Демократизация института звезд
Симпатичные девочки и мальчики на экране телевизора питаются, ругаются, танцуют и поют — весело живут. Это не молодежный сериал. Это происходит «на самом деле». Это «Фабрика звезд». И мы уже который год смотрим на «настоящую» жизнь по ту сторону экрана. Настоящую жизнь не в том смысле, в котором говорили о продуктах другой, киношной фабрики — Фабрики грез — «вот настоящая жизнь», имея в виду утопическую перспективу, жизнь, какой она должна быть. Настоящая жизнь полуфабрикатов, которая производит магический эффект на зрителя, — в отличие от простого формата шоу, это та же жизнь, какой живет сам обыватель. Ведь мы делаем то же самое по эту сторону экрана. Питаемся, смеемся, ходим по квартире, напеваем и подтанцовываем. И мы польщены этой снисходительностью к нам заэкранных обитателей, их нисхождением в «простых людей». Как-то спокойнее, когда ничего другого — Тайны, Мечты, Утопии — нет. «Звезды» не падают с небес, они такие же, как мы. И нет лучшего, иного места, нежели перед телевизором, который идеально замыкает тот, другой мир на наш, делая пространства по эту и по ту сторону экрана самодостаточными сообщающимися сосудами.
Конечно, было бы упрощением сводить весь эффект Фабрики к «демократизации» института звезд. Фабрика представляет собой новый медиажанр, новую культурную форму. Она смешивает в себе, доводит до готовой гомогенной кондиции различные «полуфабрикаты» телевизионной сетки постмодернизма: поп-шоу и пип-шоу, реал-шоу и ток-шоу, «художественность» мыльной оперы и «документальность» нравоучительных бесед, яркости клипа и, конечно, рекламы как важнейшего на сегодня из всех искусств.
Фабричная реклама уже не только брутально прерывает программу «на самом интересном месте», сколько пытается ненавязчиво встраиваться в ткань Фабрики. В объектив камеры нет-нет, да и попадет то аудиовидеотехника, неслучайность присутствия которой маркируется хорошо различимой табличкой фирмы-производителя, то мобильный телефон ясно читаемого бренда, то логотип сотового оператора. Все это просто элементы интерьера Фабрики, жизненного мира его обитателей, а не пришельцы из надуманного трансцендентального пространства рекламного ролика. Рекламные объекты переводятся в разряд близкого и домашнего. Они по умолчанию являются предметами бытового обихода будущих звезд. И не нужно навязчивости слоганов, изобретательности визуальных ассоциаций и монтажных нарезок для того, чтобы «продвинуть» эти предметы и в наш обиход. Это похоже на новый этап «гуманизации» рекламы в том смысле, в котором Мишель Фуко говорил о «гуманизации» судебных наказаний и всей системы власти в 19 веке, при более пристальном взгляде оборачивающейся еще более систематическим и глубоким внедрением власти в ткань социума.
Идеология выбора
Сутью постмодернистской власти является принуждение к выбору. Это принуждение разворачивается как на уровне публичной политики, так и на уровне повседневных автоматизированных, нерефлексируемых практик. Насилие постмодернистского выбора заключается в том, что его нужно бесконечно воспроизводить в ситуации, когда на базовом уровне — «по умолчанию» — выбор давно уже сделан.
Да, во времена КПСС выбор тоже был сделан за нас, в то время как нас призывали свободно выбирать — «Летайте самолетами Аэрофлота!» или «Голосуйте за блок коммунистов и беспартийных!». Но двусмысленность этого «выбора» была не только фактом иронического сознания советской интеллигенции и широких слоев народа, но и источником того продуктивного напряжения между сущим и должным, сказанным и подразумеваемым, цензурой и средствами ее обхождения, которое стимулировало практику выбора совершенно иного рода — выбора слов. Было что-то глубоко поэтическое в этой ситуации невозможности «назвать вещи своими именами», во всеобщих практиках непрямой речи, иносказания, увенчивающегося молчаливым пониманием групповой солидарности.
Современная постмодернистская идеология выбора в постсоветской культуре уже не является объектом всеобщей иронии, как, похоже, и фактом сознания интеллигенции. По словам Жванецкого, один большой Обман распылился на мириады маленьких обманов. И не интеллигентское это дело заниматься рефлексией или иронизированием над «детскими шалостями» маркетинга и рекламы типа «купи прохладительный напиток и тем самым ты выберешь Радость, Свободу, Любовь». Они настолько пошлы, массовидны и, в общем-то, безобидны, что могут стать объектом — под стать самим себе — шуток «аншлаговских» шутников. Умиротворенные восстановленной «естественностью» потребления мы перестаем замечать какой-либо идеологический «обман» вообще.
Обман в кавычках потому, что нас, собственно, никто не обманывает — мы и сами «рады» идеологически обманываться. В том смысле, что идеология есть воображаемое отношение к реальным условиям нашего существования (классическое определение идеологии Луи Альтюссера). Идеологический «обман» основан на неизбывном неузнавании условий нашего существования (Славой Жижек). Ибо в недрах нашего социального существования заключена Травма, невыносимая невозможность свести концы с концами. На уровне субъекта это невозможность идентификации, совпадения с собой без момента радикального отчуждения (см., в частности, концепцию «стадии зеркала» Лакана). На уровне общества — невозможность социального «организма», цельности без антагонистических разрывов, невозможность социальных отношений без той или иной формы фетишизации (традиционной модели Господин-Раб или товарно-денежного фетишизма, по Жижеку). Разнообразные политические идеологии суть лишь вариации этого фундаментального идеологического фантазма Человека («естественного», «простого») и Народа («единого», «безгрешного»).
«Обман» заключается не в том, что мы, как нам кажется, развлекаемся, выбираем фабричных «звезд», а «на самом деле» участвуем в обороте чужого капитала — платим за звонки, покупаем билеты на концерты, скрыто оплачиваем рекламу, создавая рейтинг программе и т. д. В наши «просвещенные» постмодернистские времена большинство достаточно хорошо осознает, что все, в общем-то, крутится вокруг денег и частного интереса. И все дежурные разговоры о том, как артисту важно самовыразиться перед толпой, чтобы доставить ей удовольствие, воспринимаются с циничным пониманием. Это в СССР нужно было, чтобы верили в то, что артист или политик только и думает что об удовольствии и благе народа. Сейчас достаточно соблюдения формальностей.
Самообман состоит в том, что мы не признаем наличия имманентного предела Выбору, симптоматических из него исключений, которыми поддерживается сама социальная реальность постмодерна, основанная на универсализме Выбора. Мы с особым наслаждением предаемся практикам выбора, не задумываясь о форме и основаниях Выбора. Способом задуматься об этом стали для автора отдельные размышления о том, как «сделана» Фабрика звезд.
Предрешенность выбора
Да, на краю нашего сознания постоянно находится тревожная мысль о том, как много выбрано не нами в Фабрике. В закрытой от публичного пространства зоне предрешены правила — здесь маркетинговая стратегия, не до демократии. Вопросы вроде «а почему с регулярностью ритуала будут приноситься человеческие „жертвы“ (выбывание участников), причем совершать эти „жертвоприношения“ необходимо самим участникам шоу?» и т. п. становятся вопросом типа «а почему светит солнце». Таковы Правила Игры — зрелищность и прибыльность, которые имеют форму внешнего, непрозрачного, квазиестественного закона для внутреннего фабричного мира свободного творчества и самовыражения.
Самосовершенствование и творческий рост полуфабрикатов гарантированы тем, что они не обсуждают Правила Игры. И дело не столько во внешнем принуждении — Правила становятся частью их практической веры в Себя и в «свой» Путь. Но чем тревожнее эта мысль о предзаданности, тем с большим удовольствием мы гоним ее с момента, когда выбор не просто возникает перед нами, а нас всячески подталкивают, понуждают к нему. Вот в этом диапазоне ты не просто можешь — ты обязан выбрать. Бери пример со своих будущих кумиров!
Полуфабрикаты выбирают, как бы трудно им ни было, — сжав зубы, глотая слезы и вымучивая слова. Ведь перед ними вопрос из серии «кого ты больше любишь — маму или папу?». «Мне неимоверно сложно делать выбор», «они оба такие близкие, родные, дорогие» — такова основная тема выступлений полуфабрикатов перед голосованием (по Правилам Игры они должны мотивировать выбор, обозначая его рациональность). Они «мотивируют» свой выбор, полутеатральные, полурастерянные, перемешивая дискурс исповедальной искренности и сленговые штампы («суперстар», «мегачел»). Как правило, выбор на самом деле нужно делать между двумя людьми, с которыми ты свыкся, сжился за время общих радостей и испытаний. И мера замешательства, почти прострации, возникающая в этой ситуации, отражает конфликт между верой в Себя и свой Путь и ощущением себя элементом коллективной динамики группы таких-же-как-ты.
Но этот конфликт неизменно оканчивается в пользу выбора. Выбора за устранение из проекта одного из участников и… за самого Себя. «Жертва» чего-то в высшей степени Ценного (одного-из-нас, частички самого себя) не ведет к обновлению, воспроизводству групповой солидарности, что является существенной функцией архаического ритуала. Постмодернистская инсценировка «жертвования» одним-из-нас является условием самовыживания. Уже в том простом смысле, что отказ от голосования все равно влечет удаление с Фабрики как «номинанта», так и самого отказавшегося. Отказ от выбора ничего не меняет в существовании Выбора (вспомните фильм «Королевская битва» с «выбором» убивать или быть убитым, который ставит перед школьниками Такеши Китано). Выбор происходит в любом случае — таков Закон Игры. Перед лицом этого внешнего и в момент подчинения ему на сцене вполне иррационального Закона любая коллективная форма в сознании выбирающего распадается на множество индивидов, потенциально делающих свой выбор «за» или «против» тебя.
Выбор как Спасение
При этом акт выбора дискурсивно оформляется как «спасение». Голосуй или кто-то очень сильно «проиграет». И здесь просматривается пострелигиозная составляющая Фабрики — симуляция проекта Спасения, восхождения к новой, лучшей Жизни по ступенькам избеганий «смерти». «Спасите фабриканта! Спасайте, кто может!» — настойчиво призывает телеведущая. И ведь есть от чего спасать — исключение из проекта это своеобразная символическая «смерть», исключение из сообщества «избранных». Хорошо, что, для того чтобы спасти полуфабриката, не нужно прыгать в воду, входить в огонь или вести душеспасительные беседы на грани собственного душевного равновесия. Спасти человека здесь значит просто набрать определенную комбинацию цифр на мобильнике. Вопрос о том, что спастись может и должен каждый, не стоит. Спасутся «избранные». Зрители же помещаются в «божественную» область принятия решений. Ты спасаешь, пользуясь абсолютно защищенной позицией спасения. Обладание мобильником (лучше — определенным, какие на Фабрике), бытие абонентом определенного оператора, привычка просмотра определенной телепрограммы в прайм-тайм — вот твоя символическая защита, о выборе которой ты даже не задумываешься. Ты уже раз и навсегда «спасен» — от тоски, одиночества, непонимания, бессмысленности существования и других бытовых проявлений конечности и неполноты бытия. Ибо ты причастен к чему-то Большему: Коллективному Проекту, в котором твое участие чудесным образом оказывается «решающим».
Продюсеров не выбирают
Предзаданность выбора проявляется и в том, что сообществом экспертов-продюсеров — кто и по каким основаниям выбирал их? — заранее определено, какие типажи и торговые бренды будут «стилеобразующими» (что тоже во многом предзадано многочисленными неавторскими факторами — конъюнктурой рынка, конфигурацией спонсоров, популярностью того или иного типажа в широких массах, связями на телеканалах). Вообще Фабрика репрезентирует новую степень зависимости от фигуры Продюсера, который становится буквально символическим отцом, а не просто человеком, вкладывающим в тебя деньги. Это Учитель, это Режиссер твоей жизни. Под его недреманным и всевидящим оком, материальным аппаратом которого выступают камеры слежения, усиливаются истерические симптомы театрального поведения участников. Посмотрите, как обостряются бытовые вспышки показной бравады, безудержного веселья или спазмы волнения, горьких слез при непосредственном общении фабрикантов с Продюсером. Фабрика — это возведение продюсера на новую высоту, придание ему статуса видимого культурного героя. Кто еще недавно за пределами шоу-бизнеса знал «в лицо» продюсера, был ли он систематически представлен на экранах культурных репрезентаций? Сейчас это настоящий Композитор — он объединяет в гармоническую композицию текст и музыку песни, голос и внешность исполнителя, формат и место исполнения в сетке телевещания. Он делает Событие, превосходящее просто исполнение песни. Он «сочиняет» людей и тот мир, в ореоле которого они нам ежедневно являются. Он по-отечески входит и в нашу жизнь, коль скоро все мы становимся частью этого мира, этой причудливой многодетной семьи из дюжины подростков, «братьев и сестер», Папы-продюсера и Мамы-директора.
«Отроки в павильоне» или «Через номинации к звездам»
Вспомните старую, добрую, кажущуюся уже нелепой советскую кинофантастическую дилогию «Москва-Кассиопея» и «Отроки во вселенной». Там тоже «избранные» подростки в искусственном закрытом пространстве звездолета, попрощавшись с родными и близкими, идут к своей цели. Но нельзя даже вообразить, чтобы перед советскими «полуфабрикатами» — не тот «формат» — стояла проблема выбора в той плоскости, в которой она постоянно дамокловым мечом висит над фабричными отроками. Команда советских «звезд» за самого бесполезного и бездарного члена коллектива борется до конца. И здесь каждый может выбрать для себя способ самопожертвования, необходимый для такой борьбы. Так внешняя Цель, Миссия проекта по траектории кольца Мебиуса переходит в задачу поддержания внутригруппового гомеостаза. По ходу продвижения к некой конечной цели обнаруживается более фундаментальная миссия — само это коллективное движение, способное захватывать любые цели.
На Фабрике мы имеем дело со схожим «фантастическим» пространством. Оно представляет собой замкнутую систему сообщающихся сосудов, которую невозможно картографировать. Отдельные функциональные помещения как бы дрейфуют друг относительно друга, примыкая друг к другу где-то в невидимой внешней зоне. По внешним, непересекающимся контурам циркулируют внешние люди — обслуживающий, технический, административный персонал. К фабричному «звездолету» в качестве своеобразного актового зала «примыкает» и большой концертный зал пятничных «отчетных» шоу. И весь этот пространственный лабиринт, устройство которого знает Продюсер, подчинен одной цели, захвачен одним движением. Но команда звездоплавателей, замкнутая в отечественном фабричном павильоне, постоянно изнутри расшатывается правилом Выбора: найди, выбери себя в отличие от другого; ты можешь, должен «жертвовать» другим (если он не будет соответствовать критериям Продюсера), только не самим собой. Ибо миссия Фабрики имеет четко обозначенную внешнюю Цель для каждого — стать эффективными в шоу-бизнесе по окончании «полета».
При этом постмодернистская эффективность определяется уже не столько способностями (вокальными, поэтическими и т. д.), «производительностью» полуфабриката, сколько умением поддерживать сеть гибких профессионально-тусовочных отношений в своей среде и способностью вписываться во все новые и новые «проекты». Собственно, Фабрика и производит не Звезд, а то звездное поле, в котором возможны все новые и новые проекты, комбинации и взаимоподстановки. Под лозунгом уникального производства уникальностей во вселенной глобального капитала на своих строго просчитанных орбитах — а не устремленные в непредсказуемую утопическую даль — кружат точно такие же звездолеты других «национальных» Фабрик.
При производстве этого «звездного поля» уже сам выбор выглядит как тревожное отклонение, после которого можно перевести дыхание и снова вуайеристически слиться с нормальной производственной жизнью «полного» коллектива. Но именно этот досадный, дискомфортный момент выбора порождает то специфическое наслаждение, которое питает изнутри вуайеристскую подключенность к Фабрике на бытовом уровне. Зритель оказывается в позиции героя хичкоковского «Психоза» Нормана Бейтса, который подглядывает за молодой женщиной в ее комнате, предчувствуя, что с ней произойдет что-то «неприятное» и при этом не без его участия.
«Радость жизни» без выбора
Проект «Наша страна» на БТ, являясь чем-то вроде нашего ответа «Фабрике звезд», тоже представляет собой по-своему впечатляющую картину выбора. Самое захватывающее — это массовые кастинги. Как будто мы присутствуем при каком-то Событии, сродни выдвижению кандидатов для контакта с инопланетной цивилизацией. Но наша массмедийная «пушка» используется скорее в качестве мухобойки. Для чего разворачивалось это народное движение — туры, кастинги, тысячи воодушевленных людей? Чтобы на выходе получить нечто среднее между номером любительской самодеятельности и неумелой шуткой в жанре скрытой камеры? На Фабрике профессионально зарабатывают деньги на симуляции коллективного проекта. БТ-эшный «коллективный проект» уходит в песок: нет ни «коллектива звезд», ни денег.
Зато нас ни в телешоу, ни в жизни не принуждают к выбору как к Спасению. Так, иногда телеведущий для проформы скажет: «оставайтесь с нами», хотя и форма, и содержание нашего телевещания как бы говорят нам: в общем-то, ты можешь и не смотреть все это. Или пройдет вялотекущая кампания, типа «купляйце беларускае», бесхитростно использующая основной прием рекламы — помимо рациональных аргументов тихим заклинанием, навязчивым шепотом проникать «внутрь» сознания.
Но за всей этой «радостью жизни» без выбора скрывается один идеологически неоспоримый аргумент: классический постулат — Родину и Народ не выбирают. Политические выборы проходят без навязчивых подталкиваний к избирательной урне («все на выборы!», «голосуй или проиграешь»). Куда подталкивают наш народ ради порядка на земле, так это к урнам мусорным, где у нас появляется реальный выбор: сюда бумагу, сюда стекло. На телеэкране же все выглядит таким образом, что в принципе выбор есть всегда — даже выбирать или не выбирать. Все и так пройдет как надо. Положитесь на судьбу. Ведь она благосклонна к белорусскому народу. У нас есть Генеральный Продюсер, которому по силе любой выбор, любой проект.