Пони бегает по кругу

Пони бегает по кругу, или очерки белорусского тоталитаризма

Модными бывают не только предметы гардероба. Модными бывают слова. Нынче вот принято рассуждать о тоталитаризме в Беларуси. Еще недавний лидер аналитических рейтингов «авторитаризм» стремительно сдает свои позиции. Персональную ответственность за это следует возложить на президента Лукашенко, впрочем, как и ответственность за все остальное в Республике Беларусь. И дело тут, отнюдь, не в объективной трансформации власти. Все куда проще и банальнее. В последнее время Александр Лукашенко сам включил данное слово в свой и без того не бедный словарный запас и стал активно его использовать. Причем использовать применительно к режиму, созданному им самим с таким упорством и трудолюбием.

Получив очередной неожиданный удар от власти, все те, кто кормится на ниве критики этой самой власти, были вынуждены перестроиться (автор данной статьи не является исключением), сосредоточив свое внимание на «тоталитаризме». В частности, трилогия Андрея Суздальцева «Белорус-Балтийский канал» не осталась незамеченной (по крайней мере, автором этих строк). Напомним основные ее положения:

«Попав в 1996 году по собственной воле в авторитарную колею, белорусский президент был вынужден строго соблюдать все процедуры авторитарного строя», что не помешало ему одновременно выступить и в роли «нашего белорусского Ивана Сусанина»! Поплутав в колее около пяти лет и порядком устав от строгого поста, связанного с соблюдением всех процедур, «окончательно в авторитарную стадию режим вошел в период между президентскими выборами 2001 года и выборами в местные органы власти в 2002 году».

Но тут у него произошел сбой, что-то где-то не сложилось, и он выпал из упомянутой выше исторической колеи, ибо «рано или поздно авторитаризм обязательно начинает разлагаться, и страна обязательно возвращается к демократии». Иными словами, с демократией как с высшей стадией разлагающегося авторитаризма в Беларуси вышла осечка. По мнению автора, такое иногда бывает: «тогда авторитаризм постепенно переходит в тоталитаризм, государственная власть перевоплощается в „народную“, а народ начинает день и ночь рыть „каналы“.

Вектор развития на этом, однако, не оборвался и не повис в пустоте. Автор, а вместе с ним и читатели как-то незаметно пришли в точку, из которой дружным строем вышли в 1994 году… Это был год, когда «люди ждали своего реванша… Не приняв даже слабые демократические подвижки, именно эти слои белорусского общества {ожидавшие реванша} и составили в 1994 году тоталитарную по сути революцию, во главе которой оказался А. Лукашенко». Так по арене белорусского цирка трудяга пони пробежал круг, и, судя по протоптанной колее, круг этот был не первым.

* * *

Если согласиться с писателем Андреем Платоновым, то «в степи есть много факторов». Рассуждая по аналогии, можно смело утверждать, что и белорусским политическим просторам многофакторность не чужда. Одних субъектов политики считать — не пересчитать: президент, его администрация, «вертикаль», правительство… Список легко продолжить. Но это все внутренние субъекты, а ведь есть еще и внешние. К примеру, Путин. Чем не субъект белорусской политики? А цены на нефть на последних торгах Лондонской биржи — чем не фактор? Словом, факторов действительно много.

Во всем этом политическом многообразии, от которого у обывателя кружится голова, прекрасно разбираются белорусские политологи и профессиональные политики. Это их хлеб, и удивляться тут не приходится. Удивление вызывает странная способность пишущего и говорящего сообщества не замечать слона. Я имею в виду главного субъекта политики — Его Величество белорусское общество!

Кто заложил столь оригинальную традицию — сегодня, пожалуй, и не определишь. Но еще десять лет назад отец белорусской демократии Зенон Позняк объяснял результаты первых президентских выборов происками российского КГБ. Нынче конкретика не в моде, и вот уже Вячеслав Оргиш обнаруживает за кулисами некую таинственную и сакральную силу: «В воскресенье 17 октября политический хронометр начал отсчет времени, оставшегося до момента, когда история прервет авторитарный эксперимент, который проводится над белорусским народом». Что к этому можно добавить? Пожалуй, лишь строки из революционной песни: «Вихри враждебные веют над нами. Темные силы нас злобно гнетут».

Стоит ли удивляться, что, говоря о многочисленных трансформациях белорусского режима, у нас практически всегда говорят о власти. При этом под властью часто понимают одного президента. Так он и мается в одиночку, бредя по колее, предварительно проложенной заботливыми политологами. О чем ему, бедолаге, думается в эти минуты, что вспоминается? Не исключено, что на память ему приходят слова Татьяны Протько, напечатанные в «Народной воле» 2 декабря 2004 г.: «Тоталитарная система устойчива, но в пределах жизни одного человека. Если с человеком, который возглавляет эту систему, что-либо случится, система развалится как карточный домик».

Для анализа поведения одного человека порой достаточно просмотреть запись его выступления. С анализом общества такой номер не проходит. Не понятно, куда, собственно, следует смотреть. Чтение книг в этом деле — подспорье довольно слабое. В них много нужных, но общих мест, а вот белорусской конкретики в трудах классиков практически нет совсем. Отечественная социология в силу ряда причин, в том числе и финансовых, в лучшем случае успевает выяснять реакцию граждан на текущие события. Скрытые мотивы поведения остаются за кадром, что не позволяет сделать качественный скачок в анализе: перейти (по выражению российского социолога Юрия Левады) от «мнения к пониманию». Как результат — сегодня отсутствует общепринятая модель белорусского электората. В лучшем случае все сводится к банальному политическому триптиху: сторонники Лукашенко, противники Лукашенко и неопределившиеся. В таких условиях многие предпочитают обходиться без модели вообще. Их устраивает сам факт существования общества. К нему, как единому целому, они порой и обращаются. На него потом (после очередного поражения) затаивают свои обиды.

* * *

Прежде чем попытаться повторить эксперимент Диогена, который, как известно, любил прохаживаться с фонарем в поисках «человека», взглянем на небольшую таблицу, напечатанную в «Советской Белоруссии» в октябре 1994 г.

«Как близки Вы к этой (той, которой отдаете предпочтение. — С. Н) партии?»

Между двумя опросами прошел всего лишь год, а такое впечатление, будто пролетела целая историческая эпоха. Куда девались поклонники политических партий? Какая сила депортировала их из страны? Вопросы интересные, но для нас сейчас важно другое. Даже непрофессионалу ясно: именно особое состояние общества было решающим фактором перемен в Беларуси накануне президентских выборов. Перемены произошли, и общество довольно быстро погрузилось в привычную спячку, оставив любителям прогнозов неограниченные возможности раскладывать политические пасьянсы. Все это, однако, уже не имело отношения к реальной политике.

В качестве частичной компенсации недостающих знаний по поводу белорусского общества предлагаю обратиться к российскому опыту. Народ родственный. В подавляющем большинстве православный. Многие процессы идут там параллельным курсом, и на их изучение денег в России жалеть не принято. Многочисленные цитаты, с которыми читатель столкнется ниже, взяты из работ ведущих российских социологов Юрия Левады и Льва Гудкова. Программа «Советский простой человек», начатая под их руководством пятнадцать лет назад, не имеет аналогов на всем постсоветском пространстве.

Существует расхожее мнение, что с распадом СССР ушли в прошлое не только конкретные государственные структуры, но и сам советский человек («совок», как его окрестили во времена перестройки). После падения «железного занавеса» наш соотечественник оказался в совершенно иной информационной среде. Вдоволь нахлебавшись новых знаний и свободы, «совок» полностью преобразился и, подобно Афродите, вышел из пены, готовый приступить к строительству новой жизни.

«Оказалось, что это наивно». Кропотливые исследования не подтвердили оптимистических ожиданий, более того, они позволили заглянуть в прошлое и разглядеть там основного виновника распада великой державы: «Сопротивление дальнейшему развитию советской системы оказывал не какой-то отдельный порок системы или дефект управления, а ее основа — сам человек, антропологический тип советского человека, сформированный за несколько десятилетий ее институтами. Ресурсы необходимой продуктивности труда были исчерпаны».

Таково мнения социологов. У экономиста Егора Гайдара мнение иное: «Самая короткая история краха СССР, которую я знаю, это график цен на нефть в реальном исчислении между 73 и 91 гг. Пожалуй, кризис позднего СССР, который, конечно, носил структурный характер, был связан со всей предшествующей моделью социалистической индустриализации, но механизм был предельно прост: у страны, в которой все, от экспортных доходов до бюджета и возможности снабжать народ хлебом, зависит от цен на нефть, падают цены между 82 и 86 гг. в 6,8 раза. И все разваливается».

На деле противоречия здесь нет. Левада говорит о причине, Гайдар — о следствии. Рост цен на нефть в начале 70-х, перераспределивший мировые финансовые потоки от стран-потребителей энергоресурсов к странам-производителям, привел к глубокому экономическому кризису на Западе. Однако катастрофы не произошло. Выстояла не просто система, выстоял западный человек. Он затянул пояс и занялся разработкой и внедрением энергосберегающих технологий. Успех его инновационной деятельности и привел к столь печальным последствиям для СССР.

Повторить подвиг соседа «человек советский» не смог. Не то чтобы он не привык прокалывать новые дырки на своем ремне (с этим-то у него как раз все было в полном порядке) — он не привык к мобилизации для решения сугубо творческих задач. Десятилетиями (столетиями) он был знаком лишь с одной мотивацией для самоотверженной совместной работы — отражение угрозы внешних и внутренних врагов: «При появлении врага не работают обычные системы позитивных вознаграждений и стимулы взаимодействия — признание общих ценностей, индивидуальных удач и групповых достижений, подчеркивание общих благ и символов. В такой тревожной и неясной ситуации общих страхов начинают оживать архаичные интеграционные механизмы, заставляющие людей сильнее, чем обычно, чувствовать свою солидарность перед лицом реальных и мнимых опасностей».

Не случайно Великая Отечественная война постоянно занимает первую строчку в перечне важнейших событий XX века для россиян. «Победа 1945 года — не просто центральный смысловой узел советской истории, начавшийся Октябрьской революцией и завершившийся распадом СССР; фактически, это единственная позитивная точка национального самосознания постсоветского общества». В постперестроечный период ценность Победы только возросла: если в 1989 г. ее рейтинг составлял 77%, то в 1999 уже 85%. Для сравнения: осознание важности массовых репрессий 30-х гг. в истории страны за тот же период снизилась с 36 до 11%.

Социологов такая динамика оценок не удивляет: «Бедный, униженный обстоятельствами своей повседневной жизни, задавленный нуждой и произволом начальства народ велик только во времена крайнего несчастья, предельной угрозы».

К сожалению, не только общество в целом, но и элита оказалась неспособной «сбросить груз прошлого». Чувствуя непрочность своего положения, она вновь и вновь прибегает к традиционному методу консолидации общества — страху. Результат очевиден: если в 1989 г. на вопрос «Как Вы думаете, есть ли сегодня у нашей страны враги?» утвердительно отвечало 13% россиян, то в 2003 г. таковых оказалось 77%!

* * *

Правомерен вопрос об актуальности выводов, «добытых» российскими социологами, в белорусском социологическом пространстве. Если исходить из действий государственной пропаганды, они актуальны. Вспомним многомесячную патриотическую истерию, развернутую накануне юбилея освобождения Беларуси. Вспомним многочисленные недружественные высказывания в адрес Запада. Эта «тематика» во многом способствовала росту рейтинга президента. Где сегодня те «скромные» 26% 2002-го года? Откроем данные ноябрьского опроса НИСЭПИ: 47,7% соотечественников готовы хоть сейчас проголосовать за Лукашенко на очередных президентских выборах.

Безусловно, к одним страхам «человек советский» не сводится. Он вынес с собой из прошлого целый шлейф аналогичных по продуктивности свойств. Перечислим бегло только некоторые из них: «Массовое сознание и сознание более образованной части общества конституировано таким образом, что отказ от принятия ответственности за себя и других во всех случаях, кроме непосредственно личных, является важнейшим условием социализации. Таково условие существования в обществах с властью патерналистского типа или в тоталитарных режимах, претендующих на монополию авторитета. За то, что в них происходит — будь то массовые преступления режима или стихийные бедствия, никто не отвечает».

Личная безответственность прекрасно сочетается с круговой порукой. На ней в Беларуси держится целая отрасль народного хозяйства. Речь идет о колхозах. В свое время в СССР с приусадебных участков (2% пахотной земли) получали почти 40% урожая. Понятно, что индивидуальным труженикам приходилось при этом активно подворовывать на своих же, но коллективных фермах и складах. Тащили все: удобрения, корма, инвентарь. Власть, в лице председателей и директоров, делала вид, что не замечает всех этих безобразий. У нее, как и у «несунов», просто не было выбора. Так круговая порука (коллективное заложничество) сформировала новый «социальный порядок, способ регулирования давления извне, который поддерживается всеми участниками взаимодействия вне зависимости от их статуса и социальной роли». Оглянитесь вокруг. Совсем не обязательно работать в колхозе, чтобы испытать на себе влияние коллективного заложничества.

Подведем итог: «Типу массового человека, который сформировался в поздних советских условиях, ближе всего подходит формула „лукавый раб“, все помыслы которого направлены на то, чтобы выжить в любых ситуациях, в том числе и таких, когда от него самого ничего не зависит. Степень изобретательности и психологическая гибкость, как и затрата сил и других ресурсов, может быть при этом очень высокой. Но подобная активность до сих пор никогда не направлялась на то, чтобы изменить сами определения ситуации, институциональные рамки жизни».

Способность приспосабливаться к нечеловеческим условиям сыграла с нами злую шутку. Плюс по закону диалектики перешел в минус, ибо «умение существовать в любой замкнутой среде, очевидно, является слабостью и представляется фактом, согласно которому приспособление к такой среде делает невозможным существование в любом другом окружении. Сам успех адаптации уменьшает адаптационные возможности организма» (Huxley J. S .).

Подведем краткий итог. Носитель тоталитаризма, авторитаризма и прочих измов, «человек советский» по-прежнему среди нас. А если говорить точнее (и честнее) — он в каждом из нас. Это он нашептывает политологам простые и очевидные решения, и тогда вопросы трансформации тоталитарного режима приравниваются к обрушению карточного домика. Сама природа «человека советского» протестует против процессов дифференциации, потому что сам он продукт многолетнего насильственного упрощения.