После 25 июня, дня похорон Василя Быкова, белорусы разделились на два лагеря — читателей и нечитателей Быкова. Как будто водораздел прошел между нами. Одни — те, кто не только понял, что именно произошло, но и ощутил эту трагедию как трагедию собственную, личную. И другие — те, для кого похороны последнего бесспорного белорусского классика стали лишь еще одним поводом. Для чего?

Читал ли быковскую прозу министр, отменивший заказ пяти автобусов, которые должны были везти людей, пришедших почтить память Василя Владимировича, на кладбище? Вероятно, формально, читал. А понял ли? От площади Победы до площади Якуба Коласа, окружая гроб, несомый на руках писателей и неписателей, шли с ним старики и старухи, на чьей груди, как и на груди самого Быкова, были орденские планки, ордена и медали, свидетельствовавшие об их участии в Великой Войне. На площади Якуба Коласа часть людей должна была сесть в автобусы. Автобусов не было. Заказ просто отменили. Единственный оставшийся автобус — автобус, в котором должен был стоять гроб и сидеть лишь самые близкие родственники и друзья. И люди пошли дальше пешком. Когда кто-то из идущих за гробом стариков начинал падать (шли около трех часов), автобус-лафет тормозился, и уставшего фронтовика сажали в него. И процессия двигалась дальше.

Один из литераторов, сидевших в автобусе, рассказывал мне, как всю дорогу по рации кто-то ругал водителя: «Ведь сказали же: ехать со скоростью 40 километров!» И тот отвечал, нервно, дерганно: «Мне что — людей давить?! Они ведь и сзади, и спереди!» Тот, кто требовал безоговорочного соблюдения этой самой скорости, он Быкова — читал? Или все-таки — нет? Кто из быковских персонажей, кроме самых что ни на есть отрицательных, кроме фашистов и предателей, потребовал бы этого, видя стариков с палками? И даже — пусть не стариков, молодежи было даже больше, чем пенсионеров. Но все равно — давить?!

Не думаю, что заказ на автобусы был отменен злонамеренно. Хотя предположить, что произойдет вслед за этим, было легко. Пять автобусов — представители власти, взявшей на себя «заботу» о погребении писателя, вероятно, представляли себе, что этим число желающих ограничится. Но — двадцать тысяч! Будь эти злосчастные автобусы, не будь их — все равно. Гроб с телом и родственниками удаляются в направлении Восточного Кладбища белорусской столицы со скоростью сорок километров в час, а остальные, вероятно, были бы должны стремглав броситься в метро, заполонить вагоны поездов, устраивая давку, и догонять выразителя белорусского духа уже под землей. Какой злой насмешник вообразил себе эту картину? Кто попытался подтолкнуть людей к повторению трагедии на Немиге? Думаю, имя этого человека мы узнаем не скоро, если узнаем вообще. Ибо, быть может, был он не злодеем, а всего лишь высокопоставленным недоумком.

В этой ситуации организаторы похорон со стороны Союза Писателей — подчеркну, не оппозиции, как пытались представить это государственные белорусские масс-медиа, услужливо вторя известному «читателю» быковских «стихов», а Союза Писателей, организации почтенной и деполитизированной, — сделали все возможное, чтобы новой Немиги не было. Организованное траурное шествие не решало ни единой политической задачи — оно решало задачу человеческую: не допустить превращение похорон одного Человека в похороны Человечности, в насмешку над быковским гуманизмом. Зато поведение представителей власти и уже упоминавшихся наших «коллег» потрясает своим цинизмом.

После того, как гроб был привезен в Дом Литератора (даже вывеску «Белорусское бистро» власти не сочли возможным задрапировать траурной — пусть даже лукашенковской, не любимой Быковым символикой), крест, стоявший в изголовье гроба, был удален и заменен на государственный флаг Республики Беларусь образца 1995 года. По настоянию вдовы, Ирины Михайловны, крест был возвращен на подобающее ему место (вероятно, именно это и стало первым основанием для утверждения, что якобы Быкова похоронили не по-христиански: по-христиански было бы — без креста и с президентом вместо священника? так, что ли?). Точно так же, по настоянию вдовы — и, скорее всего, по желанию самого писателя — гроб был накрыт государственным флагом Республики Беларусь, утвержденном в предусмотренном законом порядке в 1991 году. Тем флагом, который признавался писателем-фронтовиком в качестве законного государственного символа. На этом присутствие государственных служащих на церемонии прощания с Быковым (в качестве официальных представителей государства) закончилось. Дальше кто-то возложил цветы как частное лицо, но — не более. Думается, обе стороны восприняли происшедшее как частичное облегчение.

Сидевшие в этот день у телевизионных экранов граждане Республики Беларусь, однако, подобного облегчения были лишены. Бодрое торжество по случаю годовщины создания кривого зеркала ОНТ, которое организаторы даже не догадались перенести на сутки позже (понятно, не Брежнева ведь хоронят!), вызывало в памяти сопоставление с другой недавней трагедией — смертью Владимира Мулявина. Лично мне довелось на следующий день услышать резкую (по отношению к Мулявину), но справедливую (по отношению к белорусской телеэфирной политике) фразу: «Когда пьяный певец разбился, весь день трагедию разыгрывали, когда фронтовика пуля догнала, весь день резвились. Что значит — „не их“ человек ушел!»

Трагические ощущения от ухода Владимира Георгиевича остались в сердце и у меня, так что под словами о «пьяном певце» подписаться никак не могу, но и поведение белорусского телевидения в ситуации с Быковым не могу одобрить. Когда в главной информационной программе первого телеканала, «Панораме», о похоронах писателя такого ранга говорится на двадцать пятой минуте, понимаешь, что чувство скорби имитируется. И не дикторами, а властью. Ибо в тот же день, 25 июня, они, словно в насмешку над Быковым, повторили кагэбешную поделку «Паутина», премьера которой (что было явно не запланировано) состоялась в день смерти Быкова, 22 июня.

Дальнейший рассказ белорусского телевидения о похоронах Быкова и поведение в этой ситуации белорусских властей выглядели для сколько-нибудь литературно образованного читателя как случайная (или же не совсем случайная?) пародия на поведение «Северной Пчелы» и государя императора Николая Павловича после смерти Пушкина. «Советская Белоруссия» успешно напомнила, что усопший был лауреатом Ленинской премии и Героем социалистического труда (Пушкина, помнится, газеты хоронили как камер-юнкера), а государь император, как известно, почтил его память следующим образом. Когда Василий Андреевич Жуковский обосновал необходимость установления пенсиона вдове Пушкина тем, что таковая же была установлена вдове Карамзина, Николай Павлович (хороший был вкус у человека, любил романы Булгарина и оперетки) сказал, как отрезал: «Карамзин умер, как святой, а этого мы едва заставили умереть по-христиански». Пенсию, скрипя зубами, установили, долги заплатили, но…

Вот это самое «по-христиански»… Дорого бы дала наша власть, чтобы Быков хотя бы на смертном одре продемонстрировал лояльность, чтобы за место в иконостасе деятелей, погребенных на Восточном кладбище, семья писателя заплатила принятием государственной символики и отказом от партийного билета члена движения «Белорусский народный фронт»! Не получилось. И начали мстить тем, что — дескать, не по-христиански носили по городу, не по-христиански хоронили, не с тем священником. Хотя униатский священник — такой же христианин, как и православный или католический, и несли прах Быкова на руках так же, как несли гроб с телом канонизированного не так давно Русской православной церковью адмирала Федора Ушакова. Или Достоевского, близость которого к православию ни у кого не вызывает сомнений.

Думаю, Быков согласился бы, чтобы отпевал его православный батюшка, но — не из белорусского экзархата РПЦ. Белорусские православные священники молча позволили, чтобы светский правитель начал произносить в дни религиозных праздников проповеди с амвона, прямо в церкви. Белорусские православные священники молча позволили, чтобы от их имени в их стране начали ущемлять права других верующих, причем делали это люди, воспринимающие себя исключительно в качестве атеистов. Какой священник согласится с подобной бесовщиной — если только он верующий? Напомним, что как минимум шесть благодетелей белорусского православия, награжденных в разное время различными религиозными наградами за свою помощь православным храмам, были арестованы этой властью, кое-кто судим — многие по явно надуманным поводам. Как же верующий 79-летний старик мог согласиться с таким надругательством над собственной верой? Не мог. И униатская церковь для него стала символом возможного примирения различных ветвей христианства и одновременно выходом из очевидного тупика.

Но вернемся к параллели с Пушкиным и его кончиной. Как ни странно, она имеет еще одно сюжетное ответвление. После пушкинских похорон граф Карл Васильевич Нессельроде негодовал: «Почему газеты и послы говорят о „поприще“ Пушкина? Он что — был государственным деятелем?» А начинающего литератора и журналиста Ивана Тургенева выслали из Петербурга за некролог, начинающийся словами: «Солнце русской поэзии закатилось — Пушкин умер!» Кто именно в нашем случае разыгрывает роль этого самого никому нынче не памятного графа, Бог весть, но ссылка журналиста нас, похоже, ждет. Как Тургенева вызвали к Дубельту, так собкора НТВ Павла Селина (ранг, конечно, не тот, но и у нас ведь литературой не Дубельты заведуют) вызвали в МИД и испросили объяснений по поводу выданной им в эфир информации.

В общем, ничего не меняется…

1837 год, январь, 29. Утро. Движение, начавшееся в городе, напугало власти, которые увидели беспорядки в проявлениях любви и скорби жителей столиц. Опасения беспорядков были причиной нелепых и оскорбительных для памяти Пушкина распоряжений властей — о выносе тела ночью, под «охраной» жандармов, о перемене объявленного отпевания в Исаакиевском соборе на отпевание в Конюшенной церкви, о запрещении печатать в газетах и журналах отклики на смерть Пушкина…

Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Т.4. — М., 1999. — С. 657.