/Политология политологии/

Москва из машины

В дискуссии вокруг «языкового вопроса» прозвучало высказывание насчет «Москвы в голове». Хотя свойство «москвоголовости» приписывалось «партии» русскоязычных интеллектуалов, можно, тем не менее, утверждать, что оно в той или иной степени свойственно многим политическим мыслителям и деятелям Беларуси. Когда, например, КХП БНФ рассматривает один частный случай организации вещания Deutsche Welle как результат плана, разработанного российским ФСБ, то это как раз и есть строгий пример «Москвы в голове». Но даже если не обращаться к типовым проявлениям параноидального синдрома (когда по существу различные политические события, акции и интеракции рассматриваются как результат заговора — московского или, если угодно, масонского), мы все же можем говорить о том, что «российскому фактору» или «русскому вопросу» у нас придается весьма и весьма большое значение. Порой преувеличенное значение, с чем и связано особое положение этого вопроса среди прочих вопросов.

Должна ли всякая попытка анализа российско-белорусских отношений рассматриваться потому как проявление паранойи? Полагаю, что нет: аналитическое усилие по сути дела противоположно усилию по демонизации субъектов этих отношений. В замечании Андрея Суздальцева (см. «Священные коровы») о том, что белорусское экспертное сообщество «заражено разного рода „фобиями“ и загажено „священными коровами“, вроде как справедливом, звучит раздражение священника (по призванию), который — в силу странного недоразумения — стал психоаналитиком и теперь вынужден иметь дело не с откровением, но с чертовыми маниями и фобиями. Политаналитик, тем не менее, должен уподобить себя психоаналитику и идти туда, где страшно, т. е. по следам (или в направлении) фобий и маний. Применительно к „российскому вопросу“ это означает попытку рассмотрения того, что именуется российским воздействием на политику белорусского режима. В чем это воздействие состоит и каковы его пределы? Можно было бы затронуть (в первом приближении) следующие дискуссионные вопросы.

Условия «за скобками»

В первую голову следовало бы вынести за скобки те формы взаимодействия Беларуси и России, которые хотя и наделяются политическим значением, все же не могут быть адекватно взвешены на весах «поддержки». Например, различного рода фестивали, дни культуры, торговые обмены и т. д. То же самое касается торговых режимов как таковых или, скажем, некоторых кредитных линий. Когда ЕС обустраивает белорусские погранпереходы или применяет в отношении Беларуси торговый режим, предполагающий серию послаблений (преференций), действующих в отношении стран-соседей, то, пожалуй, не следует говорить о том, что европейские страны оказывают политическую поддержку белорусскому режиму. То же самое касается России. Т.н. газовый кредит Минфина РФ, в общем, не следует рассматривать в качестве трансферта, направленного на поддержание авторитарной вертикали Лукашенко. В данном случае российское руководство озабочено не столько проблемой сохранения режима (с присущей ему спецификой), сколько проблемой его платежеспособности (способности оплатить газ по новым ценам). Другими словами, будь здесь президентом другой человек — эти и подобные вещи неизбежно бы происходили.

Во всех названных случаях речь идет о таких видах взаимодействия, которые — если, разумеется, не создаются «искусственные» условия, специально оговариваемые режимом санкций, — реализуются безотносительно или почти безотносительно к специфике политического режима. В этих случаях ЕС и Россия действуют прежде всего исходя из представлений о собственных выгодах, хотя наличие данных выгод не исключают также выгод, которые при этом извлекает официальный Минск.

Бытует мнение, что свидетельством особых отношений России и Беларуси являются низкие цены на газ. Действительность, однако, состоит в том, что по этим ценам (при небольшом диапазоне колебаний) газ получает и «братская» Беларусь, и «дружественная» Армения, и «вражеская» Грузия, и «коварная» Украина. Не станем также забывать о том, что совсем недавно Беларусь добивалась «таких же ценовых условий», как и в случае с Украиной. Таким образом, наличие относительно равных стратегических условий (цены на газ и нефть, торговые преференции и пр.) едва ли следует воспринимать как однозначный сигнал поддержки конкретного режима. И в целом, усилия России, направленные на поддержание пояса стабильности вокруг страны, не следует всякий раз рассматривать как адресованные конкретному реципиенту.

Призывы депутатов Госдумы взвинтить цены на газ для Украины до $180 за тыс. куб. м. — это, в общем, не столько симптом реальной поддержки/противодействия, сколько разновидность шантажа, тактическая уловка, отчасти призванная скрыть невозможность резкого изменения стратегических условий. Дело в том, что ценовые решения «Газпрома» связаны не с политическими реноме постсоветских стран, но с: 1) уровнем их платежеспособности, 2) степенью транзитной зависимости России от этих стран. Нет никаких сомнений, что в ближайшей перспективе Украина не будет покупать газ даже по цене $100 за тыс. куб. м. по той простой причине, что она не способна оплатить соответствующие объемы поставок, а Россия не располагает возможностью осуществить оговоренные с западными партнерами объемы поставок газа в обход Украины. Но вот когда в соответствии с критерием «политической лояльности» будут созданы две специфические категории постсоветских плательщиков, когда мы сможем фиксировать реальную ценовую дискриминацию (осуществляемую по политическим мотивам), тогда и можно будет говорить о том, что цены на газ включают издержки на поддержание того или иного политического режима «на плаву».

Таким же образом нельзя рассматривать те или иные экономические (порой политические) коллизии как свидетельство давления на Минск с целью трансформации режима как такового. «Между прочим, отключение поставок газа даже на сутки (февраль 2004 г.), — напоминает А. Суздальцев, — это не что иное, как настоящие политические санкции, о которых за Бугом второе десятилетие только рассуждают». Вот это и есть пример неряшливого использования языка, о чем — но по другому поводу — говорил Григорий Миненков. Всякие политические санкции связаны с теми или иными принципиальными политическими требованиями (затрагивающими существо политического строя или его дисциплинарных порядков), но разовая акция «Газпрома» подобных требований не содержала. Подпишите годовой контракт на поставку газа, и все будет по прежнему (кроме цены), — вот подлинное послание «Газпрома». Совершенно иной смысл вкладывают страны Запада в те ограничения, которые собственно и являются политическими санкциями. В отличие от Андрея Суздальцева, многие наши коллеги считают, что эти санкции все же применяются (например, в отношении высших должностных лиц Беларуси), причем только со стороны Запада. Насколько эти санкции эффективны — отдельный вопрос, но не существует никаких санкций, применяемых в отношении Беларуси Россией.

Все вышесказанное не означает, что раз и навсегда можно составить фиксированный список форм межгосударственного сотрудничества, который должен оставаться «за скобками» политического рассуждения (на предмет политической поддержки). Во-первых, сами условия сосуществования стран могут являться ставками в игре и квалифицироваться как формы проявления политической дружбы/вражды, поддержки и пр. Например, российско-иранское сотрудничество в области атомной энергетики рассматривается Соединенными Штатами как действия, направленные на подержание ядерных амбиций Ирана. Подобным же образом ЕС пытается пересмотреть некоторые торговые преференции, применяемые в отношении Беларуси, т. е. поставить под вопрос те формы сотрудничества, которые прежде в политическом отношении рассматривались в качестве «нейтральных» предусловий сосуществования. Во-вторых, те или иные формы межгосударственного сотрудничества всякий раз должны анализироваться в частном порядке и в привязке к контексту. Хорошо известно, что существуют всевозможные практики льготирования, применяемые Россией в отношении постсоветских стран, но данные практики едва ли можно представить как набор системных мер, применяемых в одностороннем порядке. С одной стороны, льготы, как правило, взаимны. С другой стороны, многие виды «поддержки» осуществляются не столько в силу осмысленной политики, сколько в силу инерции, попустительства, так сказать, устоявшегося стиля политики.

Предварительно резюмируем: в российско-белорусских отношениях, в особенности в сфере экономического и культурного сотрудничества, имеется ряд более или менее устоявшихся условий (подлежащих дальнейшей оптимизации), которые к специфике белорусского режима прямого отношения не имеют. Т.е. с этими условиями предположительно будет согласована политика всякого (нормально мыслящего и реагирующего) режима, сколь бы «оранжевым» он ни был. Вот эти условия и следовало бы оставить «за скобками».

Поддержка как поддержка

То обстоятельство, что по многим позициям действия Москвы трудно или нельзя квалифицировать в качестве «содействия» (в лучшем случае мы можем говорить о попустительстве, консерватизме или обеспечении специфически понятых интересов), не означает, что это содействие не оказывается. Напротив: оно оказывается, причем весьма активно. Если, например, газовый кредит не является зримым свидетельством заботы Москвы о судьбе белорусского режима, то иначе дело обстоит с т. н. кредитами на поддержание национальной валюты. Почему? Потому что в первом случае речь идет об установках и действиях, подчиненных задачам выполнения собственно российского бюджета, во втором же — о действиях, направленных на срыв собственных же планов по введению единой валюты. С одной стороны, Россия декларирует необходимость введения единой валюты и вроде как предпринимает соответствующие шаги, с другой же — отдаляет сроки ее введения, попутно увеличивая запас прочности т. н. белорусской модели.

Подобные парадоксальные жесты не являются для российской политики чем-то необычным. Можно вспомнить о том, как, выражая возмущение (на «внутреннем рынке») притеснениями русских в Туркмении, российское руководство, тем не менее, дарит туркменбаши орденом Дружбы народов. Я полагаю, что именно в последнем случае мы имеем дело не с отвлекающим жестом, но с реальной поддержкой. Следует возразить Суздальцеву, утверждающему, что США «фактически» поддерживают политический режим Ниязова. Как раз фактически США не приветствуют этот режим и совершенно справедливо полагают его деспотическим, вовсе не укрепляющим дружбу каких бы то ни было народов, при этом активно поддерживают проект строительства Транскаспийского турбопровода. Россия же — напротив — стремится препятствовать строительству альтернативных энергопутей, но поддерживает политический режим Ниязова (в той степени, в которой этот режим в поддержке нуждается). В том и состоит разница.

Главная, неоценимая помощь режима Путина режиму Лукашенко состоит в разнообразных политических формах поддержки. Это и дипломатическая помощь, и намеки на возможность применения военной силы в случае чего, и поставки С-300 прямо в канун президентских выборов, и инертное наличие различного рода союзов (СГ, ЕврАзЭС, ОДКБ и пр.), и, наконец, признание как признание. Говоря коротко, Россия дает Беларуси главное — восполняет кризис легитимности режима. Президент республики, напоминает Джон Остин, это тот, кто считает себя президентом республики, хотя в отличие от сумасшедшего, принимающего себя за Наполеона, за ним признается основание так считать. В нашем случае безличное «признается» имеет особое значение. Дело в том, что страны Запада не признают за белорусскими властями права считаться таковыми, т. е. полномочными представителями народа, в лучшем случае их опознают в качестве фанатов хоккейной команды. На олимпиаду — можно, на саммит НАТО — нельзя.

Прямо противоположным образом ведут себя российские власти. Они поступают с Лукашенко так, как если бы он не был потенциальным пациентом клиники или тюрьмы. Как если бы его право быть белорусским президентом не вызывало никаких сомнений. Как если бы все белорусские выборы и референдумы были действительно честными и справедливыми, т. е. белорусский народ обладал реальным правом выбора, и это право выбора использовалось по назначению. Тот факт, что Владимир Путин прямо не раскрыл свое отношение к последнему референдуму, вовсе не означает, что он не раскрыл его никак. Во-первых, свое отношение он довольно отчетливо выразил устами высокопоставленных функционеров и доверенных лиц. Во-вторых, несмотря на то обстоятельство, что российский президент ведет себя наподобие голубого воришки и как бы стыдится своего белорусского коллеги, он, тем не менее, номинирует его в необходимом качестве. Нет никакой необходимости всякий раз говорить: я поддерживаю Александра Лукашенко. Достаточно лишь регулярно появляться с ним перед телекамерами.

По той же причине, по которой за Александром Лукашенко признается право считать себя президентом суверенной Беларуси, почти ни за кем не признается права утверждать что-либо противоположное. Попутно это право отрицается международными организациями (например, ОБСЕ). Со стороны российских властей невозможно услышать заявлений о нарушениях прав человека в Беларуси, об ущемлении свободы слова и пр. Словом, считается, что Беларусь — это нормальное правовое государство, причем еще и социально ориентированное. Наконец, по той же самой причине Россия не ведет переговоров с белорусской оппозицией, независимыми организациями, не оказывает им никакой финансовой поддержки, не принимает политических беженцев и пр. Короче говоря, не признает второй половины Беларуси, которая, тем не менее, существует. В сущности, это и есть ответ на вечное недоумение Суздальцева по поводу нелюбви белорусских независимых интеллектуалов по отношению к России или, вернее сказать, путинской России с ее путиномикой и путилитикой (в которой поле политической борьбы мыслится как полигон для спецопераций). Можно вспомнить о том, как Сергей Скребец просил у российских властей политического убежища. Он его не получил и теперь сидит в тюрьме. За что ему любить путинскую Россию? С какой стати? С какой стати Язэп Абзаваты должен иметь мнение, отличное от того, которое он имеет?

Справедливости ради: с созданием карагановского Совета по правам человека в Беларуси при Президенте РФ мы впервые услышали о нарушениях этих прав. Но, с другой стороны, если судить по поведению Владимира Путина, он ничего не знает о существовании этого совета при Нем.

Ex masina

Следует сказать, что (структурное) лицемерие Российской политики не есть ее эксклюзивное кредо. Это, так сказать, общее место постсоветского стиля. То есть, вот вам одна сторона медали, вот вам орел: СМИ, институт парламентского представительства, подпись под Женевской конвенцией и тому подобное. Но вам и решка: там где в лихие 90-е буйным цветом цвел сад надежд и свобод, стоит президентский сухой ствол без сучка и задоринки. И все это потому, что к власти дорвались умненькие такие мужички, полагающие: парламент и суд — это так, декорации, мы-то знаем, где делаются настоящие дела. Андрей Суздальцев — один из тех, кто знает, где и как эти дела делаются. Знает, как иронизирует Александр Федута, и многозначительно молчит. Я полагаю, что в этом молчании есть нечто в высшей степени показательное. Для российской политики как таковой.

В идее «Москвы из машины» (когда, словно бог в греческой драме, возникнет рука Москвы и раздаст всем сестрам по серьгам) есть нечто не просто несостоятельное, есть нечто удручающее. Дело в том, что в данном случае предполагается, что московское руководство лучше нас самих знает, в чем наше счастье состоит. Даже если предположить, что в настоящий момент Кремль готовит к выводу на политическую орбиту необыкновенно совестливого и честного «единого кандидата», обожающего свободную прессу и парламентские дебаты, такое его «назначение» обесценивает все его предполагаемые достоинства. «Но в среде белорусского экспертного сообщества свирепствует прямо какая-то эпидемия ненависти/озлобленности против всего позитивного, что едва замаячит с Востока», — резюмирует Андрей Суздальцев. Это высказывание является одним из серии высказываний, адресованных, например, российским экспертным сообществом братьям-украинцам: вы не понимаете собственного счастья, вы не понимаете, что в нашей контрабандной демократии есть много позитивного.

Мне бы хотелось сказать о том, чего, как мне кажется, не понимает Андрей. Мы обвиняем Александра Лукашенко вовсе не в злонамеренности, вовсе не в том, что он желает кому-то зла. Мы обвиняем его в том, что он отрицает за нами право знать без него, в чем наше счастье состоит.