/Препарируя чудо/
Белорусская экономическая модель
Участники заседания:
«Наше мнение» -
Сергей Паньковский (кандидат философских наук, руководитель проекта «Наше мнение»),
Андрей Суздальцев (кандидат исторических наук, политолог).
А также:
Валерий Дашкевич (кандидат экономических наук),
Елена Петрушкевич (кандидат экономических наук),
Елена Ракова (кандидат экономических наук)
Александр Соснов (кандидат экономических наук),
Эдуард Симченко (кандидат экономических наук),
Владимир Усоский (доктор экономических наук),
Александр Чубрик (экономист, аналитик),
Оксана Шкутько (кандидат экономических наук).
Сергей Паньковский:
Большинство присутствующих здесь представляют достаточно известную часть белорусского экономического сообщества. Ввиду того, что сам я не экономист, я оставляю за собой право задавать наивные вопросы, и с тем, что я говорю, присутствующие, как профессионалы, могут не соглашаться.
Мы собрались сегодня поговорить о белорусской экономической модели. Этот термин довольно часто встречается как в официальных, так и в негосударственных СМИ, равно, как и в экономической среде. Однако, если понять, что такое рыночная или социалистическая экономика, или, допустим, различные формы сочетания государственного и частного секторов, любому непосвященному человеку довольно просто, прочитав, в крайнем случае, описание их принципов в учебнике или энциклопедическом словаре, то уяснение, что же из себя представляет «белорусская экономическая модель» дается не столь легко. Не только для меня, но и для многих она является своего рода непрозрачным объектом. И в этом смысле мне бы хотелось задать несколько простых в моем понимании вопросов:
— Если мы говорим или используем термин «модель», то мы, как правило, имеем в виду нечто, что может быть описано и может быть транслировано, воспроизведено. В то же время неоднократно приходилось читать в официальных СМИ, что «белорусская экономическая модель» — новейшее достижение мировой экономической мысли, мировой экономической практики. Это безусловно интересно — является ли белорусская экономика чисто экономическим феноменом, насколько она связана со специфическими факторами политической организации нашего общества, насколько она сможет функционировать вне их? Существует ли белорусская экономическая модель вне модели политической? И самое главное, не совсем понятно, как это работает — как реально эта модель функционирует, каковы ее действительные механизмы и откуда берутся результаты? Начнем, может быть, с Андрея Суздальцева.
Андрей Суздальцев:
В пятницу интервью каналу «Россия» давал лидер компартии Российской Федерации Геннадий Зюганов. Он традиционно критиковал экономическую программу российского правительства, а точнее, просто ее обругал и поставил в пример российскому Белому Дому экономическую систему Беларуси, чья экономика демонстрирует устойчивые темпы роста, функционирует нормальная экономическая система, которая работает не против человека, а за человека («социально направленная экономика») и т. д. Как видим вопрос из экономического превратился в сугубо политический. На «успехи» белорусской экономической модели постоянно ссылаются левые силы России, Украины и т. д. Сама «белорусская экономическая модель» производит впечатление некого экономического казуса. Утверждается, к примеру, что безработицы у нас практически нет, но ведь это, является одним из белорусских экономических мифов.
Можно обнаружить целый ряд такого рода мифов о белорусской экономической модели. В частности, гуляет мнение, что ей все по плечу, и она способна решить любые проблемы. Жилищное строительство — будет вопрос решен, социальная защита — будет вопрос решен или решается и т. д. В общем получается, что социальную стабильность у нас вполне на уровне. Люди привыкают слышать, что все вопросы или уже решены или вот-вот найдут решение. Учитывая, что у нас самые высокие в СНГ пенсии, ненамного, но выше, чем в РФ, социальный эффект от функционирования белоруской экономической модели оказывается весьма высок. Нам, политическим аналитикам, трудно объяснять объективные причины такой экономической стабильности в стране, где и нищих то, говорят, практически нет — их гоняют и, поэтому, их вроде как и нет. Люди ведь не понимают, что большинство наших предприятий представляют собой своеобразные социальные загончики, где рабочему классу что-то платят, чтобы он на улицу не выходил. На самом деле только пяток — десяток предприятий страны экономику страны и тянут — два НПЗ, Солигорск и БМЗ. Остальные явно или скрытно убыточные. Тем не менее, система как-то срабатывает и постепенно превращается в политический фактор, которым можно уязвить политических противников на политической арене соседних государств, включая Россию и Украину.
Есть мнение, что секрет «белорусской экономической модели, на самом деле закопан в хитроумной белорусской статистике, но люди получают реальную зарплату, растет экспорт, люди строят жилье, покупают квартиры и т. д.… Политики теряются в вопросах и догадках в отношении „белорусской
экономической модели», и в этом плане я выскажу надежду, что экономисты могли бы кое-что разъяснить.
Елена Ракова:
На мой взгляд, «белорусская экономическая модель» есть не что иное, как экономика, рассчитанная на производство ВВП. В принципе, экономическая наука, описывая рост в «нормальных» странах, описывает его прежде всего через рост ВВП. Мы имеем дело с системой, где расчет ВВП делается очень хитроумно, в лучших советских традициях. В СССР с ВВП тоже все было отлично. Но за счет чего достигается рост ВВП — уму непостижимо. Это может быть и строительство библиотеки, и бесконечная укладка плитки и, в конце концов, он может расти, просто благодаря статистике. Фактически в нашем случае экономический рост определяется не ростом доходов, а исключительно ростом ВВП — количеством некого валового продукта, который суммируется не по объему реализации, а по объему его производства. В свое время Кейнс привел замечательный пример с шахтерами — можно регулярно закапывать деньги, а потом заставлять шахтеров их регулярно выкапывать. Таким образом можно регулярно увеличивать ВВП.
Относительно роста реальных доходов населения стоит отметить, что здесь картина далека от той, что рисуется на экранах белорусского телевидения. Опросы домашних хозяйств демонстрируют, что их доходы не дотягивают до декларируемых государственными статистическими органами. В совокупности с очень сильным усреднением доходов (от работников нефтепереработки до тружеников бюджетной сферы) картина получается далекой от официально декларируемой. Особенно контраст разителен в маленьких провинциальных городках.
Сергей Паньковский:
Я хотел бы вернуться к теме нашего «Круглого стола». Можем ли мы говорить о «белорусской экономической модели» именно как модели, т. е. можно ли ее тиражировать, повторять или развивать?
Александр Чубрик:
Все здесь сидящие являются зрителями белорусского телевидения и хотим ли мы или не хотим, но мы воспроизводим то, что пытается внедрить в наше сознание белорусское телевидение. В частности здесь прозвучало мнение, что белорусские пенсии выше российских, а ведь это совершенно не так. В Беларуси пенсии ниже, чем в России, как и зарплаты, которые значительно ниже, чем в той же России. Это один из широко распространяемых государственными СМИ мифов. Что касается термина «модель», то можно утверждать, что белорусская экономическая система описывается как модель. В ней есть определенные закономерности и предпосылки, ее создавшие.
В отношении предпосылок стоило бы отметить, что в их основе лежит советское наследие, включающее самые современные на тот период предприятия в условиях высококонцентрированной экономики. В то же время, белорусские предприятии имели ниши на рынках всех молодых государств, где их продукция оказалась востребованной, т. е. оказалась конкурентной по цене. Стартовым условием для белорусской экономической модели явилась унаследованная от советских времен структура экономики. В момент развала СССР промышленная база была вполне современной.
Много говорилось о том, как обсчитать белорусский экономический феномен — статистически этот рост мифический или реальный? Нет сомнений, что частично корни «белорусской экономической модели» заложены в специфике белорусской статистики. Отчасти рост объясняется искажением статистики. С другой стороны, рост генерировался. С 2001 года рост способствовал подъему благосостояния населения. До 2000 года все было по иному — рост ВВП резко отличался от динамики бедности. Были годы (1999), когда росли ВВП и уровень бедности. Но в последние годы у нас происходит синхронное увеличение ВВП и рост доходов населения. В принципе, это все укладывается в рамки модели… Необходимо признать, что часть переменных, составляющих основу «модели», оказались достаточно благоприятными для белорусской экономики.
Сергей Паньковский:
Так существует ли модель или это просто набор уникальных и в чем-то конъюнктурных условий, из которых вырастает белорусское экономическое «чудо»?
Александр Чубрик:
Любая экономическая модель существует в специфических условиях. Мы не говорим, что «белорусская экономическая модель» хороша, но вынуждены признать, что условия для ее функционирования были благоприятные.
Андрей Суздальцев:
Вернемся к экономическому росту. Ведь именно экономическим ростом обратила на себя внимание мировой экономической мысли «белорусская экономическая модель». Однако, не отрицая наличия целого комплекса благоприятных стартовых условий, можно ли считать экономический рост, начавшийся в белорусской экономике во второй половине 90-х годов прошлого столетия проявлением «восстановительного роста»? Во всяком случае, есть мнение, что правительство С. Шушкевича — В. Кебича просто «не успело». Если бы оно дотянуло до 1996–1997 года, то почва для оголтелого популизма в РБ ощутимо бы сократилась. Притом, что мы прекрасно понимаем всю порочность сослагательного наклонения. Так в чем все-таки природа роста, что его стимулировало?
Владимир Усоский:
На Украине экономический восстановительный рост начался в 2000 году. Разберемся, что такое «восстановительный» рост»», которому предшествовал период спада. В чем была природа спада? Весь комплекс диспропорций, присущих советской экономике, в ряде ведущих отраслей и секторов привел к тому, что продукция не могла быть произведена, она оказалась невостребованной. Естественно, начался спад и в итоге высвободилось масса ресурсов — начиная с сырья и производственных мощностей и заканчивая трудовыми ресурсами. Восстановительный рост означает возвращение ресурсов в производство. Либо это функционирования нового частного сектора, который начинает производство, используя освободившиеся ресурсы. Либо этот рост может происходить на базе прежних предприятий.
Андрей Суздальцев:
Однако почему тогда в той же России восстановительный рост начался позднее белорусского?
Валерий Дашкевич:
Все очень просто. В России происходила реформа и она отодвинула экономический подъем.
Андрей Суздальцев:
Следовательно, опережение белорусского экономического подъема не имеет никакого отношения к «белорусской экономической модели»?
Владимир Усоский:
Тут нет никакой мистики. Я согласен с тем, что сказал господин Дашкевич насчет интенсивности проведения, так называемых рыночных реформ в России. С 1989 года ВВП в РФ упал в 2,5 раза. В 2 раза выросла дифференциация доходов. Количество бедных выросло с 6 миллионов до 60 миллионов. Там происходил конкретный передел собственности, появились определенные цензовые группы людей, которые были допущены до собственности, а отсюда так называемая «рыночная экономика» оказалась совершенно маргинальным путем развития, при котором образовалась масса экономических вакуумов. В такой среде вполне можно продавать старую технику, давно известную — те же традиционные модели тракторов для крестьян, которые идут из Беларуси. Это реальные вакуумы, которые появились в российском экономическом пространстве. Но и у нас был спад, который был связан с периодом экономических реформ в России. Мы шли с ними вместе и падали вместе, просто у них падение было глубже.
Лукашенко, когда пришел к власти, попал в условия, когда было необходимо останавливать спад производства. Любыми путями — рыночными, нерыночными. Не имело значения. В небольшой стране, которая из-за размеров более управляема, чем Россия, это удается лучше… Исходя из правила «лучшее — враг хорошего», здесь стали восстанавливать старую проверенную систему, понятно действующую, внерыночного регулирования. Но там, где рынок неизбежен, Александр Лукашенко, естественно, с ним бороться не смог. Вот простая вещь — внешнеэкономическая деятельность. Восстанавливались внерыночные механизмы внутри, но, насколько могли, — создавались рыночные на внешней арене. Но, когда стало понятно, что необходимы элементарные рыночные механизмы — единый курс, подавление инфляции и т. д., картина стала меняться.
Можно по разному относиться к расчету ВВП, но если есть валютная выручка на счетах предприятий и эта выручка растет, то это реальный рост и реальный подъем жизненного уровня населения. Вот две цифры — если в 2000 году в среднем в месяц валютная выручка в месяц составляла 400-450 млн. долларов, то сейчас она подходит к 1,5 млрд. в месяц. Это реальность. То есть, рыночные механизмы, которые введены по объективным причинам, дают эффект. Так что «белорусская экономическая модель» частично рыночная, так как для нее наличие внешнеэкономического рыночного фактора невозможно переоценить.
И последний фактор. Российский экономический кризис оказал на нас благотворное влияние. Один из источников экспортной выручки — переориентация с российского спроса на рынки, где с нами рассчитывались валютой. С 1998 года началась переориентация на западные рынки. Лукашенко построил механизм, где используется практическая выгода от рыночных преобразований, прежде всего на внешней арене. Но они сосуществуют с огромным перераспределительным механизмом. Это поддерживает социальную направленность экономики…
Валерий Дашкевич:
Всякая экономика социально ориентирована.
Владимир Усоский:
Там, где рынок не в состоянии выполнять функции, в том числе и социальные, там появляется государство и эти функции выполняет. Ни одна фирма или коммерческий банк не дает взаймы безработному.
Эдуард Симченко:
Не вдаваясь очень сильно в информационные проблемы и не вдаваясь в проблемы статистики, по всем данным можно говорить, что производится меньше, чем указывается. По всем количественным позициям.
Андрей Суздальцев:
Но выросли цены…
Эдуард Симченко:
Цены, действительно выросли. Выросли на калий, на продукты нефтепереработки, но я хотел бы отметить, что в любой стране рост на 10% вызвали бы зримые изменения уровня жизни, облика страны. Если говорить о пяти годах, то эффект был бы поразительный.
Андрей Суздальцев:
Фактически, такой статистически отмеченный рост говорит о приросте половины страны. К Беларуси прибавилась еще половина Беларуси…
Эдуард Симченко:
Да, действительно… Говорят, что пенсии выше российских, но это не точка отсчета. Разница между покупательной способностью сегодняшней пенсии и в 1990 году разительна. Так же с уровнем безработицы… И есть еще масса составляющих, которые противоречат экономическому росту.
Вторая составляющая «белорусской экономической модели», о которой стоило бы упомянуть, это использование ее в политических целях: «Мы наращиваем экономическую мощь, решаем социальные задачи и т. д.»… Основным признаком «белорусской экономической модели» является то, что наша экономика государственная, то есть государство или прямо владеет частью средств производства или оно настолько регулирует рынок, что монопольно влияет на него.
Что касается перспектив этой экономики, то любая экономика такого типа, которая не создает долгосрочные факторы производства, рано или поздно проваливается. Он проедает накопления, ресурсы, запасы, в том числе и основной капитал — человеческий. Государство у нас — доминирующий субъект, но там, около государства, существует борьба за ресурсы, борьба за допуск к заказам — своеобразный рынок, если хотите.
Владимир Усоский:
Проблема в том, что надо определить — насколько в экономической системе отработаны критерии вмешательства государства, работа перераспределительного механизма — так называемая «дележка» и т. д. В любой экономике есть эта проблема, за исключением того обстоятельства, что у нас она слишком далеко зашла. Но мы должны серьезно обратить внимание на факторы, непосредственно влияющие на динамику «белорусской экономической модели». Прежде всего, это износ фондов, так как на ряде предприятий износ фондов достиг 80 — 90%. Игнорируются проблемы ближайшего будущего — мол, пока ничего не взрывается, ну и ладно… Второй момент — экономический подъем мало отражается на демографической ситуации. Более того, закладываются предпосылки неадаптированности будущих поколений к будущей реальности…
Андрей Суздальцев:
«Белорусская экономическая модель» поражает своей финансовой нищетой. У нас мизерные накопления. Это специфика модели? Ведь идет вал валютной выручки, а роста золотовалютного запаса практически нет или он крайне небольшой.
Владимир Усоский:
Действительно, один миллиард триста миллионов — золотовалютный запас республики — это чистые иностранные активы Национального Банка. Но есть еще одна цифра — чистые иностранные активы коммерческих банков — они на минусе.
Елена Петрушкевич:
Официально, наша модель звучит так: «социально ориентированная государственно регулируемая рыночная экономика». По поводу социально ориентированности нашей экономики. Перераспределение должно быть, вопрос в том, как это делается. Либо рыночным способом, либо государственным. В нашей экономике перераспределение происходит государственным способом. Продержка социально незащищенных слоев населения у нас осуществляется только благодаря государственным средствам.
Возможность самозанятости сложна не только для простых, скажем так, людей, но практически закрыта для пенсионеров или инвалидов. Фондовые премии также не для нас, так как у нас пенсионеры или инвалиды не могут рисковать своими деньгами на фондовом рынке, которого нет. То есть, наша экономика не совсем «социально ориентирована», так как ориентируется исключительно через государственный механизм.
В моем понимании, рыночная экономика отличается от командно — административной тем, что организация экономического механизма основана на двух столпах — частная собственность и конкуренция. Что касается частной собственности, то до 2000 года количество негосударственных предприятий у нас достигало 8 процентов, в 2000 году статистика начала считать уже 48 процентов, хотя мы понимаем, что никакой смены собственности реально не произошло, а был формально изменен статус собственников.
Что же касается конкуренции — у нас она совершенно не развита ни в одном секторе или отрасли, за исключением, пожалуй, общественного питания.
Реплика:
А чем тогда конкуренция подменена?
Елена Петрушкевич:
Государственным регулированием. У нас действительно государственная экономика. Говорят и пишут о наступлении «процветания». Насколько, однако, оно продолжительно и устойчиво? Елена Ракова упоминала, что наша экономика ориентирована на ВВП и это верно. В деятельности правительства это сквозит в каждом документе и выступлении. Особо обращает на себя внимание наличие термина «валообразующий», применительно к предприятию. Даже не «экспортноориентированные», что говорит о направленности деятельности власти в сфере экономики. Насчет процветания, остается сказать о его неустойчивости в условиях, когда нет ориентации на долговременные факторы роста, на сохранение рекордной материалоемкости и энергоемкости (на 60% выше, чем в мире). 67% складских запасов от месячной программы выпуска продукции — это практически крах.
Стоит отдельно остановиться в проблеме устойчивости «процветания», на его связи с внешним миром, с тенденциями мировой экономики. Рост экономики Беларуси во многом был обеспечен внешнеэкономическими факторами. Но это неустойчивые факторы. Кроме того, у нас практически отсутствует главный фактор для устойчивого экономического роста — внешние инвестиции, прежде всего частные.
Оксана Шкутько:
Экономика по производству ВВП — это очень хорошее сочетание, но скажите мне, какая страна не стремится к росту ВВП?
Владимир Усоский:
Но у нас к ВВП причисляется и продукция, просто вытолкнутая за пределы предприятия. Кроме того, в Беларуси в ВВП зачисляется дебиторская задолженность. То есть то, что не является денежной выручкой. При неотработанности механизма экономической селекции так можно наращивать ВВП бесконечно.
Оксана Шкутько:
По внешнеэкономическому балансу у нас все наглядно. Но есть еще факторы, которые влияют на функционирование модели — допустим финансовая, кредитно-денежная политика. Не стоит забывать и кредитование национальной экономики, уровень доходов населения. Безработица тоже фактор, влияющий на модель. Принято считать, что у нас ее нет, но есть скрытая безработица. Многих, наверное, такая скрытая экономика, устраивает и люди сами как-то подрабатывают.
В отношении сочетания функций государства и частника, то, может, был бы хоть какой-то резон, если бы в экономике государство вело бы себя как частник, и иногда в нашей экономике государство и ведет себя как субъект хозяйствования. Но по совокупности признаков стоит признать, что «белорусская экономическая модель» все-таки навсегда останется моделью государственной экономики, где большей частью нет места частной собственности.
Что получается? Эта модель везде одинакова, но то, что происходит вне системы и внутри системы определяет ее перспективы. Многие факторы проявятся только в определенных условиях, и мы не может сейчас знать, что в будущем повлияет на ее динамику. Это может быть фискальная политика или денежная, рынок инвестиций, экспорт или импорт.
Валерий Дашкевич:
Представим себе следующую ситуацию. Обратимся к варианту, если бы мы перешли к рыночным реформам, допустим, в 1980 году. Представим себе это. Какие бы мы получили рецепты по реформированию. Неолиберальная модель станет более заметной в середине 80-х годов вместе с успехом «рейганомики». В то время большинство правительств развитых стран мира придерживались постулатов позднего кейнсианства. Когда М. Тэтчер проводила приватизацию угольной промышленности, ее политика вызвала тяжелый социальный конфликт. Консерваторы заморозили цены и зарплаты на полгода — апогей кризиса. В девяностые годы, однако, уже начала доминировать неолиберальная модель и Россия направилась по этому пути. Она ни с кем не считалась. Нам в значительной степени испортили старт реформ наши западные соседи — центральноевропейские бывшие социалистические государства. Дело в том, что маленькие государства провели реформы быстро и почти безболезненно — Словения, Чехия и т. д. Кроме того, не стоит забывать, что эти страны получили огромную помощь Запада. Это особенно проявилось в странах Балтии за счет их небольших размеров и колоссальной западной помощи.
Иногда экономику сравнивают с футбольным полем. Играют игроки — субъекты хозяйствования и при необходимости апеллируют к судье — государству. Есть четко расписанные правила. Назначаются, при необходимости, штрафные удары по воротам и никто не спорит. Представьте ситуацию, когда нет правил, и государство — судья свистит, когда вздумается, а может схватить мяч и тащить его к нужным ему в данный момент воротам. Игроки сначала апеллируют к судье, затем начинают его подкупать. В итоге игроки начинают судить сами себя.
Имеется малое государство, к реформам совершенно не подготовленное и к реформам не готовящееся, а на него реформы навалились неизвестно откуда. Никто и представления не имел, как их проводить. Ведь все республики были интеллектуальные провинции. Никто не был готов. Вот и появляется президент и выясняет, что советники знают только социалистическую экономику. Ну что ж, будем жить, как знаем. И они пошли по пути старой экономики. Остановили приватизацию и не по причине ее отторжения, а потому, что не знали, как ее проводить. Лукашенко вернул государство в экономику.
В экономике утвердился госсектор, а это значит, что предприятия невозможно обанкротить. Как бы предприятие не работало, оно создает ВВП. Раз у нас нет собственника, фондового рынка, то никаких угроз нет, как нет и реальной конкуренции. Единственное, что они недоплачивают налогов.
Елена Петрушкевич:
Да, но ведь они постоянно получают всякого рода субсидии и дотации. Постоянно ходят и выбивают у правительства.
Валерий Дашкевич:
Неверно! В последние годы им дают бюджетные займы. Это возвратные деньги. Вот пример отличия рыночной экономики от нашей. Есть завод Лихачева в Москве, но если не нужны грузовики ЗИЛ, то завод встал независимо от формы собственности. И есть у нас траекторный завод. Может и тракторов столько не нужно, во всяком случае, такого качества точно не нужно, но завод работает. Тоже самое относится к ВПК. Не потребовалось столько оружия — не нужно столько стали и угля — не нужно столько руды — незачем такие крупные грузоперевозки и т. д. Нет того заказа, что был раньше. Все встало и завод закрывается. И когда поднимается вопрос в селе, что сеять надо и где трактор купить, то, пожалуйста, в Беларуси. Вот и получается, что госсектор сохранил убыточные предприятия. Вывоза активов, как в России, в Беларуси также не было. И когда период восстановительного роста прошел, белорусские предприятия сохранились и начали экономический рост. Я не говорю, что это бесконечно. Все имеет свои границы…
Андрей Суздальцев:
Хорошо, не проводили реформы, отсиделись в сторонке, законсервировали ситуацию, выиграли, но дальше то что?
Валерий Дашкевич:
Сейчас, конечно мы проводили бы реформы по-другому, по этапам. С учетом опыта соседей.
Сергей Паньковский:
А сейчас общество в Беларуси готово к рыночным реформам?
Валерий Дашкевич:
Если говорить по поводу белорусского общества, то я его вообще бы разделил на четыре части. Одна четверть — это люди, которые хотели бы что-то сделать. Половине — все равно, куда идти… Еще четверти — все равно, что будет. Когда мы спрашиваем «Готово ли общество к реформам?», то мы говорим, что общество готово к чему угодно.
Андрей Суздальцев:
Мне и моей семье пришлось пережить один экономический шок в 1991–1992 годах в России. Я получил на Новый Год в своем институте пачку макарон и все, купить было нечего. Затем, с начала 1992 года, в течении четырех месяцев магазины заполнились, но по ядерным ценам.
Валерий Дашкевич:
Ну какая же это реформа. Это шоковая терапия какая — то…
Андрей Суздальцев:
Тем не менее, другой не было. Плохо или хорошо, но структурная перестройка российской экономики прошла свой перевал и стала необратимой. Вот меня и волнует — переживем ли мы еще одну шоковую терапию, теперь уже белорусскую.
Валерий Дашкевич:
Бояться нечего, шока не будет, куда уже больше — один сплошной шок из года в год…
Все реформы, проводимые в странах СНГ в принципе, одинаковы по инструментарию и отличаются только объемом присутствия в экономике государства. У нас это присутствие доведено если не до абсурда, то до максимума. Но это на макроуровне, на микроуровне государства практически нет.
Андрей Суздальцев:
Не согласен. В практике работы как государственного предприятия, так и коммерческого государство обнаруживается повсюду. И это одна из существенных особенностей «белорусской экономической модели».
Елена Ракова:
Мы проводили опрос директората и спрашивали «Свободны ли они в принятии своих решений» и обнаружили, что не свободны они и постоянно ориентируются на государство в принятии тех или иных решений.
Александр Соснов:
Я не специалист в этой терминологии, в частности — «белорусской экономической модели», но коллеги, я бы хотел Вас спросить, кто бы из Вас назвал мне европейскую страну, где государство играло бы существенную роль в экономике?
Реплика:
Франция…
Александр Соснов:
Франция, я так и думал, что сейчас кто-нибудь скажет Франция. Давайте посмотрим, как государство там играет на рынке. Издает общие правила, никто судью не бьет. Потому что там совсем иное государство. А у нас государство персонифицированное. Белорусская экономическая модель является всего лишь одной из методик, не позволяющих дать собственность в руки людям, которые уже с ней сжились в создавшихся постсоветских условиях переходных экономиках. Лукашенко вовремя пришел. Он вытащил свою команду и она захватила все командные места в экономике. Государство у нас сейчас монополист, который нагло диктует условия игры, считаясь только со своими интересами, далеко не всегда совпадающими с интересами экономики, но совпадающие с интересами команды у власти. У нас обыкновенная рыночная экономка с одним субъектом этой экономики с большой дубиной и сапогами.
Теперь по поводу статистику. Мы еще не достигли даже 1991 года даже по данным государственной статистики. Берут кусочками, отрезками и сравнивают в поисках роста, чтобы показать прогресс.
Государство, как этот самый игрок, хорошо усвоил правила рыночной экономики. Есть интерес к парламентским выборам, то он отстегивает, если нет интереса к местным выборам, то он ничего не отстегивает. Вот и 2005 год начался с ростом во всех отраслях. А почему? А потому, что в 2006 году очень ответственная политическая кампания. Крайне опасная кампания, так как Лукашенко прекрасно знает, что он проиграл референдум 2004 года. Впервые он оказался в меньшинстве. Вот и понадобился невероятный экономический рост.
Ни один из присутствующих не сказал ничего по поводу одной из важнейших составляющих «белорусской экономической модели» — цены на электроэнергию и газ, по которым получают их белорусские предприятия. Дело в том, то получают они их чуть ли не в три раза выше, чем приходят в страну. А где разница? Вот на этой разнице и живет «белорусская экономическая модель». Как если бы у Франции нашелся богатый сосед, который десятилетиями субсидировал бы французскую экономику, а она бы паразитировала на этой помощи.
Сергей Паньковский:
На сегодняшнем обсуждении была сделана попытка приблизиться к определению экономической реальности, в какой мы находимся. Я думаю, что мы, если воспользоваться строгим языком, в определенном смысле еще стоим на пороге формулирования исследовательской проблемы, имея в виду целый комплекс явлений, не только экономических, которые определяют специфику нынешней ситуации в стране. Мы исходим из того, что настоящая задача состоит не в эмоциональной критике или апологетике, а в целостном понимании и концептуальном описании происходящего с нами и с нашей страной. Я надеюсь, что за этим, достаточно предварительным разговором, последуют и иные публикации на нашем сайте, помогающие, вне стереотипов, разобраться, в частности, в особенностях белорусской экономики как функционирующей системы.
Другие публикации автора