«Сегодня термином „читатель“ в литературоведении обозначаются одновременно три понятия. Во-первых, это читатель как каждый человек, взятый в отдельности, как лицо реально существующее, имеющее собственную биографию. Во-вторых, это читатель-образ, существующий лишь в самом тексте на равных правах с остальными образами литературного произведения и, подобно им, созданный волей и фантазией автора. И, наконец, читатель, несомненно существующий в воображении автора как некий идеальный читатель-адресат».
Избранный нами эпиграф позволяет сразу перейти к делу, сфокусировав внимание преимущественно на третий ипостаси «читателя» — идеального читателя-адресата. В силу того простого обстоятельства, что количество таких читателей приблизительно равно количеству посланий (всякое послание адресовано своему получателю — реальному или идеальному), нас интересует не всякий читатель, но читатель вполне определенный, собранный из фрагментов-осколков «типических», значимых, узнаваемых.
Существенная особенность этого читателя состоит в том, что он читает материалы сайта «Наше мнение». Но делится своими впечатлениями о «НМ» он не с «НМ», а с «Советской Белоруссией», которую он, вроде, тоже читает, хотя об этом ничего не известно: о материалах «СБ» он ничего не сообщает. Впечатление это такое: мне, идеальному читателю-адресату «СБ», не нравятся материалы «НМ». Далее мы узнаем, почему они ему не нравятся, а пока отметим эту специфическую особенность ideal-читателя: он знает что читать и куда писать. Предварительно резюмируем: а.) данный читатель по совместительству является еще и писателем; б.) этот писатель-читатель (трудно сказать, что нравится ему больше, — читать или писать) читает одни издания, пишет же в другие, которые, возможно, не читает, хотя и числится в качестве их идеального читателя-адресата.
Почему он числится идеальным читателем-адресатом «СБ»? Потому что его письмо выдержало испытание пристрастного редакторского отбора и попало на страницы газеты. Не будем забывать: не всякий читатель нужен газетам, тем более не всякого читателя-писателя газеты публикуют. Не следует воспринимать эту констатацию в качестве разоблачения: всякая редакция осуществляет отбор публикаций в соответствии с редакционной политикой. С другой стороны, у читателя — не читателя-образа и не идеального читателя-адресата, но у вполне реального лица (с собственной биографией) — есть возможность выбрать издание, соответствующее его вкусам, ценностям, политическим пристрастиям. В особенности, если редакционная политика такова, что его, читателя, письма при выходе в широкий свет обдирают себе бока или вообще не публикуются. Но у идеального читателя-адресата возможности выбирать нет: собственно говоря, в другом качестве он редакции и не нужен. Поэтому такой читатель в некотором смысле вынужден читать одни издания, а жаловаться в другие — на те издания, которые любит читать, хотя прочтенное ему сильно не нравится.
Зачем идеальному читателю читать то, что не отвечает его идеальным представлениям? Для того, чтобы эти идеальные представления заблистали во всей своей нереальной красе. Другими словами, необходим момент сопоставления: демонизация врагов и идеализация героев (в частности, идеальных читателей и столь же идеальных писателей) суть необходимое условие этой черно-белой раскраски мира. Если нет врагов, то как мне узнать, что я — воображаемый герой собственного письма? Словом, враг необходим, да ниспошлют ему боги долгих дней. Таким образом, бинарное восприятие мира может рассматриваться в качестве еще одной черты идеального читателя-писателя «СБ». Подобная бинарность (или дуальность, или черно-белость) — это, так сказать, исходное обстоятельство идеального чтения. И вот же: буквы черные, фон белый. Это многое объясняет.
Нужно отметить, что наш герой (в данном смысле он выступает в роли читателя-образа, присутствующего в настоящем тексте) терпеть не может ни сложных объяснений, ни сложных предложений, ни — упаси Господи! — трудных слов. Любой тест должен проходить проверку на состоятельность именно посредством этого канона. Каким образом? Он должен быть доступен пониманию пятиклассника. Идеального пятиклассника, который, добавим, пишет лучше «некоторых белорусских журналистов». Автор подкрепляет свою мысль следующим образом: «Правда, пятиклассники — те хоть ясно выражаются, а некоторые белорусские журналисты тужатся спрятать свою чепуху и отсутствие информации под развесистой клюквой надерганных из каких-то умных книг чужих словечек». Обращает на себя внимание то, что «чужие» словечки встречаются именно в «умных» книгах. Отсюда вопрос: где встречаются «свои» словечки? В глупых книгах? Глупых речах? Вообще не встречаются? Является ли, например, слово «клюква» «своим» словом, учитывая, что в научной литературе оно встречается относительно редко? Особенно в том значении, в котором его употребляет наш идеальный ридер? Очень хочется надеяться, что последнее слово расценивается пятиклассниками как незнакомое, поскольку им нужно учить географию, а не заниматься контролем своего сознания на предмет соответствия идеологии.
Итак, мы уяснили, что «СБ» активно читают в пятом классе. Начиная с шестого класса переходят к более сложным текстам. Это правильно: динамика интеллектуального взросления должна сказываться на круге чтения. Возможно, в наших рассуждениях присутствует определенная «ребячливость» (по меткому определению идеального читателя), однако цитируемое нами письмо сконструировано таким образом, что открывает широкие возможности для подобных интерпретаций. Широкие врата возможностей.
Нужно, однако, отдать должное нашему идеальному читателю: он знаком с некоторыми сложными идеями и образами, в частности почерпнутыми из биологии. Сложность этих образов касается неопределенности (или неограниченности) связанных с ними ассоциативных рядов. Как понимать, например, выражение «рептильная публицистика»? Является ли эта публицистика чем-то таким, что при случае отбрасывает хвост? Обладает ядовитостью? Пресмыкается? Из биологии нам известно, что ни то, ни другое, ни третье не функционирует как родовое отличие рептилий. И если все рептилии хладнокровны, то является ли хладнокровие уделом «рептильной публицистики»?
Испытывая известное недоверие к сложным идеям и словам, идеальный читатель, тем не менее всегда способен должным образом их классифицировать, так сказать, внести ясность. Так, например, он обращает внимание на следующее заявление В.Путина, произнесенное в Ялте: «Во всяком случае, какой-то крайней озабоченности тем, что некоторые вопросы решить не удалось, у нас нет. Все это будет решаться в рабочем порядке». Это заявление классифицируется в качестве «достаточно ясных слов» — при всей их очевидной расплывчатости. Совершенно неясно, какие именно вопросы решить не удалось, велика ли озабоченность российского президента этими «нерешенностями», или отсутствие «крайней» озабоченности можно истолковать как полное равнодушие? Какую же ясность усмотрел идеальный читатель в этом туманном послании?
Возможен лишь один ответ на этот вопрос: идеальному читателю все ясно загодя. Априори. Ясность — это не эффект встречи с текстом, это нечто, что присутствует до всякого события и текста. Не успел Путин рот открыть — как идеальному чтецу уже все понятно. Показателен простой пример. Из публикаций Андрея Колесникова («Коммерсантъ»), наблюдавшего ялтинскую интермедию, следует, что ничего не ясно — ни президентам, ни наблюдателям. Какова будущность Единого экономического пространства? Сколько документов требуется подписать? Что в них следует оговорить? Чего не следует оговаривать? Каким образом согласовать противоречивые интересы? У каждой стороны — своя версия ответа на эти вопросы, а то и несколько версий (следует ли повторять банальную мысль о том, что политика — открытый процесс с непредзаданными результатами?).
Нужно полагать, что именно эта своеобычная «ясность» позволяет идеальному читателю держаться менторского тона. Мол, так-то и так-то писать можно и нужно, а так — нельзя. Тому-то и тому-то следует учить на факультете журналистики; учить, опираясь на «негативные» методики, — скажем, заставляя читать тексты, которые нельзя писать. Вообще говоря, озабоченность особым образом понятым журналистским каноном и внутрицеховыми тонкостями — еще одна отличительная черта идеального читателя (не будем забывать о том, что он еще и писатель).
Ясность идеальному читателю, конечно, ясна, но неясна ее природа. Иными словами, ему многое ясно (насчет Ялты и пр.), но многое, так сказать, застает его врасплох. Даже удивляет. Например, наличие текстов, не соответствующих упомянутому канону. «Откуда мизантропия и публичное пожелание бед своему Отечеству?» — недоумевает этот писатель/читатель, имея в виду, что кое-кто из авторов «стонет, почему „Газпром“ не „наказывает Лукашенко“ отключением газа, неужели действительно хотят видеть свои же Минск, Витебск и Мозырь замерзающими, а белорусские заводы остановившимися?». Быть может, действительно кто-то этого хочет (в конце концов, Конституция РБ не запрещает хотеть), хотя не понятно, кого именно читатель имеет в виду. Быть может, этого хочет белорусский президент? Или первый вице-премьер Владимир Семашко, уже пять месяцев «уклоняющийся» (так его действия квалифицирует в «Газпроме») от подписания контракта? Даже сегодня, когда руководство «Газпрома» определенно высказалось насчет того, что квоты независимых поставщиков газа близки к исчерпанию, белорусское правительство ведет себя так, как если бы проблема квот была несущественной. Как если бы их не беспокоили картины замерзающего Минска, Витебска и Мозыря. Как если бы белорусское лето было южным… Впрочем, возможно, «ясность» позволяет нашему читателю/писателю предвкушать тягостные картины зимы. Ему что, уже ясно, что контракт не будет подписан до конца года?
Что он еще знает, этот ясновидящий? Ответ, конечно, состоит в том, что он знает все — за исключением, как уже сказано, природы собственной ясности. Это вызывает временные приступы недоумения. Структурную логику этого недоумения можно проиллюстрировать на таком примере. Многие комментаторы не разделяют политических убеждений президента Лукашенко. Этот факт (который можно было бы счесть обычным) сопровождается следующей интерпретацией идеального читателя: «Многие пишут о руководителе своего же государства с такой ненавистью, с какой фронтовые корреспонденты в дивизионных газетах зимой 41-42-го годов наставляли читателей-бойцов — „выгоняй немчуру на мороз и добивай“. Здесь обращает на себя внимание сразу несколько моментов. Во-первых, руководитель государства — с помощью какого-то стилистического маневра ассоциируется с представителем „немчуры“. Этого немца — обратим внимание — кто-то призывает выгнать на мороз (газа, напомним, нет, и это обстоятельство заставляет нас мысленно пережить холод). Все это происходит зимой — возможно, ближайшей. Прямо какое-то предсказание.
В литературе, посвященной психоаналитически проблемам (в частности, проблеме неясности природы ясности) все это называется сгущение фантазма.
Как это понимать? Налицо все основные конструктивные элементы идеологического фантазма (т.е. некоего предвосхищаемого сценария событий), зашифрованного посредством символов. Во-первых, существует некая «органическая» гармония (фундаментальный уровень фантазма). Во-вторых, для того, чтобы подобная фиктивная гармония возникла, необходим момент вытеснения — главным образом, дисгармоничных эмоций (стыд, ненависть, злоба, зависть и пр.). Все подобные эмоции должны быть «забыты», т. е. делегированы какому-то носителю — обобщенному образу врага (журналист, почему-то получающий деньги из Брюсселя, оппозиционный политик, «Газпром», зачем-то обрекающий Беларусь на холодную зиму и пр.). В-третьих, именно образ врага позволяет состояться фантазматической гармонии: он является ее начальным и замыкающим элементом, одновременно скрывающим реальность — невозможность реализации социальной гармонии. В-четвертых, все образы этого фантазматического «сна» (сценария) легко узнаваемы: а.) война, которая не закончилась по сей день (основа фантазма, который функционирует как направленный на устранение элемента, воплощающего невозможность гармонии; вместе с тем — критерий для различения «своих» и «чужих»); б.) зима как ключевой образ идеологического представления о «войне», своего рода фоновый режим сна; в.) защитники Отечества в лице…
Впрочем, именно в этот момент идеальный читатель «путает» образы-компоненты идеологического сна: президент становится «немцем», а журналисты — «корреспонденетами дивизионных газет», т. е. защитниками Отечества. Такой парадоксальный поворот как раз и называется «сгущением фантазма» — когда символика сна приходит в хаотическое движение, когда символы меняются местами.
Наш идеальный читатель/писатель жаждет простоты? Попробуем объяснить все проще. Белорусской агитпроп усиленно создает образ идеального гражданина (а равным образом — идеального врага этого гражданина). Вот этот образ-конструкция: идеальный гражданин не думает (сознание на уровне пятиклассника), всегда принимает «верные» решения (все объяснили в школе, отсюда — пресловутая ясность в голове), движим пиететом к власти и строг к врагам (главная отличительная особенность гражданской позиции: если уж о чем-то пишет, то исключительно о том, как писать не нужно). Но в какие-то моменты происходит сбой в работе агитпроповской машины (на уровне личности): вчерашние друзья становятся врагами. Это не случайный сбой: вытесненные негативные эмоции, как правило, направлены на инстанцию Отца. Время от времени эта направленность дает о себе знать. Она же предостерегает от опасности чрезмерного идеологического усилия: все в какой-то момент может поменяться местами (даже идеального читателя/писателя могут принять за врага те, от кого он этого не ожидает).
Эффект агитпроповского усилия проявил себя в случае с Ираком. Многие иракцы сегодня говорят о том, что американцы такие же (или хуже), чем Садам Хусейн. То есть Хусейн стал для них абсолютной точкой зла. Идеологические символы очень легко меняют свои объекты. Это к вопросу о «неуважительном отношении» к белорусскому президенту. Это неуважительное отношение, скорее всего, ютится в голове идеального читателя «СБ». У большинства авторов «интернет-изданий» не сложилось личного отношения к главе государства. Они просто не согласны с проводимой им политикой. Только и всего.
Теперь наш идеальный читатель/писатель может распечатывать этот текст и нести его на журфак.