Пад «Дахам» дому тваяго. Хроники утомившегося безумия

Максим: Нас трудно удивить художественными выставками. Особенно летом, когда они чуть ли не на каждом углу. Но недавняя выставка «Дах» — явление откровенно кризисное. И, самое грустное, кризисное вот уже последних года три.

Андрэй: Нейкі стан пераходу. Выстава нібыта паводле Леніна: нізы не могуць, а вярхі не ведаюць. На першым паверсе пераважаюць фатаграфіі адыходных савецкіх часоў, што канчаткова распадаюцца і знікаюць. Гэта «Сады камянёў» Уладзіміра Парфянка, «Жалезабетон: матэрыя памяці» Ігара Пешахонава з Ленінымі, якія на кавалкі развальваюцца. Дзікі прыблудны кіч з аголенымі жаночымі скульптурамі «Вясна», «Зіма». Элементы старога авангарду з эксперыментамі пад Малевіча дый саламянымі інсталяцыямі Артура Клінава. А на версе — поўная чорная «абяздаханасць», але вельмі стомленая і нават стрыманая. Сітуацыя, калі можаш гаварыць, што хочаш. Але сказаць і няма чаго.

М.: Сколько можно показывать рассыпающуюся сталинскую монументальную пропаганду? Сколько можно выкладывать разорванные дневники, мятые газеты и ржавое железо? Сколько можно драпировать пространство чёрными полотнищами, исписанными загадочными знаками — где ничего нельзя прочесть, кроме любования авторов собственной живописной депрессивностью? Это жизнь не сейчас. Это жизнь в уже донельзя надоевшем прошлом и в абсолютно невнятном будущем. Ситуация, когда человек, вырвавшись из своей затхлой каморки, стоит на краю распахнутого окна. Позиция у него изначально неустойчивая. Либо смотреть назад — и видеть свой собственный гнилой и обессмысленный хлам. Либо бросаться из окна и иметь все гарантии летального исхода. И в этой экстремальной ситуации никто не будет требовать от художника внятного высказывания. В лучшем случае страждущий получит матерное слово или истошный крик ужаса.

А.: Мінулае і прышлае названыя. А ў сучаснасці выплываюць нейкія паказальныя аўтаматызмы. Калі мы ўваходзім на другі паверх мы сутыкаемся з чорным домікам, адкуль выпаўзаюць нейкія надзіманыя пітоны. Але, прабачце, гэта «Кашмар на вуліцы Вязаў» — адна з апошніх частак, дзе паказаныя кашмары Фрэдзі Кругера. У другім месцы выставы два слупы. На адным наколатыя вочы, на другім — вушы. Аўтар меў нейкія глыбокаавангардовыя інтэнцыі наконт функцый зроку й слыху, але гэта дакладнае візуальнае ўвасабленне слупа катаванняў фільму «Паўсталыя з пеклу», які меў процьму працягаў. Выглядае, у спрошчаным выглядзе дашкандыбаў і да Беларусі. На авангардовую паверхню выплываюць сцягнутыя кавалкі масавых хорараў і гэта выдаецца за ўльтрааўтарскае выказваньне. «Палац мастацтваў», які лічыўся месцам высокага пафасу стаецца прытулкам развінчаных аўтаматызмаў.

М.: Так это ведь тоже пафос, только с обратным знаком. Вся экспозиция (как и предыдущий «Дах») производит странное, ущербное впечатление. Бег по кругу в замкнутом пространстве локальной культуры. Сумасшедший парад опоздавших авангардистов. Кто в нормальном уме и светлой памяти будет кричать в начале ХХІ века «Я авангардист!»? Художественный авангард — вполне конкретный период культурной жизни рубежа ХІХ — ХХ столетий. Время шоковой терапии массового сознания давно закончилось.

А.: У Беларусь яно прыйшло на пачатку 90-х…

М.: Тогда, помню, братья Кашкуревичи в Доме кино (нынешнем Красном костёле), выставляли расплавленных паяльными лампами пластмассовых кукол, проткнутых иглами. Время как будто остановилось. Общая нелепость и застойность ситуации в обществе порождает адекватную эстетическую пробуксовку, которую мы видим в среде «андерграунда». Кстати, один из инициаторов выставки Алесь Родин живет в Берлине в режиме похожего арт-гетто в знаменитом доме Тахелес, коммуне художников. Я там побывал в феврале. Замусоренные лестницы, пустые бутылки на площадках, чёрные, прокопчённые коридоры, расписанные до самого верха иероглифами. Разверни коридоры Тахелеса — и получишь «Дах». Картину взбесившегося бытового пространства, которое настойчиво пытаются превратить в факт эстетики.

А.:Наша грамадства, якое захрасла ў невядома якім часе, дзе спрабавалі рэанімаваць савецкую эстэтыку з лініямі Сталіна. І антыдот ад гэтай лініі — «бунт авангарду». Хаця і тое, і другое — праява адной і той жа мадэлі. Вось гэтыя мадэлі мы тут і бачым.

М.: Я скажу больше. Наш отечественный авангард — та самая советская эстетика, в которой всегда находилось место для бульдозерных выставок, для подвальных перформансов и загадочно пафосных демонстраций собственной исключительности в рамках узкого круга друзей.

А.: Дарэчы, акрамя хорарных аўтаматызмаў на першым паверсе я наткнуўся на яшчэ адзін аўтаматызм. Цытаты з фільму «Іронія лёсу» — аднаго з сама савецкіх фільмаў, які назаўжды застаўся ў далёкіх 80-х. А тут гэта — настальгія, ці што? Сітуацыя спыненага, забытага часу.

М.: Я только что вернулся из Вильнюса. Там у них очередная художественная выставка «Вильнюсское триенале». Выставка международная, среди участников белорус Руслан Вашкевич. Который, кстати, на «Дахе» принципиально не выставился. «Дах» взвинчен, истеричен и агрессивно сумрачен. А на виленской триенале (включая и проект Вашкевича) меньше всего ощущается агрессивная претензия на внимание. Там сообщество художников озабочено совсем другим. Это пространство приватных высказываний, не претендующих на арт-революцию. И не претендующих на гордое имя альтернативы. Панорама искусства, существующего в постидеологическом рыночном пространстве. Для нас то и другое дико и неизвестно.

А.: Мы зацыкліліся на моналагічным выказванні. І савецкая спадчына, з якой ніяк не звядуць рахункі, і істэрыя «Даху» — гэта моналагічныя выказванні, для якіх істотны не адказ гледача, а ягонае перафаматаванне. Але нат і фарматоўныя машынкі зламаліся.

М.: Зрителя нужно перезагрузить.

А.: А навошта перазагружаць? Глядач не чысты кампутарны блок, трэба мець да яго павагу. Толькі асобныя творы на «Даху» не спрабуюць нас перазагрузіць. Але сам «Дах» — напаўразвалены лом, знойдзены на сметніцы. І сваім дурным гвалтам ён тоесны рэжыму Лукашэнкі. Але, як і рэжым Лукашэнкі знаходзіцца ў стане эрозіі. Ён робіць намёкі на лібералізацыю, але нікуды не рухаецца. Так і тут агрэсіўная маналагічнасць «Даху» — стомленая, маналагічнасць, абрыдлая самім аўтарам. Але як ад яе адысці — не ведаюць.

М.: Проблема в том, что даже участники «Даха», живущие за рубежом, (как тот же Родин) на наших площадках демонстрируют старомодность и художественных подходов, и интеллектуальных позиций. Кажется что с возвращением на родную почву, к художникам возвращаются все их прежние болезни. Истеричная монологичность «Даха» связана с тем, что нормальных каналов коммуникации, в том числе и художественной, здесь не существует. Любая выставка — грандиозный риск. Пространства открытого столкновения художественных концепций, активной, внятной полемики по этому поводу у нас нет. И потому любой «Дах» воспринимается, как ненадолго приоткрытая дверь в лифт. Куда обязательно нужно всем скопом набиться, толкаться локтями, громко кричать и надеяться на то, что лифт не оборвётся, и, может быть, даже поедет. Но лифт не едет. Он стоит.

А.: А чалавек жадае ў мастацтве ўбачыць чалавека, а не аперацыю на сваёй галаве. Каб звярталіся да яго — і каб бачыць іншых людзей. А да гэтага пакуль шчэ і не дайшло.

М.: Штука в том, что ограничен набор выученных каждым художником средств. Ограничен набор тех кодов, которые давала традиционная художественная образованность «позднего совка». Это христианская символика. Конечно же, война, партизаны, Сталин. Абсурд идеологически выверенных советских масс-медиа. Детство с плюшевыми медведиками и трехколёсными велосипедиками. Редкие разрешённые элементы западного масскульта от Мики Мауса до Шварцнеггера. И всё! Реальность давно изменилась. А в голове у художников изменилось очень немного. Поэтому немногочисленные новые авторы (в основном с первого этажа экспозиции) от агрессивного культурного цитирования принципиально отказываются. Потому что это не их цитатник. И к тому же он уже затёрт до дыр. В очередной раз инсталлировать, как это делает Клинов, «Тайную вечерю» нелепо.

А.: Я, наадварот, лічу працу Клінава на выставе ледзьве не самай удалай…

М.:Балет? «Лебединое озеро». Фреска? «Тайная вечеря». Те же автоматизмы советской образованщины.

А.:Хрыстос і апосталы, зробленыя з саломы — тут пытанне пра адпаведнасць матэрыялу тэме. Але прарослае з стала зерне працуе як хрысціянскі вобраз новага жыцця. Прыроднае ўвасабленне «хлеба жыцця». І кампазіцыя раптоўна атрымала хрысціянскі сэнс, ад чаго ў сучасным мастацтве мы ўжо паспелі адзвычаіцца. Дадатковы сэнс прабіўся насуперак «Даху», значыць, праб’ецца і надалей.

М.: Мы до сих пор живём посреди рассыпанного конструктора культуры. Правила сборки, к которым привыкло большинство художников, — правила позавчерашнего дня. И не отвечают тому набору ресурсов, с которыми мы сейчас работаем. Не было внятных инсталляций. Не было интересного авторского видео-арта. А не просто телевизоров в унитазах. Не было новых мобильных объектов. Техники, в которых уже не одно десятилетие работают актуальные художники европейского масштаба для нас остаются загадочными, непонятными, чуждыми. Мы пытаемся подходить к новому конструктору со старыми схемами. И происходит нестыковка, объекты не складываются. Нас приглашают (как это делают организаторы «Даха», открыв экспозицию для просмотра ещё в процессе сборки) на строительную площадку. Результат действий строителей при этом абсолютно невнятен. С нами делятся процессом.

М.: Не много ли ты требуешь от наших художников? Я слышу в твоих словах ожидание мессианского высказывания: вот придут художники и научат, как жить. А почему мы решили, что художники открывать нам глаза? У них миссия другая. Они просто делятся с нами своим зрением. И то, что это зрение не способно нас сегодня взволновать и тронуть, — проблема обеих сторон. Художников, которые не способны внятно о чём-то сказать. И нас, которые ждут от художников того, что они дать уже не в силах.

А.: Хаця бы выказванне пра чалавека, пра чалавечую душу. А я гэтага і не бачу. Чалавека забылі. А што застаецца?

М.: Ну, хотя бы свежая травка сквозь соломенный стол — вместо железа и обрывков старых газет.