Поводом для написания этой короткой заметки стали наблюдения за рядом дискуссий, направленных на концептуализацию того режима, который установился в Беларуси с конца прошлого года. Ряд их этих дискуссий ведется на языке политической науки, а другие — на языке практической политики. В любом случае, будь то непрекращающиеся споры о причинах и подоплеке событий 19 декабря, будь то дискуссии о возможной стратегии демократической оппозиции и перспективах революционного сценария, как правило, включают в себя ряд аналогий и метафор. Некоторые из этих аналогий и метафор уже не просто становятся общим местом, но даже рискуют сформировать новые мифологемы, как это было в 2004–2010 гг с пресловутой Площадью.

Как известно, политической науке в отличие от других дисциплин, даже гуманитарного плана, не свойственно создание собственных «оборонительных валов» вокруг себя — риторических ограждений из узкоспециальных дефиниций, частных теорий, собственной единой системы терминологии. Да, некоторые отраслевые теории свою систему терминологии разрабатывают (к примеру — марксизм) — но ее элементы редко становятся общепризнанными. В целом политологический нарратив доступен для понимания человеку с общей университетской подготовкой, кардинального непонимания он в политической теории не встретит, узнавая знакомые термины из области теории государства и права, экономики, философии, истории, а так же базовые социологические понятия.

В результате о политике, как об экономике, футболе либо религии с той или иной степенью убедительности может рассуждать почти каждый — и эти рассуждения, будучи сопоставленными с научным знанием о предмете, не будут казаться элементом чуждого дискурса. Например, суждение «в стране Х установлен авторитарный режим» может быть одинаково уместно и в научной статье, и в разговоре за столиком богемного кафе, и в публицистической передовице массового издания.

В связи с тем, что терминологический аппарат политической науки в основном сложен их элементов, позаимствованных их других дисциплин, создается благоприятная атмосфера для того, что бы использовать аналогии и метафоры. Некоторые из них достаточно очевидны и потому безобидны: кто из нас не сталкивался в политическом дискурсе с прозрачными метафорами из физики («котел общества готов взорваться от внутреннего давления») либо химии («катализатором общественных протестов станет»). Другие аналогии не так заметны. Когда в дело вступает не физика или химия, аналогия прозрачна, а в случае с правом, этикой или экономикой ситуация сложнее: мало кто из белорусских политологов не пытался ввести в оборот веберовское понимание легитимности — и мало кто не опустил руки перед устоявшейся легалистской трактовкой этого широко используемого понятия.

В принципе, такие аналогии и путаница с терминологией вполне допустимы в системе знания о политике: как уже отмечено, в этом виновата сама рыхлость политической науки, которая не в состоянии инфильтрировать в обыденное знание о политическом свой набор дефиниций. Да и наука ли политология? Как правило, тезис о научности политической теории приходится доказывать отдельно.

Хуже, когда аналогии и заимствованные термины начинают определять понимание политики там, где они вступают в конфликт с научным знанием. Иначе говоря, на данный момент политическая наука (по крайней мере, в ее белорусском изводе) находится где-то там, где была астрономия до ее разделения с астрологией: и научное, антинаучное начало оперируют тут одним набором категорий. В результате личностное обыденное знание о политике практически никогда не ставится субъектами под сомнение по отношению к знанию научному либо философскому, в чем легко убедится при беседах с любыми белорусскими политиками.

Но подлинно научное знание о предмете достигается тогда и только тогда, когда междисциплинарный или узкоспециальный подход в равной степени основываются на единой политической теории и политической эмпирике. Подходы могут быть разные, но в рамках каждого из них должен быть один дискурс, одна терминология, одна парадигма. К примеру, если мы основываемся на тезисе определяющего воздействия географического положения на развитие взаимоотношений между государствами — мы получаем теорию геополитики. Но объясняющая способность это теории должна быть такова, что бы, исходя из вводных эмпирических данных географического порядка дать характеристику политического развития территории. Эти требования в равной степени справедливы и для тех теорий, которые рассуждают о политическом на языке права, морали, электоральной социологии либо международного права. Если теория с этой задачей справится не в состоянии — то это не теория, а в худшем случае — метафизика, в лучшем — идеологическое знание.

Научное знание о политическом не лучше чем знание идеологическое, религиозное либо обыденное. Не факт, что оно дает наиболее адекватную картину мира, и уж точно рисуемая политологами картина мира более противоречива, чем рисуемая адептами отдельных идеологий. Безусловно, что для сильного харизматического лидера интуитивные предпочтения будут более значимы, нежели советы политтехнологов. Но большой плюс и существенное отличие научного знания в том, что оно со скепсисом относится к любого рода неверифицируемым аналогиям, предпочитая им сознательно конструируемые модели. И если в первом случае аналогии рисуются чаще всего путем придания гипертрофированного значения какому-то фактору, то в моделях исследователь сознательно стремится учесть все значимые факторы — что в идеале должно приводить к созданию математической модели. А учет факторов невозможно осуществить на кончике пера — и в равной степени его нельзя осуществить, замыкаясь в рамках сбора одной лишь социологической, экономической, правовой эмпирической информации.

Политическое следует объяснять политическим — на каком бы языке не велся разговор о предмете, из какого бы источника не черпались бы эмпирические данные. Соответствие картины реальности и объективная эмпирическая обоснованность должны быть критерием истины — а вовсе не красота теории либо ее «удобство» для самого теоретизирующего либо его заказчиков. К сожалению, отечественная политическая аналитика скорее ближе к литературе разных жанров, но не к научному знанию. Злоупотребление аналогиями и стремление к сюжетности увлекает и политиков, приводя к драматическим последствиям, когда мифы сталкиваются с реальностью.