Критика морали — занятие безнадежное, и все же необходимое (точнее было бы сказать: неизбежное) в силу того, что порой мораль невыносима. Для того чтобы ее выносить (осуждая), следовало бы выдумать новую, альтернативную мораль — своего рода «der Wille zur Macht», — но это позиция неоправданного избытка морали (или позиция сверхморали). В силу причин, на которых задерживаться не станем, она себя не окупает, а посему надлежит ограничиться критикой. Просто критикой — без позитивной программы «сверхсостояния».

1.1. В нынешних российско-белорусских сношениях (хотелось сказать: состояниях) есть нечто удручающее. Причем, удручают не столько сами эти сношения (состояния), сколько россияне и белорусы. Как таковые.

1.2. Взять, например, пресловутую газовую заминку. О ней без конца говорят. Говорят в терминах «политики» либо в терминах «экономики» либо размещают между двух этих терминологических серий. Но присмотритесь: разве это не пример выпячивания двух моральных позиций, вдобавок весьма уродливых? Если исходить из того, что политика — зона столкновения этических программ, то упомянутую газовую заминку следовало бы изучать в рамках курса moral sciences. Как частный пример. И все же речь идет о критике, причем критике раздельной, поскольку она охватывает две моральные позиции, но связанной, поскольку эти позиции проявляют известное сходство, хотя — и это существенно — зеркальное. Одна размещается в зеркале, другая — в зазеркалье.

1.3. Дело, разумеется, не в газовой заминке. Но коль скоро мы о ней вспомнили, то имеет смысл вспомнить о целой серии подобных же «скандалов», периодически взрывающих медийную среду. Российские славяне не дают белорусским славянам газа, либо белорусские славяне не желают его брать на условиях, на которых его дают. Эта трогательно-бесконечная история, этот «бразильский» сюжет о любви и ненависти развертывается в потоке информационных метастаз — разве мы не читаем газеты? При этом газеты почти ничего не сообщают о том, что в некоторых российских губерниях топят дровами, а в Приморье нет тепла, случается — электричества. По странному стечению обстоятельств газовая каша обычно заваривается не внутри, но на окраинах; временами она подгорает. Дело в «газе» или в «русских»?

1.4. Всякому нормально воспитанному русскому (сегодня надлежит говорить: россиянину) снятся окраины. «Нормальное воспитание» — это такое воспитание, вылезши из рубахи которого, всякий россиянин чувствует себя нормально, т. е. россиянином, русским. А чувствует он себя нормально лишь в одном случае: когда некоторые окраины лежат в соподчиненном покое. Один достойный человек из Киева как-то заметил: сколь бы не был русский либерален и лоялен, на словах «Украина» и «Беларусь» он ломается. Это не историческая случайность, это способ моральной самоидентификации, исходный пункт всех прочих самоидентификаций — точка, в которой русский и россиянин совпадают. Окраины именуют это «империализмом», то есть специфическим проявлением der Wille zur Macht. Что можно сказать об этой «der Wille»?

1.5. Возможно, не всякий русский есть подлинный ее носитель, но всякий ею искушаем. Это и следовало бы назвать воспитанием, патриотическим воспитанием, носящим стихийный, а следовательно, неумолимый характер. Когда российские журналисты говорят о том, что Анатолий Чубайс строит электрическую империю с элементами либерализма, то это должно звучать как комплимент. Это должно означать: Анатолий Чубайс несет электрический либерализм в мир; добавим: во внешний мир, ибо внутренний мир России Анатолию Чубайсу не столь интересен. И разве этот «неинтерес» неинтересен?

1.6. Доподлинно известно, что русские — тогда еще советские русские — освоили околоземный космос задолго до того, как окультурили свой евразийский участок. Осколки этого освоения по сей день плавают в космосе, в то время как участок по-прежнему заболочен или, того хуже, загажен какой-нибудь колоссальной технологией.

1.6.1. Можно ли ужать Россию до афоризма? Полагаю, что можно — если сказать, что это страна фасадов.

1.6.2. Русский — это голодный человек, несущий миру весть о еде. Это позволяет ему ощущать сытую тяжесть в животе.

1.6.3. Физик, давно не получающий средств на исследования, испытывает глубокую гордость в связи с тем, что г-н N получил Нобелевскую премию. Потому что газеты написали: «у него был русский корень».

1.6.4. Если босому русскому рассказать, что его страна заняла первое место в мире по экспорту ботинок, он перестает чувствовать холод в ногах.

1.7. Страна тотальной пустоты. Если вы спросите, можно ли на авто доехать из Москвы во Владивосток, то вы — не вполне русский. Русские таким вопросом не задаются. Их по большей части волнует вопрос европейской инфраструктуры.

1.7.1. Страна Чапаева и Пустоты. Чапаев нужен для того, чтобы донести Пустоту до окраин.

1.7.2. Он сделает это от нечего думать.

1.8. О да! Россия всегда права, и в этом смысле она подобна женщине. Своей пустотностью она уподобляется ей окончательно. У нее есть свои женские «чары» — смекалка, душа и воля. Смекалка — это эквивалент французского самосознания (cogito). Воля — субститут британской свободы (liberty). Душа же бесконечно оплодотворяема немецким духом (Geist). Собственно говоря, именно это искаженное триединство европейских идей Россия стремится вернуть Европе, будучи убежденной, что придала ему завершенный вид.

1.8.1. Таким же образом Петр Великий намеревался вернуть Европам их технологии, а большевики — Маркса. Сейчас все больше поговаривают о том, как бы это вписать мир в «особый» российский путь.

1.9. В идее выстраивания отношений с соседями на экономических началах, в так называемом прагматическом курсе новой России, есть что-то от сексуальной революции 60-х. Оба этих кодекса утверждают единство там, где должны процветать разбежки, разногласия и эта, как ее, конкуренция. Великий эпилог всяких революций — набор запретов в духе пуританской морали.

1.10. Посмотрите на «ихние» города. Санкт-Петербург, щеголиха в западных обносках; Москва, здоровяк в полипропиленовом сарафане; Новгород, традиционная площадка для рыночных экспериментов. Мурманск, Екатеринбург, Краснодар, — нужно ли что-то говорить?

1.10.1. Если вы спросите у москвича дорогу, он скажет: идите прямо, затем поверните налево, потом — направо… Словом, он будет вести себя так, как если не был самодовольным идиотом.

1.10.2. Московская милиция — вот вам подлинное лицо столицы.

1.11. Виталий Цымбурский, человек неглупый и порядочный, предлагал поставить столицу России в Новосибирске — дабы избежать искушения «похитить Европу». Но разве в русском уме может ужиться подобное расщепление? Власть, Бог и искусство должны пребывать в одном месте. Патриарх, президент и «никита михалков» (вид, являющийся собственным родом) должны обедать в одном кафе, поливая блинчики кислой сметаной. Они должны блюсти соподчиненность интересов и согласовывать идеи патриотического воспитания. При этом их мысли разбегаются по различным сюжетным линиям: президент думает про G7, патриарх — о Риме, «михалков» — про Оскар.

1.12. Говоря о «наступательной» и «оборонной» стратегии, русские генералы лицемерят. Им знакома лишь наступательная и отступательная стратегия. Русские либо идут, либо бегут, не ведая ничего третьего. Они либо осуществляют натиск, либо делают ноги. В этом проявляется неповторимый кочевой стиль.

1.13. Если бы русские накормили своих голодных и одели нагих, а затем рассказали миру о том, как достичь подобного успеха, то они перестали бы быть русскими. Вот уже триста лет они пытаются породить в сытых и одетых нерусских сомнение в праведности избранного modus vivendi. В этом состоит моральный message имперского рессентимента, зависти особого типа. Добро бы Россия была каким-нибудь благонравным львом или новым тигром… Но разве мы плохо с ней знакомы? Это старая, облезлая, завистливая кошка.

* * *

2.1. Ах, Беларусь синеокая! Так самоопределяется застенчивый славянский расизм. Одноглазая карла, продукт «воспитания» злых капричикосов, у нее никогда не было зеркала.

2.2. Повторять мысль о том, что белорусы трудолюбивы и толерантны, — не желать видеть в них ничего иного.

2.2.1. Если трудишься исключительно ради выживания, то разве можно назвать эту необходимость «трудолюбием»? А поскольку белорусы не живут, но выживают, то они не трудолюбивы, но трудоспособны.

2.2.2. Нетерпимость — оборотная сторона белорусской толерантности. Белорусы толерантны к угнетению и нетерпимы к инаковости. Эти люди, в общем, воинственны. Они склонны воевать сами с собой, ибо с сильным воевать не в состоянии. Разве что — донимая его упреками.

2.2.3. Всякое различие воспринимается в Беларуси как скандал. Все должно быть вписано в серую однородность того, что именуется порядком. Вот уж действительно ночь, в которой все кошки серы.

2.2.4. Если бы белорус проявил терпимость к тому, что на него не похоже, он не узнал бы сам себя и, приняв за турка, изгнал бы из страны. Здесь не существует диалога, ибо для диалога необходимы две перспективы. Если мнения двух сторон постоянно совпадают, то одна из них бесполезна. Беларусь, следовательно, наполовину бесполезна.

2.2.5. Две правды — это кошмар белорусского подсознательного. В частности к вопросу о языке: если бы белорус заговорил на «родном» языке, у него бы случилась шизофрения.

2.2.6. Зачем минчанам большая национальная библиотека? Чтобы спрятать там все книги.

2.3. Белорусы целомудренны, словно девушка, а потому боятся внешнего проникновения; они испорчены, поскольку внешнее проникновение мнится им во всем. Они изводят себя эротичной фантазией внутренних инвестиций. Все, что их напоминает, — приемлемо. Беларусь — это, выражаясь простонародно, «динамщица». Юная греховодница умудрилась подвести под все это теоретическую базу суверенитета.

2.3.1. Белорусский «суверенитет» не мыслим вне рамок некоего абстрактного обменного курса. Его надлежит обменять на брачный контракт, но таким образом, чтобы в конечном счете суверенитета стало еще больше. Настоящая головоломка.

2.4. Белорусов можно было бы назвать самым трусливым и лицемерным народом Европы и Азии; в этих своих качествах они могли бы превзойти русских, но даже здесь им не достает размаха. Их лицемерие поражает наивностью, а трусость — умеренностью. В последнем случае имеет смысл говорить о боязни боязни. Внешне эта боязнь боязни напоминает смелость, но лишь до первого испуга.

2.4.1. Взять, к примеру, агорафобию (боязнь открытых пространств): белорусы боятся открытых российских пространств, но боятся весьма и весьма утонченно: этот экзистенциальный страх сублимируется в мечту об освоении. Так, например, им мнится, что они могли бы освоить некоторые нефтяные и газовые прииски (кстати сказать, уже освоенные). Неудачу в освоении они квалифицируют как «нападение пространств».

2.4.2. Белорусские военные учения — это зеркальное отражение учений НАТО. Боясь натовских учений, белорусы полагают, что ровно таким же образом НАТО боится белорусских учений. Этот двойной страх (за себя и за НАТО) нейтрализует сам себя и становится «осторожным» страхом.

2.4.3. Страх показать свой страх, то есть страх в квадрате, — фундаментальная особенность страха как такового. Боясь показать свой страх, подростки грубят родителям, а солдаты кричат «ура». Иногда это называется громким словом «подвиг». Отсюда понятно, что некоторые люди рождены для подвига в мирное время.

2.4.4. Защита, оборона, мобилизация — излюбленные мотивы пропаганды.

2.5. В чрезмерной боязни «чужих» содержится известный момент инфантилизма. Так дети боятся всего, что не напоминает им родителей. Этот инфантилизм находит свое продолжение и развитие в боязни «своих»: в многодетной семье, случается, младшим недодают цукерок. В убежденности, что цукерки-таки должны раздаваться, инфантилизм находит свое высшее воплощение.

2.6. Белорусы не склонны к решительным жестам. Осторожность позволяет им отслеживать ошибки соседей и строить собственную жизнь при учете этих ошибок. Но происходит так, что именно эти ошибки, исключительно эти ошибки и учитываются. Осторожность слепа к чужим успехам и собственным промахам.

2.6.1. Возможно, все дело в фонетике. Прислушайтесь, как мямлят, как затирают звуки белорусские девушки. Разве это похоже на открытый говор россиянок и украинок?

2.7. Если бы Беларусь в самом деле стала разбойничать на большой европейской дороге, это, по меньшей мере, вызывало бы уважение: у разбойников есть свой моральный кодекс. Но она не грабит; она мелко подворовывает, что некоторым образом позволяет не видеть факта воровства. В принципе, это тоже моральный кодекс, но…

2.8. Некоторые народы не способны мыслить абстрактные идеи вне их привязки к тому или иному материальному субстрату. Известно, что маленькие школьники думают о числах при помощи палочек. Таким же образом взрослые думают о «дружбе» посредством газовой трубы, о «республике» — посредством тела монарха, о «центре Европы» — посредством каменного Пупа, отмеряющего километраж до Санкт-Петербурга и даже — страшно подумать! — до Пекина. Если бы идею свободы можно было изваять в гипсе, возможно, появилась бы возможность рассмотреть ее «материальную» сторону.

2.9. Белорусы — это русские со знаком качества. Эта своеобычная форма самоидентификации позволяет отличать себя от «чужих» и пестовать собственную исключительность.

2.9.1. Исключительные люди полагают собственные обстоятельства исключительными. Возможно, исключительность — дочь амнезии.

2.9.3. Полагая, что белорусский ум — это лучшая часть российского ума, мы заблуждаемся. Следует помнить о том, что российский ум — это худшая часть европейского ума, Беларусь же заимствует его пустую форму.

2.9.4. Формообразующий принцип опасен: так Беларусь взяла на себя неблагодарную роль eminence grise, эдакого серого кардинала российской души, канализирующего ее фантазии. Сексот-шакал при тигре, простите, драной кошке.

2.10. Осёл Санчо Панса полагает, что является яростью Дон Кихота и вращением ветряных мельниц. Не существует внешней точки опоры, позволяющей опровергнуть предубеждение осла. Как-то раз осёл хотел прорваться на пражский форум рыцарей, но не был туда допущен. Тогда возник скандал — разумеется, в ослиной голове. «Возник скандал» и «скандала не допустили» — это, в общем, две разные вещи.

2.11. Иные убеждены в том, что их сексотство должно оплачиваться из чужого кармана. Кому здесь надлежит держать карман шире? Тому ли, кто больше завидует?

2.11.1. Разбитое корыто — не этим ли предметом начинается и заканчивается история, в которой просьба начинает мнить себя требованием, а затем — ультиматумом? Вообще говоря, Беларуси не столько недостает ресурсов, сколько Пушкина с его сказками.

2.10. Белорус — это обезумевший русский. Когда безумие сходит с ума, оно становится толерантным, осторожным, порядочным. Рессентимент нуждается в скрытности, в партизанщине sui generis.

2.11. Посмотрите на белорусов: они радуются, что в Прибалтике дорогое электричество, что в Украине малый ВВП, что в России — бардак. Эта радость набрасывает майю-иллюзию на белорусскую реальность; последняя предстает в совершенно ином свете.

2.11.1. Пресловутая красота белорусских девушек — не генетический, но экономический феномен. Эффект всеобщей пауперизации. Девушки из хороших семей не фланируют по улицам и не толкутся на гормональных базарах.

2.12. Русских и белорусов одинаково заботят соседи, но по разным причинам. Русские жаждут им «помочь», белорусы — «помешать», но никогда еще эта жажда не принесла ожидаемых результатов.

* * *

3.1. «Славянское братство». Так сегодня называется травестийная игра двух сводных сестер.

3.2. Есть народы с «эгоистическим» складом, а есть — с «альтруистическим». Последние склонны собственную жажду выжить, этот вечный двигатель экономики, квалифицировать как прозорливость правительства.

3.3. Эх, братья-славяне! Следуя известной рекомендации, они додавили в себе раба до степени животного.

3.4. У животных нет горизонтальных связей, они подчинены вертикали «вождизма». Возможно, они действительно стремятся занять вершину пищевой пирамиды, но в своей жажде к поеданию себе подобных они, скорее, устроятся в ее основании.

3.5. Когда люди готовы променять свободу на благополучие, они не получают ни того, ни другого. Свобода не приносит счастья, но конвертируется исключительно в нечто худшее. Следовательно, она неконвертируема.

* * *

Исходить ли из того, что афоризм одномерен, то есть лишен стереоскопического видения? Что он совпадает лишь с одной стороной истины? Если так, то афоризм очерчивает пределы, за которыми должна проявить себя другая сторона истины.