Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!

Время после 19 декабря наполнено для нас глубоким содержанием и смыслом. Это время испытания и ревизии всех наших духовных ценностей и политических сил. Время разбрасывать камни и время собирать их. Необходимо честно признать: причины нашего поражения на Плошчы не в силе режима, а в нашей слабости. Великий Судия как бы говорит нам: «Вот, я попустил силам зла и со­блазна, силам испытующим и совращающим; и они раз­вернули учение свое и деятельность свою, а ты — им в ответ — откроешь душу свою и покажешь лицо свое; и будет великий суд над ними — по делам и плодам их; и над тобою — по исповеданию и противлению твоему».

Именно в эти критические дни все исповедуемые нами доселе идеи и способы их достижения, раскрываются и обнаруживаются во всей своей полноте и ясности. Именно сегодня мы должны признать или их правоту или полную бездарность.

Время выбрало нас! Оно кинуло нас своей полновластною рукою в этот страшный омут испытаний и зовёт стать активными участниками этого процесса, а не пассивными жертвами террора! Именно сегодня каждый должен решить, где он своим сердцем, умом и волею! И открыто дать ответ на двуединый вопрос:

Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом?

Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою?

После 16-ти лет своего правления диктатор наконец-то освободил себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних масок, он открыл свое истинное лицо, расправил свои крылья, открыто выговорил все свои цели и средства. Мало того — он сформулировал и восхвалил свою, не скрываемую более, дьявольскую сущность и естество. Ничего подобного мы ещё не видели, столь необузданная злость и мерзость впервые открылись нам с такою откровенностью и наглостью.

Именно поэтому все проблемы нашего сопротивления режиму, в свете этой новой данности, имеют непосредственное отношение к идеям добра и зла, наполняются новым содержанием, получают новое значение, и требуют предметного пересмотра. И вопрос этот не морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.

Только неиспуганный, свободный человек может подойти к этой проблеме честно, искренно, зорко, все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая, не заговаривая себя словами аффектированной добродетели и не увлекая себя ожесточением. Вопрос глубок, утончен и сложен, всякое упрощение здесь вредно и чревато ложными выводами и теориями, всякая неясность опасна и теоретически, и практически, всякое малодушие искажает формулу вопроса, всякое пристрастие искажает формулу ответа.

Бившие нас на площади мальчишки — наши дети и братья, наши сограждане. Все его министры и депутаты, кгебешники, следователи, прокуроры, судьи, надзиратели тоже наши. Что же с ними произошло? Не из навозной же кучи они выросли?

Необходимо признать со всей очевидностью, что о несопротивлении злу в буквальном смысле этого слова никто из честных людей и не помышляет. В самом деле, что означало бы «непротивление» в смысле отсутствия всякого сопротивления? — Это означало бы приятие зла, допущение его в себя и предоставление ему полной свободы и власти над собой. Подчинение ему, участие в нем и наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник — наслаждение им и поглощение им. Это стало бы вначале добровольным самозаражением, а в конце концов — активным распространение заразы среди людей. Тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его, ибо порицание, хотя бы внутреннее и молчаливое — есть уже внутреннее сопротивление, чреватое практическими выводами, борьбой и сопротивлением. Пока живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвращение ко злу, до тех пор человек еще сопротивляется, он борется внутри себя, и вследствие этого самое приятие зла не удается ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу внутренне, осуждает его, возмущается, разоблачает его перед самим собою, не поддается его страхам и соблазнам и, даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с духом, негодует на себя, отвращаетсяот него и очищается в покаянии.

Даже захлебываясь, сопротивляется и не тонет. Но именно поэтому полное отсутствие всякого сопротивления, и внешнего и внутреннего, требует, чтобы прекратилось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возобладало одобрение зла.Поэтому несопротивляющийся злу рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что зло — не совсем плохо и не так уж безусловно и есть зло, что в нем есть некоторые положительные черты, что их притом немало, что они, может быть, даже преобладают. И лишь по мере того, как ему удается уговорить себя, заговорить свое здоровое отвращение и уверить себя в белизне черноты, — угасают остатки сопротивления и осуществляется самопредательство. И когда отвращение стихает, и зло уже не переживается, как зло, тогда приятие незаметно становится цельным: душа начинает верить, что черное — бело, приспособляется и уподобляется, становится сама черною, и вот уже одобряет и наслаждается, и, естественно, восхваляет то, что дает ей наслаждение. Вот именно отсюда родом все верные служители и прихлебатели нынешнего режима…

Таков духовный закон: несопротивляющийся злу — поглощается им и становится одержимым.Ибо «зло» — не пустое слово, не отвлеченное понятие, не логическая возможность и не «результат субъективной оценки». Зло — прежде всего — душевная склонность человека, присущая каждому из нас, как бы некоторое, живущее в нас страстное тяготениек освобождению зверя в себе, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Встречая отказы и запреты, наталкиваясь на стойкие пресечения, поддерживающие духовные и моральные грани личного и общественного бытия, зло стремится просочиться сквозь эти препоны, усыпить бдительность совести и правосознания, ослабить силу стыда и отвращения, принять приемлемое обличие, и если возможно, то расшатать и разложить эти живые грани, эти созидательные формы личного духа, и как бы опрокинуть и рассыпать волевые стены этой индивидуальной Крепости человеческой личности.

Духовное воспитание человека как раз и состоит в построении стен этой Крепости и, что еще важнее, в сообщении человеку потребности и умения самостоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены.

Чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и правосознания, потребность в красоте, в духовном сорадовании и сострадании ко всему живущему, любовь к Богу и родине — все эти истоки живой духовности в единой и совместной работе создают в человеке те духовные необходимости и невозможности,которым сознание придает форму убеждений, а бессознательное — форму благородного характера. И вот эти духовные необходимости поступать «так-то» и невозможности поступить «иначе» — сообщают единство и определенность личному бытию; они слагают некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа, поддерживающий его строение, его оформленное бытие, сообщающий ему его мощь и державу. Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада означает духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и внешних воздействий, где духовных необходимостей нет, а душевные желания и возможности неисчислимы.

Чем бесхарактернее и беспринципнее человек, тем ближе он к этому состоянию и тем естественнее для него совсем не сопротивляться злу. И обратно, чем менее человек сопротивляется злу, тем более он приближается к этому состоянию, попирая сам свои «убеждения» и расшатывая сам свой «характер». Несопротивляющийся сам разламывает стены своей духовной Крепости, сам принимает тот яд, от действия которого распадается его личность. И естественно, что от несопротивления злу — злая страсть расширяет свое господство до полноты: куски страсти, уже облагороженные, совлекают с себя ризы своего благородства и вливаются в общий мятеж; они уже не держат грань и предел, но сами предаются бывшему врагу и вскипают злом. Злая одержимость становится цельною и влечет душу на своих путях, по своим законам. Одержимый злою страстью, несопротивляющийся — буйствует потому, что сам отверг все удерживающее, направляющее и оформляющее: вся сопротивлявшаяся сила стала силою самого дикого и всёразрушающего зла, и дыхание его гибели питается ожесточением самого погибающего. Вот почему конец его неистовства есть конец его душевно-телесного бытия: безумие или смерть.

Такое разложение духовности в душе может наступить у слабого человека в зрелом возрасте, но оно может вести свое начало от детства. Во всех случаях слагается картина внутреннего недуга, имеющая чрезвычайное психопатологическое значение и интерес. Человек, духовно дефективный, может выработать в себе даже особый душевный уклад, который при поверхностном наблюдении может быть принят за «характер», и особые воззрения, которые по ошибке принимаются за «убеждения». На самом же деле — он беспринципный и бесхарактерный, остается всегда рабом своих дурных страстей, пленником выработавшихся душевных механизмов, одержащих его и всесильных в его жизни, лишенных духовного измерения и слагающих кривую его отвратительного поведения. Он не сопротивляется им, но изворотливо наслаждается их игрой, заставляя наивных людей принимать его злую одержимость за «волю», его инстинктивную хитростьза «ум», порывы его злых страстей за «чувства». Влачась в противодуховных страстях, он выговаривает свою природу в соответствующей противодуховной –«идеологии», в которой радикальное и всестороннее безбожие сливается воедино с немучительной для него самого душевной болезнью и законченным нравственным идиотизмом. И мы знаем такого человека!

Естественно, что духовно здоровые люди вызывают у него лишь раздражение и злобу и разжигают в нем больное властолюбие, в проявлениях которого вспышки мании величия неизбежно чередуются с вспышками мании преследования.

Опыт Плошчы показывает на что он способен!

Более того… Он окружил себя подобными себе, одержимыми злобою, агрессивно изуверствующих людей.

В противоположность этому сатанинскому озверению христианство не только открывает нам природу добра, но и научает борьбе со злом. Вся дохристианская восточная аскетика имеет два уклона: отрицательный — поборающий и положительный — возводящий. Это есть то самое «не во плоти воинствование» («стратейя»), о котором разъясняет Коринфянам апостол Павел. Однако нигде, кажется, это внутреннее сопротивление злу не разработано с такою глубиною и мудростью, как у аскетических учителей восточного православия. Объективируя начало зла в образ невещественных демонов, Антоний Великий, Макарий Великий, Марк Подвижник, Ефрем Сирианин, Иоанн Лествичник и другие учат неутомимой внутренней «брани» с «непримечаемыми» и «ненасилующими» «приражениями злых помыслов», а Иоанн Кассиан прямо указывает на то, что «никто не может быть прельщен диаволом, кроме того, кто „сам восхощет дать ему своей воли согласие“.

Духовный опыт человечества свидетельствует о том, что несопротивляющийся злу не сопротивляется ему именно постольку, поскольку он сам уже зол, поскольку он внутренне принял его и стал им.

Проблему сопротивления злу невозможно поставить правильно, не определив сначала «местонахождение» и сущность самого зла.

Зло начинается там, где начинается человек и притом именно не человеческое тело во всех его состояниях и проявлениях как таковых, а человеческий душевно-духовный мир— вот истинное местонахождение добра и зла! Никакой внешний «поступок» человека сам по себе, т. е. взятый и обсуждаемый отдельно, отрешенно от скрытого за ним или породившего его душевно-духовного состояния, — не может быть ни добрым, ни злым. Как и приказ избить людей на мирной демонстрации и преследовать их за инакомыслие.

Но если настоящее местонахождение добра и зла есть — внутренний, душевно-духовный мир человека, то это означает, что и борьба со злом, и его преодоление может произойти и должно достигаться только личными и притом добровольными усилиями человеческой личности. А преображение будет именно внутренним достижением и личной победой.

Какой бы «праведности» или, вернее, моральной верности ни достиг человек в своих внешних проявлениях и делах, все его достижение, несмотря на его общественную полезность, не будет иметь измерения добра без внутреннего, качественного перерождения души. Внешний обряд доброты не делает человека добрым: он остается нравственно мертвым фарисеем.

Христианская любовь приобретает свой настоящий смысл и свою настоящую чистоту только тогда, когда она одухотворяется в своём направлении и избрании. Только признавший свою сотворённость Богом, будет видеть в других и образ и подобие Божье, своих братьев, а не врагов. Только он признает Царское достоинство человека и преклонится пред его Свободой, как богоданной. Только он может согласиться с тем, что всякая человеческая душа в очах Бога — драгоценнее всего мира, даже тысячи миров со всем их содержимым! Без духовности — любовь слепа, пристрастна, своекорыстна, подвержена опошлению и уродству.

Согласно этому, добро есть одухотворенная любовь, зло — противодуховная вражда.Добро есть любящая сила духа, зло-слепая сила ненависти. Добро по самой природе своей религиозно — ибо оно состоит в зрячей и целостной преданности божественному. Зло по самому естеству своему противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающей отвращённости отбожественного. Такова, если кратко, сущность добра и зла, и, может быть, христианам достаточно вспомнить о наибольшей Евангельской заповеди (полнота любви к совершенному Отцу), для того чтобы в нем угасли последние сомнения.

Поэтому, преображение зла может быть осуществлено только тою силою, в слепом искажении которой зло как раз и состоит: только сама духовно-зрячая любовь может взять на себя эту задачу и победно разрешить ее до конца; только она может найти доступ в ту бездну слепого ожесточения и безбожного своекорыстия, из глубины которой должно начаться обращение, очищение и перерождение… И для христианского сознания здесь, кажется, не может быть ничего ни спорного, ни сомнительного.

Но если только одухотворенная любовь имеет способность преображать зло, то значит ли это, что в процессе сопротивления злу — всякая сила совершенно немощна, бесцельна, вредна и гибельна?

Можно ли умозаключать из необходимости добровольного самосовершенствования, о необходимости предоставления злодеям возможности открыто и беспрепятственно злодействовать? Если я обязан творить нравственное очищение внутри себя, то означает ли это, что злодей имеет правоизживать своё зло во внешних злодеяниях? Если я прихожу домой и вижу: злодей занёс над сердцем моей матери нож, а у меня в кармане пистолет. Имею ли я право выстрелить, и предотвратить убийство? Или я должен ждать непоправимого, а после рассуждать о праведности и любви?

Если я вижу подлинное государственное злодеяние, и нет никакой возможности остановить его ни словом, ни молитвою — то следует ли мне умыть руки, отойти и предоставить злодею свободу кощунствовать и духовно губить моих братьев и мою родину? Или я должен вмешаться и пресечь злодейство сопротивлением, идя сознательно на опасность, страдание, смерть и, может быть, даже на умаление и искажение моей личной праведности?

Как вести себя христианину в государстве, где за ширмой законности попираются сущность и цели права? Где вместо правосознания господствует демоническая воля тирана — противолюбовная, агрессивная, безбожная, бесстыдная, духовно растлевающая целый народ, за которую утопление с жерновом на шее, евангельское милосердие считает наименьшим наказанием. (Мтф.18.6)

Духовно мертвый, плотский рассудок, давая ответы на эти вопросы, исходит из попыток уровнять в правах добро и зло, благородного борца и злодея. Будучи бесстыдными софистами и лицемерами эти горе интеллигенты или мнимые христиане готовы уровнять казнь злодея и убийство младенца. Георгий Победоносец и дракон им заклаемый для них равноправны.

Своё «непротивление» они оправдывают любовью, путая последнюю с сентиментальным умилением или собственной трусостью.

Но нужна сущая духовная слепота, для того чтобы сводить всю проблему сопротивления злу к прощению личных обид к «моим» врагам, «моим»ненавистникам и к «моему»душевно-духовному преодолению этой обиженности. И совершенно глупо приписывать такую же духовную слепоту Евангелию. Они полагают, что личное прощение угашает зло и разрешает проблему борьбы с ним. Но на самом деле это не так.

Простить обиду, погасить в себе ее злотворную силу и не впустить в себяпоток ненависти и зла, совсем не значит победить силу злобы и зла в обидчике. После прощения остается открытым и неразрешенным вопрос: что делать с обидевшим, не как с человеком, который меняобидел и которому за это «причитается» от меня месть или «возмездие», а как с нераскаявшимся и не исправляющимся насильником? Ибо бытие злодея есть проблема совсем не для одного пострадавшего, это — проблема для всех.

Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце своюобиженность, но именно его личным сердцем ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права — прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы, — если только, конечно, он не священник, властный отпускать грехи кающемуся. В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны «обиды» и «ущерба», есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога, и понятно, что личное прощение частного лица не властно погасить эту подсудность и эти возможные приговоры. В самом деле, кто дал мне право «прощать» от себя злодеям, творящим поругание святыни, или злодейское соблазнение малолетних, или гибель родины? И каков может быть смысл этого мнимого «прощения»? Что означает оно: что я их не осуждаю и не обвиняю? Но кто же поставил меня столь милостивым судьёй? Или — что я примиряюсь с их злодеяниями и обязуюсь не мешать им? Но откуда же у меня может взяться такое мнимое право на предательство святыни, родины и беззащитных? Или, быть может, это «прощение» означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умываю руки и предоставляю события их неизбежному ходу? Однако такая позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть обоснована никакими ссылками на Евангелие…

Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды, и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести неличную, предметную борьбу со злодеем, тем более что он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим. Но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом или, если угодно, началоее, но не конец и не победа. Ибо для этой великой борьбы со злом необходимо иметь поистине не менее «нежели двенадцать легионов ангелов» (Мтф. 26. 53), И настоящий злодей, пока не увидит этих легионов, всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть и тайное сочувствие.

Именно в этой связи, следует понимать и евангельские слова «не противься злому». Правило, заключающееся в них, определённо разъяснено последующими словами — в смысле кроткого перенесения личных обид, а также щедрой отдачи личногоимущества. Истолковывать этот призыв к кротости и щедрости в личных делах как призыв к безвольному созерцанию насилий и несправедливостей или к подчинению злодеям в вопросах добра и зла было бы бессмысленно и противоестественно. Разве предать слабого злодею — значит проявить кротость? Или человек волен подставлять нападающему и чужующеку? Разве щедрость не распространяется только на свое, личное? Или растративший общественное достояние и отдавший своего брата в рабство — тоже проявил «щедрость»? Или предоставлять злодеям свободу надругания над Конституцией, насаждать безбожие и губить родину — значит быть кротким и щедрым? И Христос призывал к такой кротости и к такойщедрости, которые равносильны лицемерной праведности и соучастию со злодеями? Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и «не напрасно носят его» (Римл. XIII. 4); они — гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосии Печорский, говоря: «живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими».

Призывая любить врагов, Христос никогда не призывал благословлять тех, кто ненавидит и попирает все Божественное, содействовать кощунственным совратителям, любезно сочувствовать одержимым растлителям душ, умиляться на них и всячески заботиться о том, чтобы кто-нибудь, воспротивившись, не помешал их злодейству. Напротив, для таких людей он имел и огненное слово обличения, и изгоняющий бич и грядущие вечныемуки. Поэтому христианин, стремящийся быть верным слову и духу своего Учителя, совсем не призван к тому, чтобы противоестественно вызывать в своей душе чувства нежности и умиления к нераскаянному злодею. Он не может также видеть в этой заповеди ни основания, ни предлога для уклонения от сопротивления злодеям. Ему необходимо только понять, что настоящее, религиозно-верное сопротивление злодеям ведет с ними борьбу именно не как с личными врагами, а как с врагами дела Божия на земле.

Христианин не может не быть воином! Каждый миг своей жизни он в бою, и для победы в этой священной войне ему нужна и мудрость и решимость! Будем помнить, что нет выше добродетели, чем отдать душу свою за братьев своих. Наш ум, подобно орлу, должен вспарить над миром и увидеть и истоки рек и места их впадения. Только с высоты христианского сознания мы сможем понять, а, значит, и изжить в своём сердце всю трагедию мира. Первоначало и краеуглольный камень которой — Свобода! О, это сладкое слово Свобода! Свобода и человека и ангелов. И дьявол когда-то был ангелом Света! Именно в свободном сердце человека и уме проходит главная битва истории. Только осознанно и добровольно, только собственными усилиями человек может зажечь на алтаре своего сердца огонь любви и к Богу, и к людям! Только от этого огня он сможет зажечь факел любвеобильного света, освещающий путь его братьям. Человек не может быть не свободным! Только животное живёт по необходимости. Никакой поступок волка нельзя назвать ни злым, ни добрым. Он ест овец? А как же волку жить? Нет у него выбора, нет и суда!

Бог не сотворил зла, оно не самосущностно. Его нет как данности, оно проистекает только от злоупотребления, злоупотребления человеком своей свободой, свободой выбора между добром и злом. Вот здесь трагедия, трагедия бытия всего мира.

Ибо весь мир, весь космос, всё сотворённое, всё — в бездне сердца человека. Чем больше в нём любви, тем мир светлее, чем больше зла, тем больше всё страдает.

Нам не известны числа, но признаки последних дней мы знаем — родным, любимым и своим — всем людям станет сатана в лице антихриста. Из их среды, а не с небес он выйдет! Духовно — нравственная, интеллектуальная, физическая деградация человечества достигнет такой степени, что он будет принят ими за Христа, займёт его место в храме, а мерзость запустения займёт святыни.

И всему вина — свобода! Но почему же тогда святые отцы так воспевают свободу и называют её главным признаком, отличающим человека от скота бессловесного? Почему именно свобода является венцом его Царского достоинства? Почему, говорят они — Бог может всё, кроме одного — лишить человека его Свободы? — Потому что, человек создан по образу и подобию Божьему! Лишённый свободы он — животное! Раб обстоятельств, раб мира, но не Царь его! — Рационально мыслящая скотина, не способная к любви и творчеству.

Корове — сено, ему — котлы египетские; та — молоко, этот — товар. Такой без пастуха с нагайкой пропадёт! И, что же? Не может Бог, так может, мы лишим его Свободы? Заставим силой быть святым и непорочным?

Представляете указ? — Не крещённых не учить, работы не давать; за появление на улице без крестика на шее всех сажать, а в воскресенье — все на исповедь и причащаться!

Кругом — одни христиане! Но веры нет! Христа никто не знает. Как знать того кого не встретила душа и разум? В сердце бес, на шее крестик! Все врут, но лжи никто не различает! И свет уже погас, и смерть стучится в дверь, но все ослепли, никто уже не слышит!

Господи! Спаси нас! Мы готовы! Сердца распахнуты, свеча любви на алтаре — зажги огонь! И просвети наш ум! И мы, познавши Истину, все станем воинством твоим!

Бодрствуйте, говорит Господь! Сатана всегда рядится в ангела Света! Тайна беззакония в действии, удерживающий отстраняется, человек греха и погибели воцаряется!

Прикрываясь лживыми словами о христианских ценностях и любви, призывая нас к непротивлению, он зовёт нас к покорению и преклонению перед злом! Мы не зовём к насилью над насильем, но мы и не позволим всем антихристам торжествовать, злодействовать и проповедовать своё ученье! Ученье ненависти к Богу и венцу его творенья — Человеку! Не бойтесь, братья! С нами Бог! Достанем мечи наши! И силою Христовой Истины мы победим! Аминь!