Кажется, уже многие отдают себе отчет в том, что Европейский гуманитарный университет в том виде, в каком он просуществовал до декабря 2003 года, уже невозможен. Старого «ЕГУ» уже нет, будет ли новый, покажет будущее. В этом смысле проект «ЕГУ» вполне годится в качестве сюжета для существовавшей некогда на российском телевидении программы «Как это было». Упоминание ныне забытой передачи отнюдь не ставит целью умалить значение истории «ЕГУ», переведя ее в ранг поп-истории. Напротив, моя цель заключается в том, чтобы препятствовать такой игре на понижение. Сообществу интеллектуалов следовало бы осмыслить значение того, что носило название Европейского гуманитарного университета и понять, почему он просуществовал так недолго. Словом, мифологизирующий нарратив (рассказ) «как это было» следует заменить рефлексивной деконструкцией — «Что это было».

Попыток осмысления феномена ЕГУ и причин, из-за которых его не стало, пока не много. Упомяну две из них.

В своей статье «Идея университета в Беларуси — Европейский гуманитарный университет» Ольга Шпарага подчеркивает, что идея университета как она сформировалась в европейской истории, в Беларуси нашла свое первое и пока единственное воплощение в виде ЕГУ. И даже если учесть всю ограниченность и грубость воплощения по отношению к совершенству идеи, то ЕГУ, по мнению автора, неизмеримо ближе к идее университета, чем любой другой белорусский университет. Собственно, только ЕГУ и можно назвать университетом. Все остальные «вещи» с тем же именем носят его не по праву, поскольку не являются копиями идеи университета вовсе. Это копии чего-то иного. Понятие «европейский университет» есть плеоназм, то есть избыточное определение — быть университетом уже само по себе означает быть европейским. Отсюда следует тот неутешительный вывод, что, отказывая ЕГУ в праве на существование, власть тем самым лишает все общество перспективы стать частью Европы, лишает его европейского будущего, и даже будущего как такового.

Однако, как мне кажется, вывод статьи противоречит ее основному содержанию. Финальный пассаж статьи подводит к мысли: «нам запрещают быть европейцами», либо «нам не дали стать европейцами». Предпосылка, на которой покоится данное резюме, состоит в том, что якобы можно запретить или разрешить быть европейцами. Не сомнительна ли сама подспудная мысль, что европейская идентичность может быть предметом чьего бы то ни было произвола?

Описывая университет как он есть, Шпарага приводит такие его характеристики, как сотрудничество, диалог, инициативность, коммуникативность, дискурсивность, рефлексивность, множественность мнений и истин. Можно согласится с тем, что в проекте ЕГУ многие элементы идеи университета были налицо. Но можно ли утверждать, что имелись все необходимые существенные элементы? Ссылаясь на Ясперса, автор пишет, что идея университета по существу связана с идеей полиса — публичного пространства, места, где высказываются точки зрения, артикулируются позиции, где они сталкиваются в открытом состязании. Это «политическое» пространство не существует как наличная вещь, но создается и поддерживается множеством усилий. Полис — это не состояние, но процесс. Отсюда вопрос: был ли наш университет таким «полисом»? Было ли создано, существовало ли такое пространство в стенах ЕГУ? Делались ли попытки помыслить саму возможность существования (европейского) университета в Беларуси? На мой взгляд, всего этого не было. Личные мысли и частный обмен мнениями не в счет, если это не становится достоянием хоть сколько-нибудь широкой общественности, если мнения и суждения не выносятся на суд граждан — членов «полиса».

В статье «Рождение ЕГУ (Европейского государственного университета)» В. Костюгова мимоходом затрагивает данную проблему, однако не развивает ее. Речь о трансформации ЕГУ в «ЕГУ», которая произошла столь незаметно, столько плавно, что почти никто ее не заметил. Поскольку ни преподаватели, ни студенты не стремились осмыслить место университета в обществе и свое собственное место в рамках как первого, так и второго. В своем давнем эссе «Культурная политика» Владимир Мацкевич призывал «думать Беларусь». Мы не выполнили даже более локальной задачи — «думать университет».

Отсюда — трудный и неприятный для каждого из нас вопрос: а был ли Европейский гуманитарный университет «европейским университетом»? Достаточно ли читать Делеза, Фуко, Деррида, Хайдеггера, Хабермаса, чтобы быть европейцем? Можем ли мы — рафинированные знатоки западных философий и утонченных дискурсов — считать себя интеллектуалами западного типа? Что такое западный интеллектуал, на которого мы стремимся походить (если, конечно, стремимся)?

Ключевым в понятии «интеллектуал», как мне кажется, является engagement — активная общественно-политическая позиция, вовлеченность в социум, деятельное участие в жизни общества. «Ангажированность» интеллектуала отнюдь не сводится к хождениям на митинги и уличным столкновениям с полицией в духе французской леворадикальной массовки. В различных исторических и культурных условиях интеллектуал вырабатывает разные формы общественного участия. Интеллектуал, в частности философ, выполняет важнейшую функцию по поддержанию полисного, публичного пространства дискурса. Философия, по Хабермасу, призвана быть «хранителем» рациональности. Согласно Алену Бадью, философия есть то, что обеспечивает, создает пространство для четырех основных способов бытия человека — математики, поэзии, политического изобретения и любви.

Безусловно, миссия белорусского интеллектуала специфична (или должна быть таковой), но главное остается неизменным: его первоочередная задача — осмысливать мир, в котором он находится, артикулировать это осмысление в пространстве полиса, тем самым, создавая и поддерживая его. Урок, который мы может отсюда извлечь, состоит в том, что мы должны научиться извлекать уроки из своей жизни и своей истории, или как говорил Мераб Мамардашвили, наша задача — научиться «извлекать опыт». Молчание, царящее на протяжении всех лет существования ЕГУ, отнюдь не похоже на знаменитое «молчание Фуко». Его молчание звучало громче любых слов, ибо было выражением определенной позиции. Напротив, молчание ЕГУ — это молчание ягнят, ведомых на заклание. Чтобы нас не постигла участь последних, мы должны научиться говорить.