но нет философии
(местный мудрец)
Миновал один год с момента безвременного ухода из жизни доктора философских наук, профессора Владимира Николаевича Фурса — пожалуй, самого яркого из профессионалов, работавших в Европейском гуманитарном университете. Его профильное призвание внешне выглядело (вопреки очевидности) не слишком уникальным, а карьера (вопреки реальному положению вещей) казалась не слишком головокружительной. При этом можно с уверенностью сказать: этот мыслитель явился первым, сумевшим аккумулировать в себе все качества настоящего философа европейского калибра, родившегося в советской Белоруссии (до того идейно вполне девственной).
Наша страна — вплоть до 1990-х годов — являла собой очевидные философские задворки культурной сферы кириллицы. Последние местные мудрецы, оказавшиеся в состоянии предъявить миру достаточно высокий уровень отечественного мышления, исчерпали свой духовный и (как это было в той ситуации принято) жизненный потенциал на рубеже 1920 — 1930-х годов. В дальнейшем сторонние наблюдатели видели здесь обаятельных и в высшей мере коммуникативных социологов (ранга академика Евгения Бабосова), олицетворенных тягучих монументов теории диалектического и исторического материализма (наподобие академика Дмитрия Широканова), и, наконец, баловня перестройки, в полном объеме использовавшего разрыв в железной логике смены советских философских генераций и ставшего российским академиком, Вячеслава Степина.
Все эти персоны были очевидными фигурами «на экспорт»: лишь благодаря им можно было предположить наличие в нашей стране минимально притягательных для вида «homo sapiens» интеллектуальных деятелей. Истинный представитель любой аутентичной философской школы обязан аккумулировать в себе несколько характеристик, только и соответствующих высокому статусу носителя национальной традиции.
Владимир Фурс обладал всеми этими качествами.
Его цитировали. В качестве мерила собственного профессионального уровня он избрал поле рефлексии над философией Ю. Хабермаса — довольно известного современного мыслителя Германии. Скажем откровенно: плоскостная социальная модель, обозначенная талантливым немцем, могла исполнить роль лишь эпитафии высокой метафизики, погибшей под бомбами американских «летающих крепостей» в 1944–1945 гг. Бросалось в глаза следующее: реконструируя извивы хода размышлений Хабермаса, новейшие российские исследователи неизменно обращались к быстро ставшей знаменитой книге Фурса «Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса» [1]. Только из осмыслений белорусского критика было возможно вменяемо актуализировать логику рассуждений классика идеологии противостояния нынешней культуре постмодерна.
Последнее же время Владимир Фурс активно включился в полемику на предмет судьбы социальной теории в российской философии. Его публикации на эту тему вызвали активное обсуждение наших восточных соседей: осуществление этого действа осуществлялось не столько в формате защиты собственных идейных предпочтений, сколько в режиме непосредственной профессиональной дискуссии. Белорусский автор — как выяснялось — имел совершенно свежий взгляд на этот предмет. Индекс цитируемости Фурса в российских журналах превосходил всех соплеменников, если же добавить востребованность его текстов в западноевропейской традиции, то можно всерьез констатировать заметную утрату философского специалиста воистину континентального масштаба.
Он создавал команду. Попытки сгруппировать вокруг себя ту или иную группу единомышленников, способных решать серьезные проблемы, в истории нашей страны встречались крайне редко. Семинар, в течение года проводившийся Владимиром Фурсом на базе ЕГУ, не только касался вопросов прогностического и конструктивного статуса социальной теории: он рассматривал возможное реальное участие белорусской философской школы (которую требовалось еще создать) в решении задач оформления национального государства. Фурс был одним из немногих, кто прекрасно понимал несбыточность программ создания новой Беларуси посредством усилий властвующих неофитов от «народного сельского хозяйства»: отстройка коллективного сознания потенциально возможной интеллектуальной элиты была важнейшим вопросом его личной повестки дня.
Весьма любопытным представляется разворот, предложенный Фурсом и наглядно демонстрирующий потенциал совокупных интеллектуальных усилий в деле постижения соответствующих проблем поиска национально-культурной идентичности страны. Так, в частности, он — в высшей степени оригинально — писал: «В нашей собственной исследовательской оптике белорусское „здесь и сейчас“ — это, прежде всего, специфический опыт глобализации в постсоветском контексте. Особенность предложенной трактовки состоит в том, что белорусский государственный авторитаризм в ней первично воспринимается не во внутрисоциетальной перспективе (как порождение имманентных противоречий посткоммунистического общества), а в системе координат глобализации (как продукт местного преломления транснациональных потоков и реакция на проблемы, генерируемые глобализацией)» [2, с. 48].
И — далее: «Наш тезис состоит в том, что в глобальной системе координат национализм вполне может служить определению локальных проектов общественной автономии и что, в частности, именно национализм представляется наиболее адекватным воплощением „идеи Европы“ в сегодняшней Беларуси […] Национализм, способный служить адекватным воплощением белорусской версии проекта современности, должен иметь своей центральной метафорой политическое пробуждение. Национальная мобилизация в этом случае предполагает, прежде всего, что люди вырываются из замкнутости частной жизни и выходят в публичный мир автономной гражданской активности» [2, с. 51 и 53].
Группа его единомышленников, за обустройство которой он неустанно боролся, вполне была способна выйти за рамки «державной аберрации сознания», присущей верховной власти, а также превозмочь ограниченность местных проповедников национальной исключительности. Неудача затеи была не его виной.
Он мыслил по государственному. Стратегия реформ, впервые в грамотном формате озвученная Фурсом, могла бы выступить лекалом для новаторского создания целого комплекта общественных институций, способных вытянуть за собой даже исторически сложившийся некачественный состав местного управленческого материала. Он был готов предлагать адекватные общественные технологии, находясь вне поля борений оппозиции и власти.
Так, мы нередко наблюдали в высшей степени показательную симфонизацию идей «белорусских европейцев» (интеллектуальная команда ЕГУ, предъявленная Фурсом) и некоторых европейски образованных и мыслящих «тутэйшых».
У Фурса мы находим следующее: «Не лишним будет ещё раз подчеркнуть образцовость того вторжения политического, которым стала неделя гражданского протеста вслед за президентскими выборами 2006 г. И нам представляется очень показательной непосредственная реакция на это событие Янова Полесского — политического аналитика, которого (пусть с оговорками) можно отнести к местным космополитическим либералам и который, тем не менее, заявил: Перемены в Беларуси всё же могут состояться — если нам в относительно короткий срок удастся сформировать нацию. Нетрудно заметить, что имеется в виду именно гражданская, а не этническая нация, так как утверждается, что нация должна быть сотворена не на основании обнаружения генома „белорусскости“, и для выявления „национальной идентичности“ ни к чему навязывать общий язык — нация должна быть сконструирована так, чтобы каждый ощущал себя здесь как дома (это когда городские площади и улицы принадлежат горожанам, а не власти, когда всякий из нас уверен, что его знание своего дела не будут мерить критерием политической лояльности). Мерка „гражданскости“ здесь берётся не из универсальной теории, а из самопонимания и самодеятельности жителей палаточного городка на Октябрьской площади Минска, именно эта гражданская община интерпретируется как зародыш возможной белорусской нации, экстатическая темпоральность самоотверженного протеста — как форма исторического творчества, прыжка в нацию.
…Речь идёт о принципиально инклюзивном национализме, объединяющем людей поверх этнических, языковых (белорусско- и русскоязычные), культурно-образовательных, политических (левые/правые) и др. различий, — всех тех, а) для кого государственная независимость Беларуси принадлежит к числу базовых ценностей и б) кто тем или иным образом и в той или иной степени включён в политику, ориентированную идеалом общественной автономии… Модификации национальной идеи могут иметь место по различным признакам: по языковому, по аксиологическому, по изображению прошлого, пониманию культуры, соотношения государства и нации и др. Версии национальной идеи могут различаться также по степени акцентирования отдельных её аспектов: для одних существенным может быть языковой аспект, для других — исторический или аксиологический и т. д. Таким образом, необходимо признавать динамику и открытый характер национального проекта» [2, с. 55].
Предложенный Фурсом язык описания местной ситуации, а также его ориентация на включенность локальных реалий в общеевропейский контекст только и давали шанс на перевод диалога «Беларусь — Европа» в планетарный культурный формат. (В концепции «нации как прыжка» наглядно видны вполне органичные параллели рассуждений Фурса с соответствующими идеями Ж.-П. Сартра, сформулированные белорусским ученым совершенно очевидно в параллель и автономно от ходов гениального француза.)
Его отстраненность. Чрезвычайно показательной для стиля интеллектуальной жизни В. Фурса является его сдержанность. Он всегда умудрялся оставаться в положении «над схваткой». Это было обусловлено не равнодушием и не «абыякавасцью», столь присущими местным кадрам. Он жалел собеседников, совершенно отчетливо понимая, что самое легкое ущемление амбиций любой группки местной элиты неумолимо приведет к ее внутренним междоусобицам и конфликтам. Он жалел здешних мудрецов, прекрасно осознавая, что славой можно посчитаться и после победы.
А что была для него победа? Когда — ощутив собственную зрелость для притязаний на ученую степень доктора философских наук — В. Фурс обратился за благожелательным советом к своему непосредственному начальнику (проректору и заведующему кафедрой), он — по ряду свидетельств — услышал совершенно адекватную реакцию местного административного божка от философии. По убеждению руководства, молодой гений должен был вначале пройти длительный путь от «земляного червяка до удава Каа», прежде чем претендовать на докторантуру. Не единожды национальные кадры предпочитали именно подобный алгоритм карьеры. Фурс не ругался: он блестяще защитил работу в Санкт-Петербурге.
Когда многие болельщики стали открыто обсуждать перспективу занятия Владимиром Николаевичем должности ректора ЕГУ, он не стал бегать по учредителям и журналистам. Хотя подходил для руководства этим достойным учреждением по всем параметрам.
Этого — увы — не случилось…
Литература
1. Фурс, В. Н. Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса. — Мн.: ЗАО «Экономпресс», 2000. — 224 с.
2. Европейская перспектива Беларуси: интеллектуальные модели. — Вильнюс: ЕГУ, 2007. — 280 с.