Кандидат большинства: октябрьские тезисы
Итак, предельно широко понимаемая оппозиция обрела лицо — это, возможно, главное ее достижение за минувшее десятилетие. Это утверждение не означает, что наша память настолько коротка, что мы забыли, как в 2001 г. оппозиция обрела единое лицо Владимира Гончарика, но между актом выдвижения «первого» лица и лица «второго» имеется различие. Это различие существенно. В. Гонарик был продуктом аппаратного компромисса, а не открытой борьбы, и потому был Гончарик, но у него не было лица. Александр Милинкевич, напротив, хотя и «создавался» в ходе длительной и запутанной кулуарной интриги, все же в конечном итоге победил в открытом состязании (насколько оно возможно в настоящих условиях), при помощи которого может быть охарактеризовано то или иное открытое «поле борьбы» или «поле игры».
Теперь перед ним стоит простая задача — повторить свой успех в будущем году. Стать лицом года.
Я в точности не знаю, как подобные задачи решаются (подобно другим людям, не располагающим талантами политтехнолога, маркетолога или активиста истины, т. е. пропагандиста), но некоторые соображения на этот счет у меня имеются. При помощи этих соображений мне хотелось бы обломать ножки некоторым ходячим стереотипам, которые в существенной степени управляют настоящими и будущими PR-стратегиями.
1.
Говоря об отсутствии у Владимира Гончарика «лица» я вовсе не имею в виду, что у него отсутствовал человеческий облик или же «кредитная история». «Безликость» Гончарика была связана прежде всего с тем обстоятельством, что не только избиратели, но даже те, кто непосредственно участвовал в процедуре его выдвижения, не видели в «едином» отражения своих собственных лиц. Насколько можно судить, эффект отсутствия представительства — как обратная сторона дефицита легитимности — был непосредственно связан с «техническими» особенностями самой процедуры выдвижения. Виктор Гончарик был представлен как «результирующая» кулуарных договоренностей между партийными лидерами, причем сами договоренности так и остались за кадром. Можно предположить, что «борьба» между кандидатами осуществлялась в форме отсева — на основании квазисоциологических критериев, вроде тех, что выдвигают В. Березин (pro) или В. Казначеев (contra) — наличие или недостаток «харизмы», уязвимость для пропаганды, поддержка номенклатуры или же ее отсутствие. Самое важное во всем этом — отсутствие гипотетического контракта, который заключают доверители с доверенным лицом, благодаря которому получают и лицо, и, что еще важнее, голос, без которого они так и остаются «молчаливым меньшинством».
2.
Скептические оценки, предварявшие и сопровождавшие Конгресс демократических сил (КДС), были связаны с негативным опытом определения «единого» в 2001 г., а также с опасениями, что единый кандидат избран не будет (будет лишь определена «рабочая группа» по его выдвижению). Интересно, что этот всеобщий скепсис по окончанию работы КДС сменяется, быть может, не столь же всеобщим, но все же отчетливо выраженным воодушевлением — если судить по публикациям независимых изданий и резкому взлету посещаемости порталов, на которых информация о КДС должна была появиться. «Белорусские новости» и «Хартия» потеснили лидера рейтингов «Прессбол», и это означает, что политически заинтересованных в сети на некоторое время стало больше, чем футбольных болельщиков. Появился спрос на баннеры с лицом Милинкевича. Что, собственно говоря, произошло в этом «черном ящике», производящем кандидатов? Какие выводы необходимо сделать?
Во-первых, политическая апатия не является конститутивным (врожденным или благоприобретенным) свойством белорусского народа (как и любого другого). Политическая апатия — это, прежде всего, следствие дефицита политических новостей, отсутствия необходимости как-то на них реагировать. Это следствие отсутствия политики в ее подлинном понимании (как «поля борьбы» или набора открытых возможностей, не программируемых загодя). Если бы исход футбольного поединка определялся не по результатам игры команд, но являлся бы «компромиссным решением» судейской коллегии, «институт» фанатов так бы и не сложился. «Загадка» Милинкевича, следовательно, в чем-то подобна «загадке» чемпиона: неизвестно, какие именно «социологические факторы» и «личные свойства» были задействованы, но победа — она и есть победа. Как не ожидать ее повторения в будущем?
Во-вторых, многие из нас — и власть, и оппозиция — склонны переоценивать «итоговые» или «целевые» моменты в ущерб «процедурным» — а ведь именно это обстоятельство обесценивает многие «элегантные победы», маркируя их дефицитом легитимности. При всех критических замечаниях, которые можно адресовать процедуре выдвижения единого кандидата, мы все же вынуждены признать, что она вышла за рамки аппаратной интриги в пределах «партийной тусовки» и превратилась в «народные выборы» (делегатами КДС стали не только выдвиженцы региональных партийных структур, но также представители «гражданского сектора», эксперты, журналисты и «случайные лица»).
3.
Вообще говоря, успех КДС можно интерпретировать как результат «досадной» аппаратной ошибки. Несложно предположить, что резкое расширение представительства (числа делегатов, имеющих право голоса) производилось в расчете на то, что Милинкевич, уже победивший по результатам голосований в регионах, в столичных условиях проиграет Анатолию Лебедько (лично я предпочел бы Лебедько, но дело не в этом). Эффект получился не то чтобы прямо противоположным, но многократно превосходящим ожидания: за счет расширения «представительной базы» единый кандидат существенно восполнил дефицит легитимности, и по результатам КДС может и должен быть представлен не столько как «альтернативный кандидат» (подобно Гончарику), не столько как «кандидат оппозиции» или ее демократического крыла, сколько как «кандидат перемен» или «кандидат надежды» (в политике слова чрезвычайно важны).
Сочетание политической борьбы с ее процедурными моментами, собственно, и делает Александра Милинкевича тем, кем он уже по сути является: человеком с лицом или, если угодно, человеком «со свойствами». Другими словами, каждый потенциальный избиратель волен увидеть в фигуре Милинкевича отражение своих собственных надежд, и прежде всего — надежд на перемены к лучшему. И поскольку эффекты политической фетишизации должны быть использованы (хотя бы потому, что они неустранимы) в целях создания «персональных» предпосылок этих перемен, Милинкевич должен говорить не от имени БНФ и не от имени «демократических сил», но от имени молчаливого меньшинства, которое, обретая голос Милинкевича, становится говорящим большинством. Посему о едином кандидате следовало бы говорить прежде всего как о кандидате большинства. Это чрезвычайно важно.
4.
Дело в том, что один из ключевых социологических законов гласит: большинство голосует за большинство. Социологи зачастую неверно интерпретируют результаты собственных исследований, предъявляя нам результаты опросов, в которых рейтинг Лукашенко болтается вокруг отметки 40% (а 40% — это всегда «большинство» в сравнении с серией «меньшинств»). Они говорят: большинство поддерживает Лукашенко. Хотя следовало бы говорить о том, что большинство считает, что большинство поддерживает Лукашенко. Пресловутое «большинство», о котором мы здесь рассуждаем, предпочитает отвечать не столько за себя — поскольку не располагает «политическим мнением» или «политическим вкусом», — сколько за тех, кто этим мнением предположительно располагает, или за тех, кто предположительно оказывается в большинстве (при любом исходе).
Маркетологи, хорошо знакомые с подобными эффектами и широко использующие постулаты социальной психологии в собственных интересах, не стесняются напоминать о том, что данная марка «самая продаваемая» или «самая популярная» (в мире). То же самое и в политике: устойчивыми политическими предпочтениями располагают относительно малочисленные группы, подавляющее же большинство не столько стремится разбираться в сложной системе политических дифференций и дифференциаций, сколько не желает «жить в резервации». Оно хочет следовать «духу времени», оно стремится «не отстать», оно жаждет быть уважаемым и респектабельным.
5.
Между делом заметим, что ни в коем случае нельзя «большинство» упрекать за то, что оно в большинстве. Лишь незначительная часть людей действительно разбирается в рекламе, кино, литературе, политике, экономике, спорте, ремонте двигателей внутреннего сгорания, производстве колбасы и пр. Все остальные доверяют их оценкам и — выбору большинства. По сути дела, «большинство» является специалистом лишь в одном вопросе: как не оказаться в меньшинстве. Следует отдать должное пропагандистскому ходу белорусского ТВ, попытавшему «ассоциировать» КДС с сексуальными меньшинствами. Здесь акцент делается не столько на том, что в Беларуси не любят геев, здесь, что называется, более «тонкий» финт: «здоровое» большинство не желает иметь дела с проблемами меньшинств, иметь какое-то к ним отношение.
Какой должна быть предположительная реакция штаба «единого кандидата»? Во-первых, никакой. Опровергать подобные «обвинения» (в причастности к «меньшинству») — это, прежде всего, признаваться в том, что озабочен соответствующими проблемами. Во-вторых, следовало бы составить каталог причастностей кандидата Лукашенко к «меньшинствам» — и этим широко пользоваться. Так, например, только единственный президент в соседних странах намерен третий раз баллотироваться на собственный пост. Он в меньшинстве. У него какое-то странное отклонение от нормы. Перемен нет только в Беларуси. Даже в Китае есть. И так далее.
Предварительное же резюме таково: не следует воспринимать государственную пропаганду как однозначное препятствие на пути продвижения «единого», некоторые ее постулаты необходимо доводить до логического конца. Иными словами, необходим своего рода «несистемный» диалог негосударственных СМИ с государственными. С другой стороны, не следует делать пунктами программы «единого» «частные» проблемные аспекты нашей жизни — например, вновь поднимать проблему белорусского языка, ибо тут все мы рискуем вновь оказаться в молчаливой «резервации». Возможное «оптимальное» рассуждение Милинкевича по данному поводу могло бы принять следующий вид: с одной стороны, нельзя забывать язык предков, но с другой — перед нами стоит масса других важных проблем. Вот придем к власти — и всенародно решим.
6.
«Свойства» кандидата — вроде тех, на которые до сих пор делают упор политические эксперты, рассуждая о его предпочтительности с точки зрения поддержки Москвы или воздействия пропаганды (партийные и другие «опасные» связи, «прозападность» и пр.), — не имеют решающего значения. Прежде всего потому, что в политическом поле действуют особые законы, существенным образом искажающие траектории интересов доверителей, которые доверенное лицо известным образом представляют. Быть «кандидатом большинства» — уже в силу тех предварительных условий, на которых выдвижение такого кандидата возможно, — означает не быть «кандидатом БНФ» или «кандидатом демсил». Это означает загадочным образом вмещать в себя «большинство», по отношению к которому интересы конкретных партий и групп учитываются «через запятую», в ряду «прочих» интересов. Важно иметь в виду, что Милинкевич отныне не связан по рукам партийными стратегиями, что его штаб должен и вынужден опираться на свою собственную «стратегию победы». В этой связи заявление лидеров ОГП и ПКБ о том, что они намерены совершить вместе с Милинкевичем рейд по регионам с тем, чтобы убедить партийных активистов поддержать «единого», следует расценить как зрелый политический шаг.
К поддержке или противодействию Москвы следовало бы отнестись примерно так же, как и к голосу «большинства», о котором сказано выше. Разумеется, различного рода контакты и различного рода «транзитные гарантии» не повредят. Что касается государственной пропаганды, то она как раз равнодушна к «свойствам» любого кандидата. К любым — в том смысле, что она будет играть против любых его свойств. Пропагандистская машина преимущественно реактивна, и, следовательно, утверждать (подобно В. Казначееву) о том, что Милинкевич плох, ибо причастен «национализму», — это намекать на то, что пропаганда расставляет ловушки загодя и что их потому можно предугадать.
«Диалог» с государственными СМИ, о которых сказано выше, — это не столько предварительное накапливание и последующее вываливание аргументов, сколько тотальный «эффект эха».
Сторонникам Милинкевича (т.е. перемен) не следует убеждать — по следам пропаганды — электорат в том, что на самом деле Запад не желает нам зла (или добра) и что на нас не оказывается прессинг. Напротив, вслед за Лукашенко следует говорить, что да, на нас оказывается прессинг, и завтра, если Лукашенко будет вновь сам собой назначен, этот прессинг будет еще сильнее. Все мы окажемся в явном меньшинстве, и на нас будут давить, задействуют экономические санкции, введут торговое эмбарго, и наши лидеры не смогут отстоять наших интересов и даже высказать свои аргументы, поскольку их уже сегодня не пускают в Европу. Нам придется очень тяжело в таком случае. А зачем жить тяжело, когда можно легко? Далее следует серия предложений, покоряющая легкостью перспектив.
Таким же образом следует относиться к центральному идеологическому тезису, трактующему о «стабильности». Если единый кандидат будет говорить о том, что белорусское государство в действительности нестабильно, то этому никто не поверит. Нужно должным образом расшифровать значение термина «стабильность». Что означает стабильность? Для жителей села она означает, что дети их будут жителями этого села, и внуки их, и что правнуки их ничего, кроме чарки и шкварки, не увидят. Никто из них не поступит в институт, не уедет в город, и завтра будет как вчера. Для белорусских производителей «стабильность» означает стагнацию: вчера производили такие тракторы — и через 50 лет будем производить точно такие же. И даже когда весь мир будет сеять с летающих тарелок, мы будем верны своему выбору и по-прежнему будем производить тракторы согласно утвержденному плану. С коррупцией Лукашенко борется уже 12 лет, и дальше будет безуспешно бороться, о чем, собственно, сам и говорит. Сегодня нельзя купить на зарплату ни квартиры, ни машины, и завтра будет точно так же. А с учетом международного прессинга может стать хуже.
7.
Как бы высоко люди ни оценивали текущее положение (своих) дел, они всегда хотят перемен к лучшему. Это следовало бы расценить в качестве еще одного фундаментального «социологического» закона. Трудно найти миллионера, который откажется заработать еще один миллион. Трудно найти бедняка, который откажется поправить свои дела. Трудно найти человека, который не заинтересуется социальной политикой государства, если ему показать, каким образом эта политика касается непосредственно его и каким образом можно добиться ее «улучшения». Разумеется, существуют люди, которые всего этого не хотят. Но они — в меньшинстве. Мы же говорим о большинстве. И его кандидате.