы ощутить объект с максимальной ясностью, должен совершать значительное число мельчайших стремительных движений между различными точками этого движения». Но зритель заворожен, в том числе (если мы говорим о политическом зрителе) и страхом, и ложными ожиданиями. Свидетельство предполагает и устанавливает некое «совместное владение длительностью», тогда как зрительный зал, обладая лишь условным единством места, вовсе не наделен внутренним единством сплоченного сообщества; внутренне он как раз разобщен — но тем легче им управлять (представление управляет им, а не наоборот). За эту особую «слепоту зрителя» тоже ответственны политики; но они сами и способствуют ей, они нуждаются в таком «ослепленном зрителе», воспринимающим Представления без всякого понятия о его закулисных механизмах. И в этой «мнимости» политика действительно становится (политическим) Театром; и вот почему ею все так увлечены, а с другой стороны — разочарованы, поскольку ставится скучная или непонятная пьеса. (Кстати, «вина» нынешней оппозиции заключается, между прочим, и в том, что она все время ставит одну и ту же, т. е. однообразную и потому скучную, пьесу; ей не хватило политического воображения.)

Мы перестали быть свидетелями собственной жизни, препоручили это свидетельство другим; такова наша безответственность (страх ответственности), ценой которого и является это уступка всего «собственного».

Политика как средство ускорения

Констатация: низкий градус политической ответственности на всех уровнях (а эти лакуны не остаются пустыми, их занимают лживая риторика и демагогия). Причины: низкий уровень политической культуры, слабость гражданского общества, редукция поля политический дискуссий; впрочем, все это — следствие некоего системного эффекта.

Следствия: географически мы в центре Европы, но политически на ее задворках и даже вне ее, в каком-то другом времени, в силу чего для многих мыслящих людей здесь просто нет места.

Это, конечно, не повод для уныния. Мы должны заставить — и для этого нужно новое видение — говорить политическую сцену не тем лживым языком, на котором она говорит сейчас, якобы выражая наш собственный Голос (Голос, который молчит); значит, мы сами должны вступить на эту сцену, декорации которой давно обветшали. Политическим редукциям засевших там политиков следует противопоставить расширение политического, политической территории (а не бегство от политики). Гражданин — это политик в истинном смысле слова (человек Полиса), но и политик должен быть прежде всего гражданином, субъектом права, носителем права — и лишь потому также реальной (а не надуманной, навязанной и ложной) ответственности.

Нам надо быть, если угодно, быстрее власти, быстрее ее корыстных интересов и решений. Ибо, если верить все тому же П. Вирильо, «именно наша длительность (а ведь ее в первую очередь и редуцируют „политики“ — Н. С.) мыслит, чувствует, видит. Первым продуктом нашего сознания, вероятно, является его собственная скорость во временной дистанции, скорость, которая тем самым оказывается каузальной идеей, идеей прежде идеи». Политику и политическое из средства замедления, каковым они стали у нас, надо превратить в средство ускорения, не соблазняясь риторикой «стабильности», которая прячет наше все возрастающее отставание. Так что побольше игры света; дайте нам освещение!

Но бесполезно и оно, если мы сами — не свет.

Наша ответственность заключается, таким образом, в том, чтобы воспротивиться превращению политического поля в место застоя, но равным образом и в поле битвы за групповые интересы и личную власть (П. Вирильо: «поле боя — это место, где общественные связи рвутся, где политическое сближение рушится, уступая место орудиям устрашения»), в этакую провинциальную местечковость с ее болезненными амбициями, кулуарными решениями и потугами на «самобытность». Просто нашей политике давно пора стать европейской.