Начало
25 марта можно считать чем-то вроде «генеральной» репетиции белорусской народной революции, или ее началом — как, собственно, и номинировалось это событие его инициатором Андреем Климовым. Многие из нас (если не большинство) не считают революционное действие предпочтительным вариантом политического действия — особенно если иметь в виду силовое его измерение или же возможные его последствия, — однако со временем становится все более очевидным, что все альтернативные варианты (назовем их «диалоговыми» или «конкурентными») близки к исчерпанию. Короче говоря, все альтернативные варианты последовательно исключаются самой властью. Отсюда — настоятельная необходимость анализа этого первого революционного опыта с извлечением необходимых замечаний, уроков, оценок, резюме и заключений (быть может, отчасти полезных для думающих представителей самой власти).
Все это принято называть «уроками», возможно, по той причине, что с реальными уроками такие замечания и резюме совпадают единственно в том отношении, что их никто не хочет учить.
1. Наименование
Почему, собственно говоря, революция или действие, ориентированное на революцию? Почему не просто традиционный «День Воли», к которому была приурочена акция протеста? Акт именования, произведенный Андреем Климовым («начало революции», т. е. начало процесса демонтажа политического режима), безусловно, имеет значение, однако дело не только в этом. Факт повышенного внимания к выходу людей на улицы со стороны мировых СМИ, а также со стороны власти, постаравшейся вывести на улицы как можно больше омоновцев (чему имеются прекрасные фотографические свидетельства), показателен сам по себе. Несмотря на то, что по своим «морфологическим» характеристикам (количество людей на улицах) протестная акция уступает, скажем, серии выступлений предпринимателей, она изначально понимается не как «групповая», т. е. связанная с тем или иным «классовым интересом», но как общенациональная, т. е. в определенном отношении более значимая.
С другой стороны (не в последнюю очередь благодаря СМИ) она прописывается как неизбежное «локальное» ответвление той революционной процессуальной всеобщности, тень которой витает над постсоветским пространством. Другими словами, достаточно инициатору «несанкционированного» события заявить о том, что оно суть начало революции, — и данное событие понимается не просто как манифестация определенных требований или же начало процесса по смещению конкретного лидера (в нашем случае — Александра Лукашенко), но как элемент тотального процесса по замене определенного типа власти на какой-то другой.
2. Тип власти
Не прибегая к многословным анализам политических режимов и укладов, сложившихся и устоявшихся в большинстве постсоветских государств, укажем на одно их структурное свойство, посредством которого — при всех спецификациях и различиях — можно охарактеризовать все эти режимы. Имеется в виду некая структурная особенность, являющаяся основанием феномена, нередко обозначаемого в социологии в качестве «персонификации». Речь идет о таком типе тотального делегирования, который производит тотальную же харизматическую иллюзию и, в частности, понуждает оппозицию к серии навязчивых опытов по поиску «альтернативного харизматика» — столь же «единого» и неделимого, как и «безальтернативный». На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с разновидностью харизматического лидерства традиционного типа, однако это не так.
Макс Вебер, когда описывал харизматическую иллюзию, разумеется, не имел никакого представления ни о т. н. медиаполитической системе, ни о телевидении, ни о поп-звездах, ни о шоуменах. Короче говоря, имеется существенное различие между политическим лидером, знакомым лишь по изображениям на золотых монетах, и политическим лидером, который, так сказать, ежедневно демонстрирует свою «харизму» во всех ракурсах и подробностях и которого видишь чаще, чем закадычных друзей. Эффект бесконечного умножения и дробления «харизматического» тела на множество фрагментов (индивидуальных восприятий) имеет и свои слабые стороны. Мы говорим о своеобразном «одомашнивании», десакрализации персонифицированной власти, с другой же стороны — об эффекте усталости от этой власти (отвращение от пресыщения). Сильная сторона власти, связанная с контролем над медийным пространством (воспроизводством «нужных» ощущений социального мира), одновременно является и ее скрытой немощью, поскольку требования к власти со стороны делегировавших ей это «свойство» в итоге становятся не политическими или социальными, но чисто иррациональными. «Надоел» — вот к чему в конечном итоге сводятся требования масс.
Невозможно всю жизнь слушать только группу «Верасы» или только Аллу Пугачеву; и если мы сохраняем подобные приверженности, то лишь благодаря тому обстоятельству, что одни звезды угасают, а другие загораются. Имеются звезды и «звездные» стандарты, которые в какой-то момент надоедают. Надоедают просто потому, что надоедают. Далеко не случайно революциям на постсоветском пространстве предшествовала революционная подготовка в виде интернет-акций в поддержку Алены Пиксловой либо против Филиппа Киркорова. Можно сколько угодно сегодня рассуждать о том, что политический лидер обеспечивает «достойный уровень жизни» либо «уровень безопасности», но в современном мире он обречен быть шоу-звездой — и в какой-то момент погаснуть. Невозможно быть настолько хорошим, чтобы не надоесть. Отсюда, по меньшей мере, понятно, что демократия — не «демократия с прилагательными», но подлинная демократия — это не просто выдумка интеллигенции, но фундаментальная и неизбежная характеристика современного мира (если угодно: уровня развития производительных сил).
3. Оппозиция и оппозиция
До 25 марта еще можно было считать, что организованная партийная оппозиция представляет интересы всей «оппозиции», т. е. всех тех, кто относится к так называемому протестному проценту. После того, как организованная (или структурная) оппозиция публично отмежевалась от акции, инициированной «выскочкой» и «сумасшедшим», как Андрея Климова поторопились квалифицировать едва ли не все СМИ, но люди все же вышли (либо попытались выйти, но были блокированы омоновцами на выходе из метро), стало ясно то, что было ясно с самого начала, — оппозиция не совпадает с «оппозицией» либо совпадает с ней не в полной мере. Это стало заметно уже во время выступления предпринимателей: партийные лидеры почтили своим присутствием это событие, так сказать, обозначили свое присутствие, но не более того.
С другой стороны, достаточно кому-нибудь, какому-нибудь «выскочке», которому партийные бюро не делегировали права to make revolution, проявиться — как на площади собирается толпа, достаточная, чтобы ее «обслуживало» порядка тысячи «агентов порядка». Происходит то, что описывали наиболее проницательные авторы: группа узнает о своем существовании благодаря наличию людей, готовых говорить от ее имени, т. е. давать группе язык и голос. Эта группа не совпадает с «социальной базой» структурной оппозиции, хотя может с ней совпасть — в том случае, если партийные лидеры возложат на себя ответственность говорить от имени тех, кому глубоко наплевать на партийные платформы, интригу по производству «единого кандидата» и пр. Словом, имеется потенциально обширная группа людей, которым надоела существующая власть. По тем или иным причинам — например, потому, что взвинчивает налоги, или потому, что «перлюстрирует» денежные переводы, навязывает «национальную» музыку на радио, препятствует учебе за границей, либо просто потому, что не меняется ни по существу, ни персонально.
Данная группа лишь частично соотносится с партийными бюро, которым предположительно делегирована функция представительства интересов недовольных и/или неудовлетворенных. Во всяком случае, именно этим обстоятельством можно объяснить известное социологическое «недоразумение»: многие готовы голосовать «против Лукашенко», но этот «протестный процент» по какой-то загадочной причине не преобразуется в поддержку «структурным». Короче говоря, структурная оппозиция оказывается в крайне двусмысленном положении, наводящем на подозрение о «структурном» заговоре между ней и Лукашенко. Во всяком случае, многие из «голосующих» «классов» — в тем большей степени, в которой они оделены культурным капиталом, — подозревают, что организованная оппозиция настроена не столько на перемены в широком смысле, сколько на воспроизводство «легитимной» игры, навязанной властью. И в той степени, в которой оппозиция намерена играть в «выборы», она не вызывает доверия даже у тех, кто реально либо потенциально ей сочувствует. Зачем голосовать за того, кто в строгом соответствии с «правилами игры» вынужден играть роль проигравшего, несправедливо обиженного, потерпевшего и пр.? Игра в «конкуренцию» — это всего лишь игра в конкуренцию.
Имеет место также эффект, о котором говорилось выше. В общем, в Беларуси есть от чего устать. И даром ли Александр Козулин в мгновение ока стал средоточием электоральных надежд? Не нужно быть пророком, чтобы адекватно взвесить возможности — например, в аспекте перспектив, определяемых заклинаниями типа «кто, если не он?», «никто не хорош достаточно» и пр. В какой-то момент король будет вынужден отдать капризную принцессу замуж за первого нищего.
4. Организация
Обозначать присутствие и участвовать — это, разумеется, две разные вещи. Аморфность партийного ресурса (а партии все же располагают определенным опытом в проведении протестных акций) в полной мере ощущалась 25 марта. Организации не было по той причине, что ее не было: люди откликнулись на призыв и пришли… То ли требовалось постоять и уйти, то ли идти в каком-то определенном направлении. Проблема не только в том, что отсутствие «сценария» отчасти обессмысливает акцию, но и в том, что это отсутствие создает предпосылки для насилия. А это уже по-настоящему плохо. Не зная, чем себя занять, чем закончить акцию и пр., люди начинают бросаться снегом в ОМОН и прорываться в неизвестном направлении — для того, чтобы, например, соединиться с другими группами демонстрантов. Это дает основание для применения насилия, для обвинений в «нарушении общественного порядка» и пр.
С другой стороны, как показывает опыт других недавних революций, «дезорганизованность» и «аморфность» может оказаться сильной стороной протеста, который, возможно, не имеет смысла доводить до «революционной» кондиции (взятие президентского дворца и пр.). Все, что требуется от демонстрантов, — засвидетельствовать свой протест в той или иной символической форме. Это совершенно конституционно. С другой стороны, координировать действия (например, между партиями и предпринимателями) не означает собраться «в решающий момент» и в «решающем месте». Можно реализовывать протест в виде серии акций (как подчеркивал А. Климов, 25 марта — это лишь начало революции), при этом нет необходимости собираться на какой-то «особо значимой» позиции (видное место никогда не является единственным). Определенная групповая «диверсификация», помимо прочего, означает рассредоточение сил правопорядка. Наконец, нет никакой необходимости противопоставлять себя этим силам: ОМОН не свалился из космоса и также состоит из белорусов.