Старцы
По всей видимости, проблема реформирования/сохранения СНГ обречена в видимой перспективе являться наиболее горячей и загадочной темой «повестки». Горячей — поскольку побуждает к «серьезным» и «глубоким» эмоциям, что, по меньшей мере, явствует из опыта недавнего слета министров иностранных дел Содружества в Минске («мы», — делает акцент А. Лукашенко, — оказались у опасной черты). Загадочной — поскольку уже более 10 лет СНГ не существует в том смысле, в котором обычно говорят о существовании чего бы то ни было. СНГ суть «мертворожденная» структура — об этом время от времени вспоминают не только комментаторы и аналитики, но и функционеры, которые затем начинают призывать Сообщество к немедленной реформе Сообщества.
Отсюда — вопрос, который хотелось бы поставить во главу угла: как и в каком смысле можно реформировать (обновить, усовершенствовать и пр.) функции структуры, которая бесполезна именно в функциональном отношении? Что именно в таком случае следует понимать под функциями или, скажем, целями СНГ, которым предположительно эти функции должны подчиняться?
Подобная постановка вопроса избавляет нас от необходимости давать разъяснения по поводу «онтологического» аргумента («от противного»), к которому любят прибегать уполномоченные лица: СНГ хоронили много раз, и ему это не повредило. Действительно, сложно похоронить объект, форма «наличного присутствия» которого сама по себе является загадкой. Сложно (если вообще возможно) хоронить: призраки, привидения, воспоминания, навязчивые идеи и пр., а также институции, которые не являются инкорпорированными, т. е. воплощенными в реальных структурах и практиках повседневности (если, конечно, не брать в расчет физические пространства, отданные под представительства СНГ).
Следовало бы напомнить, что Соглашение о создании Содружества независимых государств (от 8 декабря 1991 г .) предусматривает сохранение единого оборонного пространства, единых вооруженных сил, единого гуманитарного пространства, отсутствие таможенных границ и много такого, чего в настоящий момент не сохранено, не создано, а в конечным счете — не предусматривается.
Это, разумеется, не означает, что сегодня между постсоветскими государствами не реализуется более или менее полноценного сотрудничества в различных сферах, однако все эти обмены (от торговых до гуманитарных) осуществляются преимущественно по «лучевому» (Россия — постсоветские государства) либо «региональному» принципу (прямые межгосударственные отношения по типу Беларусь-Украина, Казахстан-Киргизия). Картина несколько осложняется за счет сети отношений, реализуемых на базе межправительственных и межведомственных контактов, контрактов и договоренностей, а также различного рода «фракционных» объединений «со смещенным центром тяжести» (СГ, ЕЭП, ОДКБ, ЕврАзЭС), которые на деле сложно провести «по балансу» СНГ по той простой причине, что они не предполагают — даже в перспективе — общих обязательных нормативов для всех участников Содружества. Этим СНГ, в частности, отличается от ЕС.
Нередко СНГ вменяется в заслугу «регулирование вопросов железнодорожного сообщения, взаимное признание странами СНГ дипломов об образовании и десятки других мелких вопросов» (если воспользоваться «формулой» директора Института политических исследований С. Маркова). Если опустить «десятки других мелких вопросов», то тезис о железнодорожных сообщениях выглядит одним из наиболее загадочных. То ли институт СНГ принимает посильное участие в составлении тарифов и графиков движения поездов, то ли имеет какое-то отношение к решению проблемы ширины железнодорожной колеи, — здесь не вполне понятно. Хотя понятно, что некоторые «технические» проблемы незаметно прописываются в качестве политических. То же касается дипломов. В свое время РФ заключила соглашение с ЕС о взаимном признании дипломов, и этой проблемы сегодня не стоит. Зато внутри СНГ эта проблема существует. Хорошо известно, что в Туркмении российские дипломы не признаются, а в Беларуси российские научные звания должны быть «подтверждены» или «перерегистрированы» — назовите как угодно — в местных научных советах.
Заместитель директора Института стран СНГ В. Жарихин называет две «существенные вещи, которые еще сохраняют это понятие — Содружество независимых государств» (курсив — Я.По.): 1) обязательство поставлять энергоресурсы странам, входящим в СНГ, за «примерно полцены», 2) отсутствие визовых ограничений при передвижении (кроме Грузии). По поводу второй «вещи» ограничение названо — «кроме Грузии». Существует также ряд «невизовых» запретов и ограничений (в ряде случаев делающих предпочтительным именно визовый режим), обусловленных, скажем, необходимостью регистрации, получении видов на жительство и пр. Что касается энергоресурсов, то, насколько нам известно, конкретные тарифные нормативы определяются контрактами (например, между Газпромом и Беларусью либо Украиной) и никак не соотносятся с нормативной базой СНГ. То есть вообще. Нет никаких документально заверенных «обязательств».
Несложно предположить, что полная ликвидация СНГ (не просто реквиемы и похороны, но именно ликвидация) вовсе не приведет к тому, что перестанут ходить поезда или начнутся перебои с поставками угля и углеводородов. Серия протоколов по безвизовым передвижениям граждан либо взаимном признании дипломов, в конечном счете, также не требует визирования чиновников СНГ. Между тем отсутствие «реальной» отдачи от СНГ вовсе не означает, что он был и остается полностью дисфункциональным институтом, существующим (и финансируемым) неизвестно ради какой цели. Словом, имеется какая-то важная функция (группа функций), которая реализуется только и исключительно за счет инстанции Содружества и которая с недавнего времени требует активного вмешательства с целью ее полного либо частичного восстановления. Вот об этом и хотелось бы поговорить.
Если делать различие между законностью и легитимностью, то некий скрытый смысл Содружества станет более или менее прозрачным (ниже, значительно ниже мы вспомним и о смысле как таковом). «Законное» требует прописки в Законе, т. е. определенной ратификации решения, притязающего на всеобщность, в то время как «легитимное» некоторым образом ратифицировано до и вне зависимости от оформления в виде всеобщего Закона. Можно согласиться с Пьером Бурдье, настаивающим в противовес Максу Веберу, что признание легитимности не является свободным актом сознания, поскольку «коренится в непосредственном согласовании инкорпорированных структур, ставших бессознательными» [1] .
Акт денонсации Договора от 1922 г. об образовании СССР можно признать законным, поскольку, являясь «свободным актом сознания», он, с другой стороны, сам по себе являлся законом (поспешно ратифицированным всеми государствами б. СССР). Но он не был легитимным, поскольку не был согласован с «инкорпорированными структурами, ставших бессознательными»: граждане СССР настолько привыкли к тому, что они граждане СССР, что не представляли себя в качестве каких-то других граждан, и в этом смысле были верны «своему стилю». Можно также вспомнить о том, что решение о «самороспуске» СССР было принято вопреки итоговому резюме референдумов, на которых подавляющее большинство граждан проголосовало за сохранение СССР (советских республик в составе СССР). Хотя и в полном соответствии с провозглашенными (загодя) едва ли не всеми союзными республиками декларациями о государственном суверенитете.
Однако реальной изнанкой акта денонсации Договора об образовании СССР был акт провозглашения СНГ. Собственно говоря, это был единичный акт, состоящий из двух синхронных акций, причем, если так можно выразиться, законная нелегитимность первой подпиралась незаконной легитимностью другой. Таким образом, СНГ перенимало символический капитал СССР, изначально выполняя специфическую компенсаторную функцию, связанную, во-первых, с необходимостью сохранения центра, без которого все символические и физические обмены казались немыслимыми, и, во-вторых, с необходимостью восполнения недостатка суверенитета всех ННГ. Что касается других капиталов — экономических, культурных и пр. (т.н. «наследство СССР»), то они подлежали немедленному дележу, что, собственно, и схватывалось образом «бракоразводной конторы». Образом, слегка вводящим в заблуждение.
Некоторые участники вискулевской интермедии, возможно, изначально предполагали, что символическая функция СНГ впоследствии — когда локальные элиты оформятся в государственные элиты, а ННГ станут реальными субъектами международного права, — также подлежит перераспределению. Во всяком случае, показательно, что первоначальное наименование «Союз независимых государств» было изменено (говорят, что термин «содружество» предложил Леонид Кравчук). Трудно сказать, в какой стадии находились в тот момент прожекты в части различных атрибутов суверенитета (национальные валюты, посольства, флаги, гимны и пр.), однако по всему было видно, что сам процесс низложения имперского центра переживался как радикальный, «не имеющий аналогов в истории» эксцесс самими непосредственными участниками этого события.
Между тем логика такого процесса не является чем-то «из ряда вон». Прекрасной иллюстрацией сценария распада имперского комплекса может служить анализ заката Монгольской империи, проделанный Музафаром Аламом. «…В условиях разгула политического и военного авантюризма, — отмечает автор, — сопровождавшего императорскую власть и приведшего к ее упадку, ни один из авантюристов не был настолько силен, чтобы свергнуть императорскую власть и заставить подчиниться других. Все они боролись отдельно, чтобы нажить личное состояние, и угрожали позициям и достижениям друг друга. Некоторые из них, однако, сумели установить свое доминирование над другими. Когда они добились институционального признания своих завоеваний, им понадобился центр, чтобы узаконить эти приобретения» [2]. Как демонстрирует М. Алам, упадок императорской власти при одновременном усилении автономии провинций ведет к тому, что местная знать продолжает соотноситься через «некую видимость имперского центра», которому придается легитимирующая функция.
В строгом смысле аналогичную модель мы имеем и в случае с Содружеством, представляющем «такую видимость центра», которая в некотором значении превосходит наличные «децентрализацию» и «автономизацию». Для обоснования этого утверждения достаточно указать на то, что мало располагать необходимыми номинальными и физическими (парламент, премьер-министр, валюта, законодательство, язык, территория, население и пр.) признаками суверенитета, необходимо также, чтобы все это признавалось с «внешней», так сказать, стороны. Президент республики, — напоминает Джон Остин, — это тот, кто считает себя президентом республики, хотя в отличие от сумасшедшего, принимающего себя за Наполеона, за ним признается основание так считать.
Таким образом, символическую функцию компенсации/восполнения СНГ реализовывало не только в том смысле, что напоминало гражданам ННГ о «семье народов», но и в том, что восполняло, заделывало бреши в национальных суверенитетах. Это очень важно. Если, например, бывший секретарь ЦК КПСС в условиях самороспуска партии превращается в главу государства и, стало быть, некоторым образом наследует партийные капиталы, то некую видимость законности «сделке» подобного рода (неизвестно, между кем и кем) может придать лишь внешний легитимирующий центр. Этот центр, собственно, и играет роль того основания, о котором говорит Остин: так агент одной элиты (Ельцин, Шеварднадзе и пр.) загадочным образом вдруг превращается в лидера другой, новой элиты, за которой признается определенная доля в некогда общем «имуществе».
Из сказанного, по меньшей мере, следует, что СНГ никогда не являлось «интегративной» структурой и в этом отношении всегда было чем-то прямо противоположным образованиям вроде ОДКБ и ЕЭП, поскольку налагало прямые ограничения на различного рода централизацию и унификацию. Договор об СНГ — это своего рода договор о разделе сфер влияния и зон обладания, фиксирующий определенное соотношение сил между прямыми конкурентами.
Можно сказать, что с функцией символического восполнения (суверенитетов) Содружество справилось относительно успешно, особенно если сравнивать с аналогичным процессом распада Югославии. Остается ряд нерешенных проблем, связанных с взаимными притязаниями стран Содружества (проблема Черноморского флота, вопрос белорусско-украинской границы и пр.), большинство из которых, впрочем, сегодня квалифицируется в качестве «межгосударственных». Вместе с тем, установив определенный «внешний» предел объединения, проистекающий из взаимного соотношения политических сил, признанных в качестве национальных, СНГ не устанавливает пределов распада, автономизации «вглубь», как бы оставляя эти проблемы на усмотрение сотоварищей-участников СНГ. Здесь достаточно уяснить, что центральный костыль империи — КПСС — был выдернут одновременно на всех уровнях.
Серия парламентских кризисов, через которые независимо друг от друга в 90-е г. прошли многие независимые государства, — свидетельство того, что мы имеем дело не просто со случайным стечением обстоятельств, но с определенной структурной логикой так называемых «суверенизаций»/«распадов» (того, что в строгом смысле никогда не представляло собой единств типа «нация», «общество» или «государство»). Практически во всех постсоветских государствах в какой-то момент была создана «сильная» президентская власть — чаще всего на руинах битв между бывшими совминами и бывшими советами, либо между парламентами и президентами, чье предназначение, казалось бы, заключалось в посредническом присутствии «над схваткой».
«Сильная» президентская власть, хотя и располагает серьезными преимуществами по отношению к другим центрам власти, однако — в условиях отсутствия реальных противовесов — грозит преобразоваться в виртуальный центр по образу и подобию СНГ. Упомянем Нагорный Карабах, Чечню, проблемы взаимоотношений центра с регионами (Россия, Украина, Грузия, «необъяснимый» перенос столицы Казахстана в Астану). Возможно, высшим воплощением процесса автономизации (т.е. борьбы за власть между местными элитами и местных элит — против центра) стало требование Юрия Лужкова к федеральным органам платить арендную плату за пользование «его», т. е. Лужкова, зданиями и сооружениями. Имелись в виду Кремль и ряд других подобных строений.
Исход этой борьбы, как правило, завершавшийся в пользу «ствола», в наибольшей степени располагавшего ресурсами для победы (СМИ, финансы, иллюзия нейтралитета и пр.), нередко требовал в качестве последнего аргумента признания этих завоеваний со стороны сотоварищей по клубу СНГ. Разумеется, не все участники этого клуба, с одной стороны, нуждались в подобном аргументе, а с другой — не все соблюдали определенные джентльменские соглашения.
Так, например, Туркменбаши — как только он назвал себя «отцом всех туркмен» — вообще перестал нуждаться в любой внешней легитимации. Он строит восточную сатрапию и любой внешний легитимат воспринимает скорее как угрозу (хотя демонстративно «не лезет в чужие дела»). Можно сколько угодно смеяться над его «божественными» стихами, но куда более забавным выглядит заявление Павла Бородина о том, что власть Лукашенко или Путина проистекает «от Бога». Все помнят о том, что своим избранием на посты президентов они обязаны не какой-то мистической силе, но Конституции и социологическому проценту, заверенному ЦИК и различного рода наблюдателями. Между тем Лукашенко, по всей видимости, не считая, что должен соблюдать какие-то джентльменские соглашения, которых лично не подписывал, в свое время пытался активно играть на стороне российских губернаторов, затеявших настоящий крестовый поход против Кремля. Дабы не уличать одного Лукашенко, вспомним о продолжающемся заигрывании Кремля с руководством Абхазии и Приднестровья (все — на фоне заявлений Путина о том, что «мы» никогда не общаемся с «оппозицией»).
Логика сохранения Содружества — даже если исходить только из нее — требовала некоторого преобразования его осевой функции. Такая перспектива нарисовалась, как только перед постсоветскими лидерами встала проблема «преемственности» (т.е. сохранения приватизированных и освоенных капиталов) — в форме обнаружения «преемников» либо в форме прямой пролонгации президентских полномочий. Именно Минску — в ситуации обострения конфликта с ОБСЕ в 2001 г. (точнее, КНГ ОБСЕ под председательством г-на Вика) — выпало предложить небольшую «техническую» инновацию, которая, впрочем, изначально задумывалась как полноценная символическая функция СНГ.
Неслучайно о «кризисе СНГ» впервые всерьез заговорили в тот момент, когда некоторые из подписантов Алма-атинской декларации (21 декабря 1991 г .) — Каримов, Назарбаев и Акаев — отслужили два среднестатистических президентских срока, но до сих пор не нашли подходящих преемников. Вообще говоря, почти все постсоветские лидеры имели те или иные проблемы с институтами ОБСЕ, посланники которых никак не могли понять, что выборы внутри Содружества являются невероятно «честными», очень «прозрачными» и совершенно «добровольными». Почему Лукашенко первым забил в колокол? Потому что с этим непониманием, с этими, с позволения сказать, двойными стандартами он столкнулся уже осенью 1996 г ., когда решил немного подправить Конституцию в той части, где трактовалось про власть. То обстоятельство, что белорусский референдум не был признан ОБСЕ, но получил признание со стороны Содружества, и предопределило появление идеи о необходимости создания института наблюдателей СНГ.
Эта идея была сформулирована 1 июня 2001 г. в Минске, во время саммита глав государств Содружества (за три месяца до президентских выборов в Беларуси), — и была тут же единодушно и радостно одобрена. Так символическая функция СНГ была радикально обновлена и упрочена: за институтом де-факто закрепляется монополия легитимной номинации как официального — эксплицитного и публичного — «благословения легитимного видения социального мира» [3]. Это власть чудовищной силы, поскольку теперь не те или иные «внешние» инстанции, но именно участники Содружества располагают монопольным правом определять, что есть хорошо, а что плохо, располагают правом называть тиранию «демократией», процент — «народом», а рабство — «свободой».
Во всяком случае, до 2001 г. никто из уполномоченных лиц СНГ не осмеливался открыто заявлять о том, что существует «западная демократия», но имеется также и «восточная». Глава российского ЦИК, по совместительству глава временных миссий соглядатаев Содружества Александр Вишняков пообещал разработать специфическую «конвенцию о стандартах свободных и демократических выборов в рамках СНГ» — хотя соглядатаи приступили к соглядатайству, так сказать, в режиме перманентного кредита (в смысле: позитивные заключение утром, стандарты — вечером). Ну и, разумеется, механизм заработал на полную мощность: «легитимируются» президентские, парламентские выборы и референдум в Беларуси, выборы в Армении, Грузии, Азербайджане, Украине или даже президентские выборы в Чечне (90%-я явка и 80%-й перевес бедняги, которого вскоре быстро убили). Опьяненные избытком символического капитала, лидеры СНГ направляют в адрес ОБСЕ ультиматум, содержащий требование немедленной реформы (едва ли не с московского ипподрома).
Между тем «повторное» становление Содружества совершается отчасти под прикрытием недоразумений, порожденных тем обстоятельством, что можно с чистой совестью описывать проблемные и неоднозначные структуры постсоветского, светского и национального государства в определенном языке — в языке права, тяготеющего, напомним, к всеобщности, а не к «модельности» (например, белорусской), — который сообщает им совершенно иное основание и тем самым готовит их преодоление. С другой стороны, возникающий излишек символического капитала готовит новое его перераспределение, на сей раз — в пользу элиты, которая так и не разучилась мыслить в терминах постсоветского пространства. Речь, конечно, о России, которая постепенно превращается в заложника капитальной иллюзии всевластия. Еще раз подчеркнем, что виртуальный имперский центр, о котором мы говорим, существует не в том смысле, в котором существует Россия; более того, этот центр не совпадает с «Россией», и Россия в его легитимирующей функции нуждается ничуть не меньше остальных ННГ (а, быть может, больше, поскольку СНГ оправдывает ее военное присутствие в известных точках). Хотя просторный русский ум и не считает необходимым для себя вдаваться в столь «несущественные» материи.
Адекватного восприятия этих недоразумений вполне достаточно для уяснения того факта, что «неожиданные» революции в Грузии и Украине, а затем в Киргизии не были столь уж неожиданными. В случае с Молдовой речь, разумеется, идет вовсе не о революции, но об адаптации системы, усвоившей уроки оранжевого кризиса. Мишень, которую выбирает Воронин & конкуренты с целью предвыборной атаки, показательна сама по себе, но это не Россия, как принято считать. Вернее, не Россия как таковая. Комментаторы, гневно указующие на то, что молдавские власти выдворили «российских граждан», мягко говоря, лукавят, поскольку там были еще и белорусские граждане. В общем и целом же это были уполномоченные временной миссии неправительственной организации по наблюдению за выборами в странах СНГ (CIS/EMO) — той самой организации, которая осенью 2004 г. признала законность победы Виктора Януковича на президентских выборах в Украине.
Итак, г-да Сакаашвили, Ющенко и Воронин (подобно балтийским элитам, сразу определившимся с ориентирами) больше ничем не обязаны СНГ, поскольку законность и легитимность их власти обретает свою опору вовсе не в ортопедическом центре легитимации вроде Кремля или Содружества. Отчасти эти законность и легитимность увязаны с признанием со стороны куда более обширного сообщества, чем СНГ (страны СНГ также являются участниками этого сообщества). Но в более точном смысле она увязывается с определенным контрактом, в соответствии с которым уполномоченное лицо обязуется выполнять свои властные функции, принимая на себя ответственность, которая отчасти вытекает из необходимости сложения этих полномочий к определенному и определяемому (Законом) сроку. Наконец, нужно сказать о тех структурах повседневности, которые за 14 минувших лет уже укоренились в том, что, быть может, не вполне точно именуют коллективным бессознательным. Попытайтесь в течение трех секунд «преобразовать» 200 тыс. белорусских рублей в «икс» российских, а затем в «игрек» украинских гривен, — и вы поймете, о чем я говорю. В общем, не существует никаких универсальных стандартов и инстанций — будь то единая валюта, единый эквивалент демократичности или единый стандарт обслуживания на придорожных полустанках.
Формирование оси ГУАМ — это не столько признак возникновения некой реальной структуры, сколько симптом формирования новой (в рамках узко понимаемого постсоветского пространства) философии межгосударственных отношений, минующих виртуальный имперский центр. И это — симптом девальвации символического капитала СНГ.
Дело не только в том, что выход из СНГ Грузии, Украины и Молдовы оставляет Россию наедине с восточными сатрапиями, среди которых Беларусь — далеко не самая милая и нежная; следует сразу сказать о том, что акция «возвращения» Украины будет напоминать возвращение греков под стены Трои внутри большого деревянного коня (впрочем, глава украинского МИД Борис Тарасюк уже заявил о том, что Украина приостанавливает свое участие в миссиях CIS/EMO до момента, пока их стандарты не будут соответствовать стандартам ОБСЕ).
И не только в том, что излюбленные аргументы Содружества перестают действовать внутри Содружества: если ранее все говорили о том, что «мы не созрели», что у нас «особое пространство» и пр., то теперь, как говорится, нет кворума. В чем состояла прелесть Содружества? В том, что это была надстройка «для всех» и «во имя всех»: мощь единогласия говорила вместо всякой единичной и случайной воли народа. Но сегодня, когда г-н Лукашенко заявляет, что Запад имеет к нему претензии из-за дружбы с Россией, остается необъяснимым, почему из-за дружбы с Россией (о которой после поездки Путина в Киев заговорили вновь) Запад не критикует Украину.
Дело, наконец, еще и в том, что события в Грузии, Украине и Молдове некоторым образом обнажают основное, хотя и неписанное предназначение СНГ. Успех же символического (идеологического) производства в духе «наблюдений» и «номинаций» СНГ во многом определялся тем, что осевая его функция оставалась незамеченной (по той простой причине, что наиболее эффективно работает то, что не контролируется сознанием).
Все это в итоге приводит к «объективной необходимости» реформы. И вновь Содружество оказывается перед выбором. Либо «реформироваться» в направлении определенных «технических» функций — и это может означать повторную попытку маскировки того, что осознавать нежелательно, попытку, которая в конечном счете приведет к полной ликвидации этой структуры. Либо реформироваться в плане прямого прочтения знаменитого Соглашения об образовании СНГ: «Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация, Украина как государства-учредители Союза ССР <…> основываясь на исторической общности наших народов и сложившихся между ними связях, учитывая двусторонние договоры <…> стремясь построить демократические правовые государства <…> подтверждая свою приверженность целям и принципам Устава Организации Объединенных Наций, Хельсинского заключительного акта и других документов Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, обязуясь соблюдать общепризнанные международные нормы о правах человека и народов, договорились о нижеследующем… „.
Парадокс в том, что все рано или поздно следуют букве и духу закона, которому — быть может в силу какого-то недоразумения — присягнули. В промежутке между принятием закона и его полноценной реализацией могут происходить различные забавные и потому печальные интермедии. Для тех, кто так и не достиг целей СНГ, т. е. не построил демократического правового государства, остается сложная и непосильная задача поддерживать друг друга на этом пути. Подобно героям эпоса — древним старцам, один из которых слеп, другой глух, третий крив, четвертый с разумом дитяти …, а девятый на самом деле давно умер.
Примечания:
[1] См. Бурдье П. Дух государства: Генезис и структура бюрократического поля // Поэтика и политика. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии РАН. — М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 1999. — С. 125-166.
[2] Alam M. The Crisis of Empire in Mughal North India, Awadh and the Penjab. 1708-1748. — Oxford-Delhi: Oxford University Press, 1986. — р. 17.
[3] Бурдье П. Социология политики. — М .: Socio-Logos, 1993. — с. 72