Об идее и миссии университета в будущей Беларуси — 2

Правящий класс и новая миссия университета (радикальная автономия)

Теперь настало самое время вернуться к теме университетской автономии и недостаточности ее традиционного понимания. Как уже подчеркивалось, в отношении университета автономия в обычном смысле означала его изолированность (пространственную и духовную) от процессов, происходящих в обществе, для осуществления ряда идеальных целей и задач. Подобная автономия как принцип в основном держался на доброй воле тех политических субъектов, которые принимали решения по поводу происходящих в обществе процессов и в определенной мере признавали значимость поддержки достижения подобных идеалов для нужд политической системы и шире — общества. При этом в ряде случаев подобное признание оборачивалось стремлением полностью подчинить себе университетскую корпорацию для более полного контроля над исполнением ее миссии — установка противоречивая в своих основаниях, поскольку внешний контроль преимущественно ведет к деградации университетской системы. Стремясь избежать опасности внешнего управления и озаботившись нуждами самосохранения, университетская корпорация практически повсеместно свела свои задачи к принципам защиты традиционных форм существования и углублению изоляции от общества, с одной стороны, или радикальной модернизации оснований своей жизни и мимикрии под иные общественные институты, с другой. Но, по сути, и первая, и вторая формы — резистентной и адаптивной автономизации — закрепляли пассивную роль университета в современном обществе: неспособность ничего радикально менять и установку на необходимость приспосабливаться к запросам социальной конъюнктуры.

Данные обстоятельства в определенной степени игнорируют изначальный посыл наших рассуждений об университете как том, что призванном отвечать на вызовы и проблемы, стоящие перед обществом. Может ли университет быть таким ответом, пребывая в пассивно-отстраненной позиции по отношению к будущему развития общества? — вопрос открытый, хотя и в какой-то мере риторический. За долгие годы своего существования университетская корпорация, как представляется, окончательно смирилась с тем, с чем долгое время не желала смиряться корпорация церковная: что забота о духовном бытии человека должна быть искусственно отделена от насущных забот о благе и развитии социума в его историко-политическом измерении. Иными словами, что определение стратегических и тактических целей управления и обеспечения жизнедеятельности общества лежит сугубо на публичных политиках в их властной функции, в то время как различные гуманистические и сотериологические изыскания отдаются на откуп специализированным институтам университета и церкви. На практике это позволяло и позволяет доныне никак не связывать между собой обе обозначенные проекции, преимущественно игнорируя наработки «духовных институций» при осуществлении реальной политики, сообразующейся со здравым смыслом и макиавеллистской расчетливостью. Данное утверждение не стоит заранее принимать как призыв к ренессансу платоновской идеи царя-философа и принципа разумного управления обществом. Ведь ущербность подобной точки зрения, как и тоталитаризм рационального мышления, очень скоро дают себя знать.

Тем не менее, вместо того, чтобы налагать на себя епитимью за века злоупотребления свободой мысли, университету не стоит забывать, что поиск ответов на вопросы во многом определяется как самим характером вопрошания (способом проблематизации вопроса), так и тем немаловажным фактором, кто данное вопрошание производит. Весьма наивно толкует события та точка зрения, что лишь само общество в лице своих наиболее гениальных представителей из среды публичных политиков способно осознать и сформулировать подобного рода вопросы применительно к желаемому образу своего будущего и актуальному состоянию проблем. Скорее мы можем наблюдать обратное: уровень рефлексии и проблематизации в обществе существенно запаздывает по отношению к актуальным кризисным моментам. К тому же зачастую рефлексия как таковая подменяется политической интуицией или иными обстоятельствами случайного характера. Роль же штатных (иногда, независимых) политических аналитиков и экспертов в их влиянии на действия конкретных политических сил зачастую излишне преувеличена, поскольку во многом пределы их возможностей ограничены противостоянием между собой и давлением конъюнктуры.

Однако в данном контексте важно подчеркнуть, что лишь те структуры, которые способны предложить свои ответы на вызовы и проблемы общества, могут претендовать на формирование собственного образа желаемого будущего и схем управления, к нему приводящих, т. е. занимать позицию правящего класса. Заявленная позиция не должна отождествляться с позицией субъекта политической власти, поскольку последняя подразумевает скорее прикладной аспект применения управляющих технологий, помноженных на волю к их осуществлению. К тому же от естественного стремления к монополизму, свойственного власти политической, позиция правящего класса преимущественно отличается тем, что обретается в ситуации конкуренции дискурсов возможного будущего, альтернативы разнообразных программ и стратегий. Занятие данной позиции в большей степени определяется активным стремлением ее занять, как бы это тавтологично не звучало: перейти из состояния пассивного созерцания в состояние действия.

Осознавая как собственную проблему кризис современного белорусского общества и государств, университет будущего должен кардинально изменить способ отношения к ее осмыслению и решению. При этом, как ни странно, изменение данной позиции не переориентирует университет радикально на внешние, трансцендентные по отношению к его исторической миссии цели и задачи, позволяя ему действовать исходя из перспективы «просвещенного гедонизма». Последнее определение не следует изначально трактовать как стигмат, морально изобличающий позицию, которую в состоянии занять университет, поскольку стремление к реализации высших целей вовсе не обязательно должно сопровождаться мученическим и жертвенным порывом, но ему вполне может сопутствовать чувство удовольствия от гармоничности происходящего. Впрочем, достаточно интриги для того, чтобы иметь возможность перейти к сути дела.

Несмотря на то, каким образом исторически осознавалась и декларировалась идея университета, ее практическим воплощением являлась установка на производство и воспроизводство свободно мыслящего и действующего человека, а в пределе и сообществ подобных людей. Эта квинтэссенция идеи университета предполагала, что будущее развитие — в его качестве и интенсивности — прежде всего зависит от существования данного жизненного фундамента (что во многом выдержало испытание временем). Однако ошибочной оставалась скорее сама стратегия, ориентированная на то, чтобы генерировать подобное сообщество сугубо в стенах университета как его особый мирок. Подобное самозамыкание заставляло университеты крепко держать оборону на бастионах знания в окружении мира обскурантизма и невежества, скромно надеясь на постепенное разрастание оазисов благоденствия в связи с собственной созидающей деятельностью. Это вынуждало изнутри превращать вынужденную автономию в изоляцию.

Попытки радикально изменить ситуацию через идеологию всеобщего просвещения как стремление изменить среду и контекст существования университета принесли относительный, хотя и не вполне удовлетворительный в своих следствиях успех. Исходя из здравого смысла принцип выживания любой системы можно связать со степенью комфортности ее среды обитания: в этом плане, чем просвещеннее, критичнее и рефлексивнее становится общество в целом, тем в большей степени оно должно осознавать значимость и историческую миссию университета. Это реализовывалось до тех пор, пока общество не посчитало себя достаточно просвещенным, чтобы устанавливать собственные цели и задачи как основание деятельности университетов, что разрушило бастионы автономии в угоду принципа сервильности. Последнее стало возможным не в последнюю очередь потому, что как раз никаких определяющих задач по отношению к развитию общества университет перед собой и не стремился ставить, полагая, что достаточно просто взрастить разум, чтобы затем наслаждаться его плодами. И даже не столько сам разум, сколь его внешнюю сторону — образованность, грамотность. Однако разум, как и любое иное орудие без инструкции к применению, способен на многое и вовсе не обязан следовать абстрактным рационально-этическим идеалам.

Как ни парадоксально это может прозвучать на первый взгляд, но осознавая свою ответственность за вызовы и проблемы, стоящие перед актуальной Беларусью, будущий университет в состоянии выработать собственную правящую стратегию решения этих проблем. И сделать это путем преобразования общества в целом в университет глобальный, жертвуя в какой-то мере той автономией, которой сейчас еще может располагать университет локальный. Логика обоснования подобной стратегии питается из тех же источников, что и модные в последнее время рассуждения об экономике знаний, информационном обществе и пр.: решение актуальных системных проблем возможно лишь на уровне интенсивного их преодоления, а не экстенсивного ухода и пролонгации. Лишь общество, построенное на знании и критичном отношении к действительности, способно трезво оценить и сделать адекватные выборы для достижения перспектив последующего развития. Следует, однако, оговориться еще раз, что превращение общества в целом в модель глобального университета — это идеальная стратегия среди прочих, которая подразумевает и просчитывает лишь некоторые возможные эффекты и вынужденно сопрягается с конкурирующими стратегиями. Кроме того, она может исходить лишь из потенциального, но не актуального образа университета в силу обозначенной дефективности последнего.

Однако, что может означать на практике создание на основе общества университета глобального как выход за узкие рамки прежней автономии университета и осуществление им стратегии правящего класса? Уже неоднократно цитировавшийся ранее К. Ясперс полагал, что исходя из естественной амбивалентности положения университета как зависимого от государства института и частично автономной системы, последний вынужден решать данное противоречие в собственных основаниях за счет воздействия на само государство: «Университет требует по праву видеть в управлении государством личностей, которые принимали бы участие в совместном истоке и, таким образом, в идее университета благодаря своему характеру, определенному способу мышления и собственному образованию. Только с такими людьми университет может действовать солидарно и предполагать взаимное доверие» (15). Иными словами, университет должен в определенной степени взращивать политическую элиту в духе осознания собственных ценностей критического и рефлексивного мышления, а также основанного на них сообщества, регулируя через сферу публичности любые попытки внешнего подчинения и контроля над своей деятельностью, ее целями и задачами через министерские или иные структуры. Не декларируя, впрочем, свое суверенное право распоряжаться истиной в последней инстанции, но аргументировано отстаивая собственные позиции перед обществом в рамках рациональности. Безусловно подобная развитая сфера публичности и принятие решений на основе принципа коммуникативной рациональности, как того требует, в частности, подход к проблеме Ю. Хабермаса, невозможны без существования определенного уровня общественной эмансипации и развития мышления.

Возникает, тем не менее, закономерный вопрос, почему же уже сегодня, когда основные массы населения начинают втягиваться в систему высшего образования и университетский диплом, как правило, является неизменным атрибутом современного управленца, отсутствует подобная гармония между представителями власти и университетской корпорацией, не наличествует постоянная возможность эффективной апелляции к общественному мнению. Ответ на данный вопрос не в последнюю очередь касается способа организации университетской жизни, а также целей и задач, которые продолжают ставиться перед университетским образованием. Про их необходимое изменение еще стоит поговорить ниже. Пока же следует отметить, что воспитание на основе общества подлинно критического и рефлексивного сообщества гражданкак естественной среды обитания университета явилось бы с его точки зрения наиболее предпочтительным вариантом разрешения сложившейся проблемы и знаменовало бы реальное становление декларированного глобального университета. Лишь вторгаясь в сферу осуществления подобного состояния общества, созидая его возможные предпосылки и условия, университет будет способен выйти за пределы своей изолирующей автономии и перейти к автономии радикальной.

О том, что необходимо отказаться от прежнего понимания автономии в пользу нового расширительного и активного смысла данного понятия применительно к университету, говорит и М. Хайдеггер, подчеркивая, что лишь тем самым тот сможет обрести подлинное осознание своей миссии. При этом, однако, не следует забывать и про прежний весьма значимый смысл осуществления данной автономии — университет исторически стремился реализовывать себя как пространство свободы: каждого из своих членов и всего сообщества в целом. По утверждению К. Ясперса, вне исторической миссии свободы подлинный университет становится невозможен и потому столь проблематичен в тоталитарных государствах: вне свободы мышления, убеждения и действия духовные основания университета разрушаются и как следствие — он постепенно деградирует. Университет в этом случае стремится занять сверхисторическое, наднациональное место истины и утверждения идеала свободы: «Университет должен охранять возможность политики вообще и вместе с ней предпосылку своего собственного существования с помощью ненасильственного духовного оружия: просвещения, понимания, убеждения и истины» (16). Здесь связка свободы и знания утверждается весьма прочно, а кризис свободы увязывается с утратой рефлексивности.

Тем не менее, дискурс свободы и демократии, как на то справедливо указывает Р. Барнетт, вовсе не является целью и смыслом существования университета, но скорее инструментом и средством его поддержания. Сродни тому, как производство мёда является вполне жизненно насущной, но вовсе не определяющей характер существования пчел функцией, что бы по этому поводу не думали пчеловоды и медведи. Если в несвободном обществе значение и смысл университета ослабевает и постепенно исчезает, то стремление утверждать данную свободу должно становиться жизненной максимой университетской стратегии будущего развития. Полагающие, что успешное воплощение принципов мышления возможно и без наличия свободы, в качестве примера отталкивающиеся от опыта организации сталинских «шарашек», явным образом игнорирует свидетельства постепенного и закономерного вырождения любых подобных систем. Однако в данном случае важно сместить акцент на то, что попытка оставаться пассивным средоточием идеи свободы и мышления для университетов всегда рано или поздно заканчивалось утратой как первой, так и второго.

Принцип радикальной автономии наоборот исходит из необходимости утвердить такой образ возможного будущего, в рамках которого существование критического, рефлексивного и свободного сообщества университета являлось бы не исключением, но правилом. Это заставляет университетскую корпорацию занимать позицию правящего класса и продумывать, а также постепенно внедрять собственные стратегии будущего развития общества. Квиетизм чистой науки, абстрактного теоретизирования как своеобразный эскапизм, свойственный членам университетской корпорации, должен постепенно заменяться активным отношением к определению собственного будущего. Это, кстати, становится очевидным уже сегодня: рассматривая перспективы возрождения университета, Р. Барнетт говорит о необходимости преодоления естественного протекционизма ученых, стремящихся укрыться в кельях собственных дисциплин, и выходе в сферу публичности с ее конкуренцией и оппозицией дискурсов. В этом плане, по выражению Р. Барнетта, «ученые должны будут стать своего рода общественными деятелями, даже политиками, но в своей сфере», а их «исследование должно сознательно принять политический характер» (17). Ученые, составляющие основу университетской корпорации, должны в таком случае стать практикующими эпистемологами, т. е. научиться сознательно применять собственные средства для решения общественных проблем, вступая в кооперацию с действующими политическими субъектами и накапливая собственный потенциал.

Здесь вполне закономерен вопрос о возможности реализации подобной стратегии активного воздействия и радикальной автономии как обеспечивающей собственные условия существования. Это необязательно означает превращение университета в политического субъекта, непосредственно вмешивающегося в борьбу за власть: речь должна скорее идти о путях опосредованного воздействия через различные каналы формирования общественного мнения, установления сферы публичности, формирования полноценного критически мыслящего и свободного сообщества вне стен университета.

Но прежде чем перейти к продумыванию условий реализации подобной возможности университета в будущей Беларуси, следует обратиться к необходимому условию подобной трансформации — вопросу о самоосмыслении университетской корпорации.

Самосознание сообщества и корпорации (расширение структуры)

Стоит напомнить, что основную причину кризиса современной модели университета К. Ясперс увязывает с исчезновением в нем духа корпорации. Корпоративный дух, столь характерный для средневекового уклада жизни с его гильдиями, цехами и школами, а также для производственных и финансовых учреждений времен становления глобальной капиталистической системы, в современном университете надежно искореняется экзорцистами-прагматиками, предпочитающими отстраивать машинерию университетского производства без всяческих реверансов в сторону призрака воображаемых идеальных связей. Данное обстоятельство во многом оказывается сопряжено с преобладанием принципа эффективности как основополагающего критерия при обосновании университета сегодня. Существование сознательной опоры на представления о собственной миссии как средоточие социальной альтернативы — фактор столь же раздражительный для целей администрирования, как и деятельность независимой профсоюзной организации — для руководства предприятием. Хотя отдельным пережитком нравов ушедшей эпохи остается фиксация данной корпоративности в текстах уставов большинства университетов, но это редко дает основание их работникам ощущать особый смысл существования корпорации и свойственной ей этики на практике.

Исторически основными корпорациями, составлявшими кровь и плоть традиционного университета, являлись следующие:

— корпорация академическая, объединяющая многочисленную когорту людей, отвечающих за достижение научных и образовательных целей, а теперь ёмко и инструментально фиксируемая выражением ППС;

— корпорация студенческая, имеющая наиболее подвижный и изменчивый состав и постоянно генерирующая изменения;

На сегодняшний день память о некоторой корпоративной составляющей своего пребывания в университете хранят в основном лишь отдельные представители или структуры университета (например, кафедры), входившие ранее в объем понятия корпорации академической. Но эта память во многом сохраняется как идеальная установка на утраченное некогда единство исследователей и преподавателей, разобщенных теперь в силу своей многочисленности, принципов организации университетских структур, отсутствия четкого осознания своеобразия миссии университета в отличие от целей и задач любой иной социальной системы. Представители студенчества оказываются во многом дезориентированными и не готовы за краткий период своего пребывания в стенах университета самостоятельно воссоздать корпорацию там, где отсутствуют значимые партнеры в лице иных корпораций: это становится проблематично с точки зрения условий самоидентификации. Администрация же университета преимущественно уделяет больше внимания сфере управления и мало вдается в специфику того, что способно консолидировать их собственное сообщество в противоположность менеджерам и чиновникам иных предприятий или учреждений.

Однако университетская корпорация в данном случае — это не просто еще одна формализованная структура для организации социальных связей, а важный принцип работы самого университета. Самоосмысление корпорации, постижение пределов ее миссии и ответственности является важнейшим механизмом саморегулирования, через утрату которого происходит постепенная деградация и коррупция университетских систем. Осознание сплоченности позволяет представителям корпорации выступать одновременно коллективным субъектом действия там, где изначально действуют изолированные индивиды, а чувство солидарности позволяет не опасаться последствий от осуществления индивидуальных действий там, где они направлены на достижение корпоративных целей. Конечно, можно возразить, что подобные корпоративные начала продолжают до определенной степени влиять на происходящее в стенах университета, в особенности, что касается отстаивания общих для всех интересов перед внешней угрозой (пример чего в свое время продемонстрировали в локальном контексте сотрудники и студенты Европейского гуманитарного университета). И, тем не менее, все же стоит присмотреться, сколь высока остается степень корпоративной сплоченности, солидарности и осознанности в подобных обстоятельствах.

Как правило, корпоративный дух определяется взаимодействием двух определяющих планов — плана знания и плана морали. В первом случае речь идет о рефлексивном принятии целей и задач, ради осуществления которых корпорация собственно и создается ее участниками, во втором же случае, о принятии на себя ответственности за исполнение этоса данной корпорации и воплощение ее идеалов на практике. Если с эпистемическим (знаниевым) планом все обстоит достаточно просто при условии существования четко обозначенной идеи и миссии университета, то моральный план затрагивает, прежде всего, вопрос о границах индивидуальной и коллективной ответственности за успехи и неудачи в реализации совместных задач. А теперь стоит задуматься над тем, существует ли на данный момент большая определенность по поводу миссии университета, которая бы не сводила его к набору инструментальных функций? Достаточно ли согласия по поводу наличия подобных функций в качестве необходимого основания для самосознания корпорации? Что же касается вопроса об ответственности, то здесь проблемы начинаются вместе с утратой основополагающего доверия к действиям других, что, безусловно, имеет свое историческое и социально-психологическое объяснение. Так, разобщенность в плане знания во многом объясняется непрекращающимися на протяжении последнего столетия поисками нового принципа обоснования идеи и миссии университета, которые сами по себе хотя и повисают по выражению Ж. Деррида над некоторой безосновностью, априорностью полагания подобной идеи, но все же требуют каждый раз своей новой артикуляции и реализации для последующих поколений. А вот разобщенность в сфере этоса — способа действия и регулятива поведения университетского сообщества — объяснима далеко не только разобщенностью в вопросе об идее и миссии. Весьма удачно основания подобной разобщенности через призму понятий солидарности и совести воссоздаются применительно к белорусскому контексту в статье О. Шпараги (18), впрочем, что немаловажно, там же содержится и возможный действенный рецепт реанимации нравственных оснований сообщества (университетской корпорации).

Однако кроме перечисленных выше обстоятельств утраты корпоративного духа современными университетскими сообществами, присутствует еще один значимый историко-политический контекст. С того времени, когда отдельные члены университетского сообщества стали утрачивать влияние на процессы интеграции новых членов — кадровую политику, принятие студентов, возможность совместной легитимации участия друг друга — корпорация де факто распалась. Это наиболее отчетливо проявляется как раз в отечественной модели университета, где принципы и критерии отбора новых членов университетского сообщества являются далеко не прозрачными, становясь не достоянием коллективного обсуждения, а предметом административного решения; приём же студентов и вовсе становится формализованным и механизированным процессом, не позволяющим осуществлять даже минимальный качественный отбор соискателей. Подобный принцип формирования социальных связей в пределах университета позволяет сохранять лишь минимальную степень сплоченности на уровне личных контактов и общности профессиональных обязанностей, но никак не способствует формированию корпоративного духа. Впрочем, как уже отмечалось, таковой вовсе не желателен для нужд администрирования, поскольку гораздо проще иметь дело с разобщенным, дезинтегрированным сообществом, не создающим лишних проблем.

Отдельного внимания заслуживает вопрос о необходимости внутренней совместной легитимации между членами потенциальной университетской корпорации. Это отнюдь не праздный момент университетской жизни, но необходимое условие существования корпорации. Лишь в том случае, когда профессиональные и личные качества каждого члена университетского сообщества удостоверяются за счет их признания другими участниками данного сообщества на основе четких, прозрачных и общезначимых критериев, что постоянно находит свое подтверждение в совокупности результатов их труда и творческих усилий, — можно быть уверенными, что отношения в сообщества выстраиваются на справедливой основе и служат фундаментом его последующей интеграции. Однако как раз процессы подобной легитимации протекают зачастую наиболее болезненно, поскольку в большинстве своем творческие люди оказываются на удивление мало подверженными самокритике и склонными переносить вопросы профессиональных качеств в плоскость межличностных, коммунальных отношений.

Институты самокритики и самоанализа — это краеугольный камень здорового существования университетской корпорации, ведь без наличия последних теряется ощущение собственной миссии вопреки совершенно иным интересам, которые эксплуатируют отнюдь не лучшие человеческие стороны и поощряют догматизм и нетерпимость в данной среде. Недаром, предлагая комплексную программу возрождения современного университета, Р. Барнетт настаивает на необходимости развития творческого, критического мышления и значимости процедур внутренней легитимации. Среди основных принципов здесь: критическая междисциплинарность (выход за рамки догматики ученой специализации), коллективный самоанализ (прозрачность оценки результатов и самого процесса исследовательской и образовательной работы), целевое возрождение (переосмысление миссии), коммуникативная терпимость (принятие инакомыслия, готовность к сопоставлению значимых подходов и их результатов). При этом Р. Барнетт отмечает, что главным свойством университета должно быть нечто сродни коллективной самоиронии, скрепляющей механизмы легитимации в рамках эпистемологического и профессионального аудита своих сотрудников, при одном очень важном условии: «Все решения должны обсуждаться ради понимания и принятия на уровне исполнения» (19). Однако разве не это же самое предлагают уже существующие университетские структуры — отделы менеджмента качества образования, научно-методические отделы и контрольно-ревизионные комиссии? Формально — да, на практике — сомнительно.

Существование различных методических и контролирующих инстанций в университетах приводит скорее к бюрократическим принципам бумажной отчетности, формализации и автоматизации процессов исследования и образования, что прогнозируемо приводит вовсе не к возрастанию внутренней легитимации университетской среды и повышению ее качественного уровня, но выхолащиванию всяческой деятельности до инертных форм ее производства, накоплению раздражения против бессмысленности проводящихся под эгидой качественного менеджмента и контроля мероприятий. Это лишь в очередной раз подчеркивает то обстоятельство, что любые формы внешнего контроля и принуждения по отношению к университету и его сообществу приводят к деградации самой этой системы. Однако как в таком случае возможно обеспечивать качественные механизмы внутренней легитимации в университетской корпорации, если столь заметны ранее подчеркнутые недостатки в интеллектуальной, творческой среде?

Здесь возможным, хотя и не универсальным ответом может стать расширение самой университетской корпорации за счет инкорпорирования новой подсистемы с весьма примечательными функциями. Дело в том, что исторически обязанности критики собственного мышления и деятельности коллег принимало на себя сообщество академическое и до поры до времени оно тем самым регулировало состояние университетской среды, безусловно порой даже злоупотребляя своими функциями. Однако с утратой понятия об инстанции единой легитимирующей истины и возможным монопольным правом на ее обладание в академическом сообществе наметился определенный раскол, где приверженцы узколобой догматики начинают конфронтацию с апологетами безграничной свободы мышления и творческих экспериментов. Отсутствие четких механизмов сопоставления компетенций на уровне реализации в большинстве случаев стали приводить к тому, что под сомнение начали подпадать любые формы взаимного признания, а споры и разногласия постепенно стали переводится на коммунальный уровень выяснения отношений. Утрачивая принципы отбора своих членов, сама корпорация пошла на вынужденное внешнее регулирование путем принятия формальных административных решений по кадровой политике. Так, ценностный кризис стал причиной кризиса легитимации.

В этом отношении наравне с основными исторически сложившимися корпорациями университета насущным становится формирование новой корпорации, чья миссия может состоять в исполнении критической, или методологической функции. Однако не стоит преждевременно переносить сюда сотрудников учебно-методических отделов, полагая, что речь идет о старых структурах под новым именем. Точно также не стоит здесь искать апологию новой университетской инквизиции, которая будет отделять «зерна от плевел», проводя качественный аудит и выступая контролирующим и санкционирующим органом, искореняющим инакомыслие и проводящим некую генеральную линию. Сообщество критиков-методологов должно, прежде всего, удерживать рефлексивную рамку при организации университетской жизни и выстраивании взаимоотношений в пределах корпорации. Удержание рамки рефлексии означает непосредственное поддержание критически мыслящего, свободного и творческого сообщества за счет совместной выработки и постоянной апелляции к общепризнанным критериям и условиям оценки его работы, отслеживания соответствия последней идеалам университетской миссии, а также за счет достижения минимального коммуникативного согласия — без переноса отношений в сугубо коммунальную плоскость. Эта методически организованная сфера публичности и критической рефлексивности, сознательно поддерживаемая и направляемая сократическим импульсом мышления — то, что может сделать вновь эффективным самолегитимацию сообщества. При этом важно иметь в виду, что оформление подобной корпорации внутри общеуниверситетской вовсе не подразумевает утверждение некоего единообразия форм мысли и действия, но атмосферу общинной природы мышления с одновременным признанием эвристичности и автономии индивидуальных аспектов его проявления. Выражаясь словами Б. Ридингса, в идеале это должно превратить университет в «сообщество мыслящих вместе, но не едино», «сообщество диссенсуса» (20) — эвристического отсутствия единообразия мышления при сохранении его сущностного единства.

Таким образом, возможность университета в будущей Беларуси как ответа на вызовы современности определяется необходимостью формирования университетской корпорации, вероятно в ее расширенном составе. Это необходимое формальное условие сохранения жизнеспособности и перспективы развития университета. Однако теперь стоит максимально плотно обратиться к заглавной теме данных размышлений — попытке более конкретизировано сформулировать идею и миссию университета в будущей Беларуси.

Продолжение следует…

(15) Ясперс, Карл. Идея университета // Карл Ясперс; пер. с нем. О. Н. Шпарага — Топос, № 3, 2000. http://topos.ehu.lt/zine/2000/3/jaspers.html

(16) Ясперс, Карл. Там же.

(17) Барнетт, Рональд. Осмысление университета // Образование в современной культуре. Альманах № 1. — Мн.: Пропилеи, 2001. http://charko.narod.ru/tekst/alm1/barnet.htm

(18) Шпарага, Ольга. Политическая топография Беларуси: солидарность, сообщества, университет // Топос. Философско-культурологический журнал. № 1. 2005 http://topos.ehu.lt/zine/2005/1/shparaga.pdf

(19) Барнетт, Рональд. Там же.

(20) Ридингс, Билл. Университет в руинах // Б. Ридингс; пер. с англ. А. М. Корбута; под общ. ред. М. А. Гусаковского. Минск: БГУ, 2009.