По чистой случайности о том, что группа депутатов Палаты Представителей решила объявить голодовку, я узнал в кафе. Позвонил молодой коллега, чтобы узнать мое мнение по этому поводу. Юноша, вероятно, с утра не завтракал, отчего решение депутатов Валерия Фролова, Владимира Парфеновича и Сергея Скребца ассоциировалось у него с немыслимым подвигом. Я же, как и положено старому цинику, не просто плотно позавтракал, но и назначил накануне приятелю встречу в кафе, где мы теперь и обсуждали всевозможные житейские проблемы за чашечкой кофе по-восточному, вооружась холодной водой без газа, но с лимоном. Разница вкусовых и температурных ощущений от чередования во рту обжигающего густого кофе и холодной кисловатой воды из запотевшего до матового мерцания бокала приятно бодрила. О голодовке думать не хотелось. Но пришлось.
Разумеется, первое, о чем вспомнили, — о буревестнике революции с его «Безумству храбрых поем мы песню!». Правда, это самое безумство было совсем из другого репертуара — что-то там о соколе и уже. Но фраза была больно хороша, тем паче, что телефонный юноша с придыханием вопросил: «Александр Иосифович, неужели… началось?!» Его искреннее ожидание того, что нечто вот-вот начнется, почти потрясло нас с приятелем, но тут я вспомнил, что юноша, успевший составить себе имя в белорусской журналистике, благополучно начал свою карьеру в качестве политического оракула только в 1996 году, так что голодовка 1995 года для него — дела давно минувших дней и почти что предания старины глубокой.
Я и сам бы вспомнил о событиях того времени с трудом, если бы не был вынужден не столь давно освежить воспоминания, работая над книгой о нашем всенародноизбранном (первый раз — не без моего участия, второй раз — не без участия всей остальной прогрессивной части белорусского общества) руководителе государства. Сам всенародноизбранный не очень любит вспоминать о тех временах, о чем свидетельствует его нежелание ответить на нервный вопрос экс-парламентария Валентина Голубева в прямом эфире НТВ: «Вот, обещали пленку показать — и не показали! Когда покажете?»
Голубева я хорошо понимаю: воспоминания о том, как человека, обладающего в тот момент статусом неприкосновенного, бьют и волокут из зала заседания, продолжают обжигать еще очень долго. Понимаю я и президента: голодовка 1995 года — первый раз, когда Конституция была не только откровенно нарушена, но и нарушена сознательно, дабы продемонстрировать силовое превосходство исполнительной власти над законодательной.
Впрочем, похоже, сочетание кофе и воды «Эвиан» подействовало на меня слишком возбуждающе, отчего я вынужден вернуться на девять лет назад и объяснить не только юному коллеге, но и прочим читателям нашего сайта, что именно проходило тогда в Овальном зале белорусского парламента.
Девять лет назад Александр Лукашенко решил впервые провести референдум. Вопросы референдума касались, в первую очередь, изменения государственной символики Республики Беларусь и введения двуязычия в качестве конституционной нормы. Последнее Лукашенко обещал своим избирателям еще до голосования 4 июля 1994 года. Нужно сказать, что никто не представлял себе, что обернется это голосованием фактической ликвидацией преподавания на белорусском языке как принципа (теперь это форменное исключение, хотя и тогда не было правилом), а заодно господствующим языком станет не русский даже, а элементарная «тросянка», на которой привыкли вещать наши малограмотные управленцы, почему-то не сомневающиеся в собственной образованности.
Нужно сказать, что идею введения двуязычия в тот момент поддерживала значительная часть белорусского электората. Не говорю об обществе: общество находилась в зачаточном состоянии, мирно подремывало, и стимулировал его к пробуждению и попыткам самозащиты как раз Лукашенко с его стремлением подчинить все инициативы государственному контролю. Но было ясно, что вопрос о двуязычии он, скорее всего, выиграет. Как и вопрос о поддержке курса на экономическую интеграцию с Россией.
Вопросы же о гербе и гимне носили гораздо более спорный характер. Большинство голосовавших просто не отдавало себе отчет в том, почему нужно менять символику. Помню, с каким раздражением мои земляки гродненцы рассуждали: это сколько же денег пойдет на то, чтобы паспорта новые отпечатать? А деньги новые? А номера на машинах изготовить? А вывески? И вообще — было непонятно, почему нужно менять симпатичного всадника с крестом Ефросиньи Полоцкой на щите на какую-то дыру с контуром Беларуси, опускающуюся на земной шар. И флаг старый уже никому не мешал — привыкли.
Но символический смысл замены старой-новой государственной символики (простите за тавтологию) на новую-полустарую (полусоветскую) тогда понимали немногие. Речь шла об унижении собственной истории, о попытке лишить народ исторической памяти. Все было просто: нужно было начать историю с нуля. Это как в одном современном учебнике, в котором поучаствовала чуть ли не вся наша сановная профессура, окромя осторожных Латыпова, Тозика и Мясниковича, чуть ли не в лоб говорится: современная история Беларуси начинается с 1994 года, а до этого момента были лишь зачатки государственности и государственной идеологии. Если принять данный тезис за аксиому, то вполне можно преподавать историю Беларуси по учебнику, в котором М. Н. Муравьев-Виленский назван не Муравьевым-Вешателем, но «талантливым администратором». И никто ничего не возразит! Мало того, сами же историки расслабятся и внесут данную норму в качестве обязательной для получения удовольствия (то бишь, знаний).
Однако вернемся к референдуму 1995 года.
Честно нужно признать: происходящее поняли первыми депутаты-оппозиционеры. Немудрено: многие из них имели высшее историческое образование, были учеными, хорошо известными в профессиональной среде. Но парламент уже не контролировал телевидение, а потому докричаться до народа (если таковой в 1995 году вообще был способен вслушаться в крики оппозиции) даже лучшие оппозиционные ораторы не могли. Отсюда — ощущение безысходности и объявление голодовки в знак протеста против референдума…
Голодовка была бессмысленной, но власть уже была беспощадной. Двадцать спавших в Овальном зале (том самом, где шли заседания Верховного Совета) человек (хотя, их было даже немного меньше, чем двадцать) силой «эвакуировали»: вооруженные люди во главе с первым заместителем председателя КГБ генералом Валерием Кезом и полковником милиции Михаилом Тесовцом вышвырнули их из зала. Сопротивлявшихся избивали до крови. Силы были брошены такие, что было ясно: президент боялся возможных последствий двух-трехдневной голодовки.
После этого стало ясно, кто есть кто. Когда наутро депутат Николай Дементей выкрикнул: «Мало вас били!» — многие из тех, кто еще вчера уважал его как приличного человека, поняли, что ошибались.
Но стало понятно и другое.
Я помню, как месяца за три до смерти Игоря Герменчука заговорил с ним на эту тему. Игорь Иванович, удивительно похожий одновременно на Нестерку и Дон-Кихота, высокий, изможденно худой, но по-прежнему пытающийся улыбаться и защищать свои принципы, сказал мне: «Александр, понимаешь, самое страшное было потом — после того, как нас избили. Самое страшное было — в молчании народа. Люди ведь так и не поняли, что мы пытались отстаивать».
Действительно — не поняли. Многие даже кричали вслед за Дементеем: «Мало вас били!»
Это было — самое страшное.
Сейчас речь идет о другом. О меньшем, чем историческая память. Речь идет о будущем. Именно будущее стоит за изменениями в избирательный кодекс, на рассмотрении которых настаивают депутаты-оппозиционеры в 2004 году.
Похоже, власть их вновь боится. Иначе их поправки хотя бы приняли к рассмотрению. Но в этом случае, надо полагать, есть опасность, что за них проголосуют те, кому предстоит переизбираться. Проще не допустить до голосования.
Поэтому Фролов, Скребец и Парфенович далеко не смешны.
Но и голодать вместе с ними народ не будет. И на площадь не выйдет.
Белорусы единственный раз вышли на площадь — в 1991 году. Но тогда речь шла не о прошлом и не о будущем. Речь шла о цене куска колбасы — о настоящем. Потому и вышли. Колбаса всегда понятнее, чем голодовка.
И это — самое печальное в нашей постоянно повторяющейся политической истории.
Правда, у этой истории есть и еще один аспект. Каждый раз, когда группа безумцев пытается отстоять хоть какие-то принципы, появляются на авансцене те, кто еще вчера гордо нес знамя вместе с ними. Они горько вздыхают: «Господи, что за глупости! В какое положение они поставили нас? Значит, они порядочные, а мы — кто?..»
Именно — «кто…». Принципы у политиков ведь и существуют для того, чтобы их отстаивать любой ценой. В противоположном случае вы либо не политик, либо плохой политик.
Данная статья написана политиком, переквалифицировавшимся в аналитики, а потому искренне сочувствующим всем участником голодовки, но продолжающим мирно пить кофе по-турецки. У остальных членов группы «Республика», продолжающих считать себя приличными людьми, по-прежнему есть некое подобие выбора. Либо — переквалифицируйтесь в аналитики, господа!