Сюжет минувшей ялтинской интермедии был определен как «решение всех проблем» российско-белорусского проблемного поля. В частности, проблем, касающихся единой валюты и единой цены на газ (топливо XXI века). Эта репрезентация «беспроблемности» (в полной мере разыгранная на президентских лицах) сопровождалась неким «периферийным» событием медиаполитической системы, сигнализирующим о наличии проблем несколько более «высокого» порядка, нежели вопросы газового ценообразования.

Речь идет о публикации во «Frankfurter Rundschau» небольшого эссе председателя Президиума Совета по внешней и оборонной политике, заместителя директора Института Европы РАН Сергея Караганова под невзрачно-забавным названием «Россия и Европа могут быть благополучными только вместе» (см. перевод на Inosmi.ru). Если посмотреть на ялтинские договоренности и, в особенности, недоговоренности в перспективе этой публикации, то их следовало бы не проводить по графе оптимизма (наконец-то договорились!) или по графе «просвещенного» скептицизма (ну вот, опять договорились), а рассчитывать по какому-то иному балансу.

* * *

О чем пишет Караганов? О том, что в Европе «создается уникальное для современного мира экономическое пространство», заданное определенными рамками и правилами взаимодействия государств — малых государств, ибо для государств больших эти рамки несколько тесноваты (по ряду причин). Безусловно, Россия без Европы, равно как и Европа без России, не может претендовать на доминантное положение в мире, и все же они должны выступать в ипостаси партнеров, жить вместе, но порознь. Если исходить из того, что для России гораздо выгоднее иметь богатых и благополучных соседей, нежели «пояс отсталости и нестабильности, который сложился на ее границах», то вполне разумно отдать под юрисдикцию ЕС и НАТО страны типа Молдовы, Беларуси и стран Закавказья (но, по всей видимости, не Украины — это весьма значимое «замалчивание» предмета, который, по сути дела, и является подлинным предметом глобального торга). «Это было бы огромным плюсом для России, — подчеркивает Караганов, — хотя и создавало бы некоторые временные проблемы в области торговли, таможенной защиты, но они, как показывает практика, разрешимы».

В данном случае перед нами — не просто набор политических трюизмов (хотя оформлен он несколько «простоватым» образом), но, насколько можно судить, более или менее осмысленный консервативный проект, в известном отношении выступающий в форме «параллельного ответа» «консервативному повороту» США и Европы. Подобный проект предполагает пересмотр некоторых презумпций, которые отныне следует рассматривать в качестве несколько «романтизированных». В частности, речь больше не ведется о создании каких-то глобальных комплексов типа «Единого Севера» или «Большой Европы» (в рамках которых условная «Россия» подверстывается под условную «Европу» либо наоборот), но, напротив, о разделении зон ответственности. Соответственно речь более не ведется о четко идентифицированном «лидере». Скорее, напротив, — о разделении лидерства и ответственности в рамках предполагаемой системы коллективного лидерства (collective leadership — в соответствии с предложением «позднего» Бжезинского).

В нашей перспективе важным является то, что консервативный «откат» России предполагает передачу под ответственность Европы «малых государств» (Беларусь, Молдова, Грузия и пр.), скажем, «в обмен» на Украину, субстанцию по ряду критериев и параметров достаточно близкую самой России, субстанцию весьма важную (взять хоть тот же газ). Не следует забывать, что проект Единого экономического пространства затевался, прежде всего, под Украину. Следовало бы сказать о том, что если в российском политологическом сообществе почти не существует принципиальных разногласий по поводу «украинского вопроса», то в отношении «меньших» братьев — числить ли их по разряду «стран Балтии» либо по какому-то другому разряду, — что называется, все не так однозначно.

Оговоримся: имеются выступления, выдержанные в духе почти радикальной критики проводимой Кремлем политики — политики, «надрессированной» на сохранение советских элементов (элементов «преемственности») на давно уже постсоветском пространстве. «Те, кто боится осложнения ситуации на украинском и белорусском направлении, — пишет в Газете.ru А. Колесников, — путают „определенность“ и „стабильность“ с унылой стагнацией, стагфляцией и прочим застоем. Пытаясь контролировать ситуацию в сопредельных государствах и управлять ею, Россия воленс-ноленс превращает Украину и Белоруссию в живой географический щит, который должен защитить нашу страну от Запада, его цивилизационной и институциональной экспансии. И в самом деле, такая политика надоела. Сколько можно еще оставаться „больным человеком Европы“ и заражать дурной геополитической болезнью своих соседей».

При всем разбросе оценок, геополитический «нерв» ситуации выявлен. Это значит, что долгожданный вопрос о пределах влияния наконец поставлен. В связи с этим нельзя не подчеркнуть красным маркером: если встречи Лукашенко и Путина «на югах» уже почти оформились в политический ритуал, то вышеуказанная публикация Караганова — нечто из ряда вон. В свете патетики всех постсоветских лет, непонятно, каким образом у этого человека повернулся язык насчет — отдать Беларусь под юрисдикцию НАТО. Какое-то невероятное совпадение с «теорией относительности белорусского режима» сенатора Маккейна, выдвинутой почти одновременно с «Ялтой», и «камнем» Караганова, погнавшим новую информационную волну. Короче, хорошая теория требует нескольких хороших исполнений. Попытаемся увидеть ялтинскую интермедию в оптике этой new conservative wave.

* * *

В общем, наступил период относительно беспроблемного российско-белорусского сосуществования. Так утверждают, но для нас важно увидеть не скрытую подоплеку этих утверждений, а их фатальную истину. Проблемы в некотором смысле действительно исчерпаны. Если бы элиты двух стран ставили перед собой принципиальную цель немедленно слиться в один большой элитарный Слой, то задачи формирования единого энергетического и финансового пространства формулировались бы в «проблемных» терминах. Как же они формулируются сегодня?

Существует (по-прежнему) мечта о единой валюте, которая, предположительно, будет материализована 1 января 2006 г. Если к названной дате не будут созданы определенные (необходимые и достаточные) условия, то срок может быть отодвинут. Словом, проект можно «морозить» сколько угодно, можно также «размораживать» его по мере актуальных запросов политики.

Имеется также фундаментальный план по стиранию ценовых различий на топливо XXI в. между пятым ценовым поясом РФ и единым ценовым топосом РБ. Это «стирание» возможно только при одном условии: создается пресловутое СП на базе «Белтрансгаза», контроль над которым попадает в руки «Газпрома». Единая энергетическая система — единые цены. Разобщенная система — различные цены. На счет сроков президенты даже не договаривались, что вполне понято в свете прежней неопределенности с ценой белорусских активов и фигурой оценщика.

Определенную остроту этому строго виртуальному российско-белорусскому сближению придает возможный разговор о возможности проведения референдума относительно возможности пролонгации президентских полномочий тов. Лукашенко. Такая, стало быть, череда возможностей. Возможно также, оптимизм, отразившийся в глазах белорусского президента и транслированный внутрь системы местного медиаофициоза, связан с тем, что российский президент сказал нечто вроде «возможно». Что же в таких ситуациях должно говорить высокопоставленное лицо? «Нет, никогда, убирайтесь к черту!».

Все высказывания Путина — относительно газа, выборов в ПП НС, заявления сенатора Маккейна и пр. — носили предельно двусмысленный характер (можно сказать: были окрашены во все цвета дипломатического нарратива), и, следовательно, их можно читать сообразно перспективе читающего. Словом, Путин не циклился на «проблемах», можно даже сказать, был вял и сосредоточен, словно китайский чиновник. Означает ли это, что он задумывает что-то нехорошее? Пока рано об этом говорить, и более того: нас интересует не столько конкретный замысел, сколько структурные эффекты игры, смыслового поля, в котором эти замыслы возникают.

Пару слов о замыслах Минска. Насколько можно судить, они не претерпели существенных трансформаций (за это их можно даже любить и лелеять). Если планы, связанные с «распадом» России, в Минске всерьез уже не вынашиваются, то некоторые надежды на «реванш» (на откат к чему-то вроде «белорусской модели») решили умереть последними. Именно поэтому местные стратеги все «недемократические» проявления в стране-соседке квалифицируют как симптомы возврата.

Понятно, что примеров подлинного «возврата», равно как и подлинного «скачка» (в том смысле, что прошлое или будущее оказывается как бы в совершенном отрыве от настоящего — как если бы на месте населения А неожиданно стало проживать население В), история предложить не может. И вот же: «состояние» России читается из белорусского места-времени, что неизбежно порождает фундаментальную аберрацию. Вместо «неоконсервативного» зигзага, адресованному всемирному Завтра, отсюда видится «реваншистский» аппендикс к белорусскому Сегодня. Хотя, конечно, историю нельзя прочесть из объективного Нигде и Никогда.

Рассматривая мировое состояние дел и соотношение сил из «невыездного» угла, несложно придти к исключительно важному выводу о том, что вчерашние векселя и банкноты все еще действуют. Именно поэтому валютный и газовый вопросы расцениваются белорусской элитой в качестве «козырных карт» (хотя, конечно, многие «элитические» субъекты догадываются, что это не совсем так). Короче, лишь иллюзия убойной козырности «Белтрансгаза» и единого славянского рубля заставляет подверстывать к решению этих вопросов (проблем, задач, целей, хотений) столь же набившую оскомину проблему третьего срока. То есть предполагается, что система белорусских труб (в нескольких местах все еще состыкованных с «Ямалом») как-то критически важна для «Газпрома» и России в целом. В этом смысле замечание Путина о «споре хозяйствующих субъектов» (а не стран или народов) по сей день понимается в Минске не вполне адекватно.

Истина, между тем, состоит в том, что проблема «Белтрансгаза» — это скорее хозяйственная проблема Беларуси, нежели стратегическая проблема России. Не столько «Газпром», сколько сам «Белтрансгаз» заинтересован в реконструкции и возможности хоть какого-то включения в систему газового транзита РФ-Европа. Череда «газовых войн» привела к пересмотру значения белорусского транзита, и вот пожалуйста: российский менеджмент наметил пути снижения его стратегического «веса». С одной стороны, серия капитализаций (в т. ч. политических) в Украину, с другой — вложения в Северный путь, который, предположительно, будет построен к 2009–2010 г.

Однако главное состоит отнюдь не в этом. Оно состоит в «своевременном» отказе белорусской стороны от участия в проекте Ямал-Европа (в нем нет ни грамма белорусского «фамильного серебра»). Последствия этого отказа в полной мере сказались лишь сегодня: едва ли Москва всерьез рассчитывала на то, что ей удастся создать подлинную транзитную альтернативу здесь, прямо на белорусской территории. Оцените ситуацию: «расчетливый» белорусский режим прямо у себя дома допустил создание транзитного коридора, превосходящего по мощности четыре «фамильные» трубы. Теперь они могут спокойно ржаветь. Или не ржаветь — это уж как хотите. Во всяком случае, попытайтесь их кому-нибудь всучить хотя бы за $1 млрд.

Таким образом, сегодня Москва едва ли готова подшивать те или иные политические гарантии под документы юридического свойства. И не потому, что Россия «демократична», но потому только, что это глупо. Глупо поддерживать диктатора в обмен на предмет, который, во-первых, ему лично не принадлежит, а во-вторых, вне зависимости от принадлежности не имеет особого значения «по ту сторону» трансконтинентальных проектов. Хотите продавать «Белтрансгаз» — продавайте, не хотите — не продавайте. Можно предположить, что ценовая вилка между $500 млн. и $5 млрд. — это стоимость «третьего срока». Но здесь показательно возникновение фигуры независимого оценщика. Независимый оценщик — это такой оценщик, чей авторитет основан на способности отличать активы предприятия от чьей-то политической воли (определение).

Нельзя сказать, что Александра Лукашенко и его ближний круг не беспокоят догадки подобного рода, и, по всей видимости, благодаря этим догадкам проблема единой газотранспортной системы рассматривается в пакете с валютным вопросом. Этот последний тесно связан с вопросом финансового влияния, а стало быть, влияния как такового.

Деньги — оружие убойной силы: это и трансляционный канал, и транслируемые по нему энергии. Вот где, казалось бы, игра стоит собственных свечей: единый канал в обмен на третий срок. Но подобное равновесие ставок возможно лишь при таких принципиальных допущениях: идея российского влияния воспроизводится в незыблемых категориях, при этом белорусский азимут расценивается как ключевой; вопрос о пределах влияния не ставился и, следовательно, русские за ценой не постоят. Ничто их не беспокоит: ни репутация, ни сумма финансовых затрат (или растрат, что в случае с нынешним белорусским режимом is the same thing).

* * *

Вопрос, который должен быть поставлен: в какой мере мнение С. Караганова отражает официальную позицию Москвы? В той же мере, в какой официальная позиция Москвы отражает точку зрения политического сообщества и, в частности, точку зрения С. Караганова. Или: в той же мере, в какой А. Колесников верно размечает тупики кремлевской политики в отношении ближнего зарубежья.

Другими словами, не существует «подлинной» позиции Москвы, якобы скрываемой за «лицемерными» масками Караганова или, скажем, Жириновского. Если мы полагаем, что политика существует где-то по ту сторону структурных эффектов этой игры масок (возможностей), то нам следует отказаться от наблюдения за ее «поведением». Нам следует увлечься наблюдением за «поведением» элементарных частиц или космических объектов. Общественная жизнь — возможно, та единственная сфера, где законы «наружной рекламы» некоторым образом важнее тайных проектов, а позы — замыслов.

Важнее всего отмечать парадоксы «поверхности», на которой, собственно, и разыгрывается политическая драма. Мы помним, как Александр Лукашенко принял позу «поворота к Западу». Политолог прежде всего должен был увидеть не то, что этот «поворот» не отвечает «подлинным» намерениям Лукашенко, но то, что эта поза парадоксальным образом может обернуться «истинностным» подтверждением вроде как ложной заявки. За «поворотом» следовала серия внешнеполитических «поворотов» России — и вот же возможный эффект розыгрыша: Беларусь рано или поздно окажется там, куда «на самом деле» не стремилась, хотя и надевала подобающую случаю маску. Так «ложная» маска становится подлинной судьбой.

Маска «отсутствия проблем» в межгосударственном политическом поле — это также маска, тонко подогнанная к логике ситуации. «Нет проблем» преимущественно там, где, возможно, имеются контакты, но уже нет собственно поля. Беспроблемными выглядят сегодня, например, российско-британские отношения, однако имеются серьезные проблемы в отношениях России и ЕС при высокой насыщенности этих отношений. С другой стороны, имеются определенные проблемы в отношениях Беларуси с европейским сообществом. В последнем случае перед нами — «наружная реклама» внезапно возникшей зоны европейской юрисдикции. Пора к ней присмотреться.