Пони бегают по кругу, или очерки по истории белорусского тоталитаризма (3)
С точки зрения политологии между авторитаризмом и тоталитаризмом пролегает довольно четкая грань. Но абстрактной политологии в природе не существует. Существуют конкретные высказывания конкретных авторов. Вот почему при наличии любознательности и свободного времени можно отыскать множество граней. Процитируем, к примеру, Хуана Линца: «Авторитарными, в отличие от тоталитарных, называются такие политические системы, которые характеризуются ограниченным, но лишенным ответственности политическим плюрализмом, в которых нет какой-либо систематически разработанной миссионерской идеологии».
Итак, если согласиться с господином Линцем, то все упирается в идеологию. Но ведь можно и не согласиться. Так, по Бенетону, основное свойство авторитарного режима сводится «к продлению своего существования путем манипуляции выборами», тоталитарный же режим в подобных манипуляциях уже не нуждается. Это не значит, что граждане тоталитарных стран лишены радости заполнять избирательные бюллетени. Напротив, они голосуют регулярно и с удовольствием. Но они не выбирают, они выражают свою безграничную поддержку «партии и правительству» или кому-нибудь персонально.
Главное отличие режима Лукашенко от классических европейских тоталитарных вариаций (немецкой и советской) видно невооруженным глазом. «Наш» режим возник не в результате кризиса либерального буржуазного общества, а на обломках рухнувшего под тяжестью собственной неэффективности Союза Советских Социалистических Республик. Скорость обрушения сама по себе стала важной переменной в списке национальных особенностей трансформации.
Для понимания вышесказанного обратимся к Эрику Хофферу: «Когда народ восстает в тоталитарном обществе, то он восстает не против зла режима, а против слабости». Стоит ли после этого удивляться, что в историческом для судьбы страны 94 г. избиратели решительно выступили за восстановление порядка. Подчеркнем: за восстановление старого порядка. Никаких заметных продемократических сил ни в белорусском обществе в целом, ни в его верхнем властном эшелоне на тот момент просто не существовало.
Понятно, что триумфатор первых президентских выборов товарищ Лукашенко не нуждался в идеологии. Зарождающиеся идеологии всегда зовут в будущее, народ же, впервые окрещенный электоратом, хотел «вчера» и хотел его сегодня. Это милое его сердцу «вчера» он никак не связывал с марксизмом-ленинизмом, он связывал «вчера» с порядком и Великой страной. Не случайно еще во время горбачевского референдума более 82% граждан Беларуси выступили за сохранение СССР.
Эрик Хоффер опубликовал свое исследование массовых движений в начале 50-х гг. прошлого века. Он выбирал примеры из исторического промежутка, берущего свое начало от бегства евреев из Египта и завершившегося крахом фашизма. Ученый был совершенно уверен, что «массовое движение приходит, чтобы разрушить настоящее. Оно озабочено будущим и из этой заботы черпает свои силы и энергию». Возможно, его удивило бы белорусское ноу-хау: «черпать свои силы и энергию» наши соотечественники научились из прошлого. Они разрушали настоящее, чтобы не позволить наступить будущему. Они отвергли политиков, выступавших под идеологическими знаменами обновления.
Уже в первой своей листовке кандидат в президенты Лукашенко четко обозначил свою деидеологическую позицию: «Ни с левыми, ни с правыми, а с народом». Этой позиции он за время своего президентства ни разу не изменил. Лукашенко — народный президент, и в политической партии он не нуждался и не нуждается. Отчасти такая беспартийность объясняется скоротечностью борьбы за президентское кресло. В Германии у Гитлера ушло более десяти лет на завоевание государственной власти. Находясь в оппозиции, не имея административных рычагов, будущий фюрер естественно должен был создать организационную структуру. Иначе вести систематическую работу по обработке населения невозможно.
Лукашенко повезло. Он ворвался в большую политику подобно метеору, но метеору, обладавшему редким сочетанием казалось бы несовместимых свойств — харизматическим блеском и административной хваткой. Классический вопрос «Что делать?» его не занимал. Ответ был давно известен: «Чрезвычайная ситуация в экономике требует усиления государственного регулирования и установления режима жесткой дисциплины». Нет, до знаменитой Директивы № 1 было еще далеко, тогда — в конце лета 1994 г. — угрожающее глубоко советское слово «дисциплина» распространялось исключительно на высших государственных чиновников: «Усиление регулирующего воздействия государства будет осуществляться путем поощрения творческого труда и добросовестного выполнения руководителями своих обязанностей».
Борьбу за отвод страны от пропасти президент начал со строительства «властной вертикали». Прошло всего несколько дней после инаугурации, и вот первый успех: «Я благодарен представителям областных Советов за то, что они во время нашей встречи внесли однозначные предложения по созданию управленческой вертикали власти от президента до местного Совета». Как уже отмечалось в предыдущей статье, отказ КПСС от монополии в области кадровой политики привел к развалу СССР. Действуя от противного, бывший директор совхоза приступил к государственному строительству с восстановления утраченной партией монополии: «Государственное регулирование я вижу, прежде всего, через осуществление кадровой политики».
Полагаю, Лукашенко никогда не интересовался политическими нюансами. Сама логика борьбы за ничем и никем неограниченную власть вела его от победы к победе. В конце августа 1994 г. в интервью российскому тележурналисту Андрею Караулову президент открыто изложил свою программу по захвату власти: «На первом этапе, который планируется завершить в 1994 — начале 1995 года, целями преобразований станут создание необходимой законодательной базы и построение исполнительной вертикали. На втором этапе будет решаться задача становления новых представительных органов через выборы нового депутатского корпуса». Мог ли кто-нибудь догадаться, какой смысл тогда вкладывал Лукашенко в слова «новых» и «нового», говоря о перспективах законодательной ветви власти?
Сегодня, post factum быть прозорливым нетрудно. Вот, к примеру, знаменитое высказывание о царских полномочиях: «Конечно, я не буду просить дополнительных полномочий у Верховного Совета, наша Конституция предоставляет президенту царские полномочия». Кто только его не цитировал, особенно после референдума 1996 г., к сожалению следующие два предложения такой чести, как правило, не удостаивались, и напрасно: «А вот весь комплекс законов — полностью связывает президента по рукам и ногам. Попробуй тут управлять государством и шевельнуться где-то, обязательно зацепишь закон». Прободавшись с Верховным Советом и законопослушным Конституционным судом два года, Лукашенко понял, что связывают его не отдельные законы. Причина в самой Конституции, написанной в свое время на европейский манер.
Президент часто бывает искренним, потому что его советское мировоззрение ничем не отличается от мировоззрения большей части проголосовавших за него избирателей. Проблема языкового барьера ему незнакома: «Я просто хочу навести порядок, хочу, чтобы был один хозяин. Я буду хозяином, поскольку меня народ выбрал». Что тут непонятно? Чем тут можно удивить работника совхоза «Городец»? Хозяин — он и в Африке хозяин, а настоящий хозяин имеет законное право не только лично расставлять людей во время сенокоса, но и раздавать при необходимости зуботычины: «и я ему (министру обороны П. Козловскому. — С. Н.) пообещал: „Павел Павлович, давай так, сейчас у меня власти достаточно, раздавить тебя как генерал-полковника тоже много не надо ума…“. Вот вам и разделение властей на три независимые ветви.
В качестве верстовых столбов на пути власти к реализации ее воли маячат три белорусских референдума. В их последовательности нет ничего случайного. Первый вернул лукашенковскому электорату былые символы, подведя тем самым «идеологический» фундамент под будущие массовые мобилизации. Народный президент-хозяин стал еще более народным, что и позволило ему перекроить на втором референдуме Конституцию, решительно сбросив ненавистный демократический балласт. Третий не просто пролонгировал достигнутое, он в интерпретации организатора стал плебисцитом, официальной заявкой на переход к тоталитаризму.
Однако оформить заявку — не главное. Ее необходимо подать. В собственную администрацию как-то несерьезно. Тогда куда? В общественную приемную Республики Беларусь? Той самой республики, у которой 60% ВВП уходит на экспорт? Отсюда и проблемы. Вернемся в лето 1994 г. Одним из своих первых решений Лукашенко отпустил цены на хлеб и молоко. Приверженность рыночным методам управления он объяснил следующим образом: «Есть выбор? Нет выбора…, а просто в той ситуации, которая складывалась в республике, я вынужден был пойти на это». Можно решительно отвергать либеральные ценности, сидя на лавочке перед подъездом пятиэтажки, но в президентском кресле оставаться столь же решительным нельзя: «Я действительно человек компромиссов. Жизнь — сплошной компромисс».
Вернемся в настоящее. Выступая перед вновь избранным парламентом, Лукашенко неожиданно заговорил о необходимости «подшлифовать поддержанный народом курс развития». В ходе подшлифовки «характер повседневной работы государственного аппарата, государственных служащих должен претерпеть кардинальные изменения». С высокой трибуны впервые прозвучали слова о заявительном принципе регистрации для народных умельцев в области плетения корзин и насаживания топорищ на рукоятки. Откуда такая забота об отечественном производителе? Ларчик открывается просто. Неожиданно выяснилось, что «промышленные гиганты не обеспечат рабочими местами всех белорусов». Внешний рынок, на который поступают упомянутые проценты ВВП, шутить не любит. Он требует эффективности. Он вносит свои коррективы в привычную логику укрепления личной власти.
Приведенные примеры — всего лишь производственно-бытовая мелочь на фоне действительно кардинальных изменений. В классических тоталитарных системах нищета являлась важным фактором поддержания власти. Во-первых, только за счет систематического ограбления населения можно было поддерживать постоянный рост милитаризации экономики. Здесь выстраивалась простая логическая цепочка: для удержания власти требовались постоянные мобилизационные кампании, в качестве главного «возбудителя» таких кампаний выступал внешний враг, борьба с врагом невозможна без милитаризации. И так по кругу. Разомкнуть круг мог личный интерес граждан (в том числе и экономический). Процитируем Оруэлла: «Общий рост благосостояния угрожает иерархическому обществу гибелью. Отсюда продуманная политика — держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудность повышает значение общих привилегий и тем увеличивает отличие одной группы от другой. Это социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатым и нищим заключается в обладании куском конины. Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно, опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным условием выживания».
Что бы мы ни говорили, но в современной Беларуси классический тоталитарный круг разомкнут, и никакими усилиями его не восстановить. Недемократическая власть вынуждена решать задачи своих западных коллег, потому что «ключевой конфликт постиндустриального общества — противоречие между пределами возможностей государства мобилизовывать доходы и системой быстро растущих социальных обязательств» (Е. Гайдар).
Лукашенко «ключевой конфликт» понимает, пожалуй, как никто другой в республике. Его борьба за народное благосостояние, борьба за обеспечение «растущих социальных обязательств» является одновременно борьбой за его политическое выживание. Здесь тонко. Здесь и может порваться. «Еще раз хочу подчеркнуть: стратегическая задача была, есть и будет одна — улучшение жизни нашего народа». И так практически в каждом выступлении, а дальше цифры, цифры… чего уже достигли, что предстоит достичь в ближайшее время.
Нет, полного отказа от использования врагов как внешних, так и внутренних не произошло. Но враг явно измельчал. Не тот у него «калибр», а раз нет настоящих врагов — нет и героев. Где он — современный Стаханов и Матросов? Нет врагов, нет и мучеников. Где современный Павлик Морозов? Куда нести цветы? Как результат измельчания — невозможность удержания общества в режиме постоянной мобилизации. На постоянную никаких ресурсов не хватит, хоть все вооружение бывшего СССР продай и перепродай. Власть нынче держится не на мобилизационном возбуждении, а на политической апатии. Не случайно в стране беспартийный президент, который свою политическую миссию сводит к решению проблем ЖКХ. Понять его можно. Перед президентом стоит практически неразрешимая задача: повышать эффективность, используя неэффективные методы. И здесь он действительно в колее, не смотря на заявленную способность к компромиссам.
В марте 2002 г. из очередного доклада общество узнало о том, что «сильная и процветающая Беларусь должна иметь идеологический фундамент», которому по совместительству поручили выполнять роль иммунной системы государства. Фундамент — это, конечно, громко сказано, но на дополнительную точку опоры свежеиспеченные идеологи, безусловно, рассчитывали. Не получилось. Не успев родиться, идея материализовалась в многочисленные штатные единицы при государственных структурах. Без работы идеологов не оставили, власть действительно нуждается в дополнительных наблюдательных пунктах, судя по всему традиционные «органы» уже не справляются. Следить-то у нас есть за кем, но вот нести в массы в очередной раз оказалось нечего.
Не смотря на столь пессимистичный вывод, я постараюсь в заключение сделать неожиданный разворот на 180 градусов и сформулировать то, что сегодня не под силу штатным идеологам. Я сформулирую национальную идею! Для повышения авторитетности привлеку нобелевского лауреата Фридриха Хайека. Согласно теории известного экономиста, в человеческом обществе существует простой и расширенный порядок. Типичным примером первого является семья. В таком социальном коллективе уже в силу его ограниченного размера все знают друг друга, а потому способны корректировать свою деятельность на основании выработки общих целей. Максимальный размер социума, при котором еще возможен эффективный «семейный подряд», — род (стая). Принципы регулирования стаи отшлифовывались в течение миллионов лет и записаны на генетическом уровне. Именно гены заставляют нас выстраивать управленческие иерархии, во главе которых стоят вожаки.
Но современный расширенный порядок невозможно поддерживать опираясь на общие цели, а если кто-то и пытается это сделать, то неизменно получает концлагерь, подобно северокорейскому. Расширенный порядок поддерживается за счет выработки и соблюдения общих правил. Правила дорожного движения, как и правила грамматики, — наиболее известные примеры такого регулирования. Знания подобных правил не передаются по наследству. Их совокупность называется культурой. Это довольно хрупкое творение, история которого хоть и теряется в глубине веков, но соперничать с инстинктами в «родовитости» неспособна.
Подытожим: любое ничем не ограниченное усиление личной власти возвращает современное общество к состоянию первобытной стаи. Процесс этот идет не только из-за влияния сильной харизматической личности, он востребован рядовыми участниками, потому что данная свыше общая цель освобождает их от ответственности за собственную судьбу. Возвращение белорусского общества к состоянию примитивной стаи и есть суть происходящих в стране за последние дес a ять лет перемен. У этих перемен есть своя идеология, которую власть никогда не решится сформулировать открыто, хотя решение лежит на поверхности: «Вся власть — Лукашенко». Вот, собственно, и все.
Противостоят описанному процессу деградации наши культурные привычки. Все мы «заражены» потребностями, но не потому, что страдаем от холода и голода, а потому, что хотим жить лучше соседа. Это западная «зараза», но от нее уже не избавиться. Так в борьбе двух противоположных тенденций внутри белорусского общества и рождается будущее. За кем окажется окончательная победа — трудно сказать. Писатель Платонов не зря предупреждал: «В степи есть много факторов».