Ценности общие, подходы разные

Ценности общие, подходы разные

Европа — не сумма национальных суверенитетов.
Европу нужно создать.
Жан Монне, один из основателей ЕС

Любые трансатлантические отношения — политические, экономические, культурные или военные — неизменно вызывают повышенное внимание. Это вполне закономерно, так как Соединенные Штаты и Западная Европа играют на планете доминирующую роль. Уже на протяжении многих десятилетий их взаимодействие в преобладающей степени определяет направление развития цивилизации. Поэтому мировое сообщество всякий раз настораживается, когда между двумя сторонами океана возникают серьезные разногласия, особенно в военно-политической сфере.

Время от времени наблюдаются попытки некоторых стран, прежде всего России, использовать возникающие противоречия в своих интересах. Забавно, но о чем-то подобном свидетельствуют даже отдельные высказывания белорусского руководства. Поэтому для определения того, насколько эти попытки могут увенчаться успехом, представляется целесообразным рассмотреть данную проблему более детально.

На протяжении более чем полувека после второй мировой войны сотрудничество Америки и Европы в области внешней политики и безопасности осуществлялось практически исключительно в рамках НАТО. Но при всех достижениях данного взаимодействия нельзя сказать, что отношения между союзниками по обе стороны Атлантики всегда были безоблачными. Противоречия возникали на протяжении всего периода существования блока, причем даже во времена «холодной войны» они бывали весьма острыми.

Вопреки распространенному мнению, в основе формирования «большой Европы» лежала идея не экономического, а политического и военного объединения. Еще в мае 1952 года был подписан договор о создании Европейского оборонительного сообщества — ЕОС (так называемый «план Плевена»). США отнеслись к этой инициативе настороженно, поскольку в самом начале 50-х НАТО еще только-только становилась на ноги, и, естественно, возникал вопрос, смогут ли эти европейские силы быть интегрированы в альянс. Многие в администрации Трумэна, включая председателя Комитета начальников штабов, знаменитого генерала Омара Брэдли, утверждали, что реализация «плана Плевена» сделает НАТО абсолютно беспомощной, поскольку он исключал участие Соединенных Штатов в общеевропейских оборонительных силах. Брэдли опасался, что механизмы координации, краеугольный камень НАТО, окажутся под угрозой вследствие неопределенности структур ЕОС и недостатка непосредственной координации между американскими военными и отдельными западноевропейскими странами.

В конце концов Белый дом неохотно поддержал идею ЕОС, не желая вступать в антагонизм со своими западноевропейскими союзниками. Но в 1954 году из-за позиции Франции этот вопрос был снят с европейской повестки дня, и альянс остался без конкурента. Тем не менее, и в этих, казалось бы, вполне благоприятных для достижения единства условиях достаточно скоро между его участниками возникли серьезные разногласия.

Речь идет о Суэцком кризисе, случившемся осенью 1956 года, когда Соединенные Штаты отказались поддержать двух своих самых важных европейских союзников — Великобританию и Францию — в их использовании силы против Египта. Президента Эйзенхауэра привело в ярость то, что США не были поставлены в известность о готовящейся военной операции. Более того, Америка фактически вынудила их прекратить военные действия. И это при том, что буквально в то же время Советский Союз, который поддерживал Египет, подавил народное восстание в Венгрии, что, казалось, должно было консолидировать НАТО.

Трудно сказать, в какой степени этот инцидент повлиял на дальнейшие отношения между США и Францией, поскольку последняя всегда предпочитала иметь собственное мнение по многим международным вопросам. При этом, по мнению западных аналитиков, генерал де Голль хорошо владел искусством вызывать раздражение американцев, британцев и временами даже канадцев, хотя никогда не доводил ситуацию до необратимого состояния, а в действительно критических положениях, как, скажем, во время кубинского ракетного кризиса в 1962 году, неизменно демонстрировал лояльность. Тем не менее, в 1966 году он вывел свою страну из военной организации НАТО под предлогом проведения независимой внешней политики и обретения военной самодостаточности. После этого в течение двух с половиной десятилетий отношения между НАТО и Францией оставались неопределенными, периодически переходя в натянутые.

На протяжении этого же периода можно вспомнить еще два случая серьезных разногласий между Соединенными Штатами и Европой, хотя они и не привели к каким-либо формальным последствиям. Ряд европейских стран, в том числе членов НАТО, осудил участие США во вьетнамской войне в конце 60-х — начале 70-х гг. А в конце 70-х уже в самом НАТО шли достаточно острые дебаты по поводу размещения в Европе американских ракет средней дальности в ответ на аналогичные действия Советского Союза. Однако тогда союзникам удалось прийти к соглашению.

Внешне менее драматической, хотя по сути значительно более серьезной, была тенденция европейских членов НАТО расходовать меньше средств на оборону, занимать более мягкую позицию в отношении СССР и избегать вовлечения в американские операции, проводимые вне зоны действия Североатлантического договора, причем даже в те, которые явно составляли неотъемлемую часть «холодной войны». Так, например, для участия в войне в Корее Британское Содружество наций направило одну слабую дивизию, Турция — пехотную бригаду, а каждый из остальных членов — батальон или еще меньшее подразделение.

Все же до поры до времени такая политика европейцев не приводила к возникновению серьезных кризисов в трансатлантических отношениях. Например, после того, как Франция выставила со своей территории штаб-квартиру НАТО и американские войска, США согласились продать ее ВВС воздушные танкеры КС135, без которых французские стратегические бомбардировщики не могли бы полноценно действовать в военное время. Однако мало-помалу эти разногласия приводили к эрозии доверия, являвшегося цементирующим фактором альянса.

Во времена «холодной войны» требования США обеспечить более равное распределение рисков и ответственности в обеспечении обороны альянса поставили европейских членов НАТО перед дилеммой. Если европейцы не были способны ни преобразовать себя в более эффективное крыло альянса, ни предоставить на общие цели больше ресурсов, то тогда могло возникнуть сомнение в самой идее партнерства в вопросах безопасности. Если же они могли хотя бы лучше организовать себя, сохраняя при этом нежелание открывать свои кошельки, то их критики в США могли посчитать это началом интриг с целью разбалансировать партнерство и подорвать их лидерство. Но если европейские союзники могли внести как организационный, так и финансовый вклад в свою собственную оборону, то возникал естественный вопрос о необходимости американской составляющей.

Этот баланс был труднодостижим даже при наличии общей угрозы со стороны Советского Союза. После окончания же «холодной войны» началась поистине драматическая трансформация. Дисциплинирующая роль глобального противостояния, которая связывала Атлантический альянс в единое целое, начала постепенно ослабевать. В такой ситуации европейцы стали больше беспокоиться об уменьшении зависимости от США. В итоге в конце 80-х гг. трения между США и некоторыми из их европейских союзников по НАТО начали усиливаться.

Правда, в «Войне в Заливе» в 1991 году все европейские члены альянса, включая Францию, практически безоговорочно поддержали США морально и материально. Но затем при возрастающем давлении — особенно со стороны Франции — в пользу «европейского», а не «атлантического» подхода к европейской безопасности, а также при углубляющихся расхождениях в отношении югославского кризиса, начинало складываться впечатление, что трансатлантическое партнерство в сфере безопасности доживает последние дни. Франция как никогда ранее активно стала выступать в пользу европейского оборонного сотрудничества вне рамок НАТО. В 1991 году тогдашний заместитель госсекретаря США Бартоломью был даже вынужден направить в европейские столицы послание. В нем он сообщил, что хотя США приветствуют европейский голос в НАТО, они обеспокоены перспективой создания внутри альянса Европейского комитета по безопасности, что предполагалось осуществить на базе Западноевропейского союза.

Тем не менее, начиная с января 1993 года Франция де-факто получила право на участие во всех заседаниях Военного комитета, на которых обсуждались миротворчество и бывшая Югославия. Однако французское участие оказывало деструктивное влияние на устремления НАТО. По словам одного из представителей Великобритании, «сразу стало ясно, что французские офицеры хотели сотрудничать, однако они постоянно получали инструкции из Парижа такого характера, чтобы демонстрировать значительный прогресс в преодолении разрыва, но при этом тормозить решения, которые позволили бы альянсу двигаться вперед». Впрочем, отсутствие права голоса не позволяло Франции оказывать серьезное сопротивление.

Радикальные различия в подходах сторон продемонстрировали конфликты нового поколения, особенно на Балканах. Они вскрыли неадекватность возможностей Европы ее попыткам их урегулирования. В международных силах UNPROFOR, созданных ООН для Боснии и Герцеговины в 1992 году, участвовали контингенты около 40 стран, из которых европейских была почти половина. Но, несмотря на то, что к тому времени уже был подписан Маастрихтский договор, где была определена Общая внешняя политика и политика безопасности (ОВПБ) Евросоюза, на практике всем руководил Вашингтон.

На том этапе трансатлантическое партнерство подверглось наиболее сильной угрозе в ноябре 1994 года, когда под нажимом Конгресса администрация Клинтона объявила, что она не будет больше помогать поддерживать наложенное ООН эмбарго на поставки оружия правительству Боснии. Великобритания и Франция заявили протест, поскольку это делало уязвимыми для атак боснийских сербов их легковооруженные части, выполнявшие миротворческие задачи под эгидой UNPROFOR. Данный эпизод вынудил обычно невозмутимый журнал Economist задаться вопросом, не стоит ли правительствам стран НАТО рассматривать это как начало раскола, который может роковым образом ослабить их альянс. Позже известный американский эксперт Стенли Слоан апокалиптически, хотя и несколько преждевременно, назвал это заявление Соединенных Штатов «последней соломинкой, которая сломала спину союзному единству».

И все же до определенного момента по наиболее принципиальным вопросам единство альянсу удавалось сохранять. Это проявилось в общей позиции НАТО во время косовского кризиса — консенсус относительно проведения операции «Решительная сила» был достигнут без особых трудностей. Однако, как известно, во время натовских бомбежек Югославии в 1999 г. главную роль сыграли американские высокие технологии, которыми европейские члены блока не обладали. В ходе этой войны стало очевидно, что Соединенные Штаты владеют значительно более эффективными средствами разведки и наблюдения, управляемым высокоточным оружием, а также преимуществом в таких областях, как масштабная переброска войск и вооружений по воздуху и морю, материально-техническое обеспечение и связь.

То есть громадный разрыв между военными возможностями союзников был налицо. Притом, кроме качественных показателей, в пользу США были и количественные: до 90 процентов использовавшихся военно-воздушных сил были американскими, а, имея под ружьем четыре миллиона человек, страны-члены ЕС оказались неспособными быстро направить в Косово 40 тысяч военнослужащих. (Кстати, проблема распределения материального бремени возникла еще на заре существования НАТО. Перед отъездом в Европу для занятия должности Верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами в Европе Дуайт Эйзензауэр получил своеобразное напутствие от госсекретаря Дина Ачесона, который заметил, что «Конгресс США не поддержит наших усилий в Европе, если европейцы не будут вносить свою справедливую долю».)

Как показали последующие события, косовская операция стала последним успехом «старого» НАТО. С одной стороны, она породила настроения ущемленности в военно-политических кругах европейских членов альянса, которые одновременно входили в ЕС. С другой — в Америке, особенно в Конгрессе, стали постоянно задаваться вопросы типа «Где европейские „Апачи“ и „Томагавки“»? По мнению большинства американских политиков, такое положение дел свидетельствовало, что американцы были больше заинтересованы в европейской безопасности, нежели сами европейцы. Одно дело, когда США защищали Европу от другой супердержавы — СССР, и совсем другое, когда Европа сама не может решить проблемы на континенте. Все это, естественно, не способствовало трансатлантическому единству.

Вообще к тому моменту ситуация изменилась принципиально. Если все прежние трансатлантические противоречия были внутриинституциональными, то есть возникали в рамках одной организации, то в связи с началом активной деятельности Евросоюза по формированию собственной внешней и оборонной политики возник новый, межинституциональный аспект. Положение осложнялось тем, что в обеих организациях количественное ядро составляли одни и те же страны. В результате этот вопрос стал одним из важнейших на состоявшемся в апреле 1999 года юбилейном саммите Альянса в Вашингтоне.

В принятой на Вашингтонском саммите декларации говорилось, что «НАТО воплощает жизненно важное партнерство между Европой и Северной Америкой. Мы приветствуем дальнейший импульс, который был придан укреплению европейских оборонительных способностей, что позволит европейским союзникам действовать сообща более эффективно, укрепляя тем самым трансатлантическое партнерство».

Имелось в виду развитие в рамках альянса так называемой концепции Европейской идентичности в вопросах обороны и безопасности. Конечная ее цель заключалась в значительном расширении участия европейских государств в решении локальных проблем в Европе — под эгидой Западноевропейского союза, но с согласием НАТО на привлечение для этих целей тех или иных его структур. В частности, была признана необходимой возможность Европейского союза «действовать автономно с тем, чтобы он мог принимать решения и предпринимать военные акции в тех случаях, когда альянс как целое в них не задействован».

Данное намерение получило организационное подтверждение на заседании Европейского совета в Хельсинки в декабре 1999 года, где было принято решение о формировании 60-тысячного контингента сил быстрого реагирования для осуществления миссий, аналогичных косовской, но без участия вооруженных сил США. Тем самым был сделан первый шаг по реализации общей Европейской политики в области безопасности и обороны (ЕПБО). В то время это рассматривалось европейцами как создание «европейской опоры» в рамках НАТО.

Ситуацию заметно осложняло то обстоятельство, что несколько стран-членов НАТО не входили в Евросоюз и наоборот. Поэтому во избежание возможного раскола Североатлантический блок по настоянию США наложил на европейскую самостоятельность довольно жесткие ограничения: исключение дублирования управляющих структур, т. е. воинские формирования не должны находиться одновременно под командованием двух штабов; создание в ЕС собственной военной организации не должно вести к разъединению с НАТО входящих в нее членов альянса; в случае проводимых в рамках ЕС антикризисных операций не должны подвергаться какой-либо дискриминации те европейские союзники НАТО, которые не входят в Евросоюз. Но даже несмотря на введение этих условий, американские политики высказывали все возраставшие опасения, что ЕПБО подорвет роль НАТО как главного гаранта европейской безопасности.

В целом такое развитие событий действительно поставило перед Вашингтоном внешнеполитическую дилемму. Он считал необходимым, чтобы европейские союзники существенно увеличили свой материальный и собственно военный вклад в обеспечение общей безопасности и обороны. Но одновременно подозревал, что Евросоюз рассматривает ЕПБО как инструмент для освобождения Европы от американского доминирования, как глобальный противовес американскому превосходству. По этому поводу в сердцах высказался однажды даже Генеральный секретарь НАТО лорд Робертсон: «США страдают своего рода шизофренией. С одной стороны, американцы настаивают: „Вы, европейцы, должны взять на себя большую нагрузку“. Но когда европейцы отвечают, „ладно, мы готовы“, американцы говорят: „Подождите, вы что, хотите, чтобы мы ушли домой?“.

Европа этого, безусловно, не хотела, хотя желание Франции избавиться от доминирующего влияния на континенте последней сверхдержавы секрета не составляло. Вместе с тем, адресованные Франции упреки в ее намерении ликвидировать НАТО тоже были не вполне справедливы. Как заявил в 2000 году ее министр обороны Ален Ришар, «если Европа возьмет на себя большую ответственность посредством укрепления своей военной мощи, то это только внесет вклад в долгосрочное равновесие альянса».

К тому же в Евросоюзе отнюдь не наблюдалось единства в отношении к данной проблеме. Другие страны опасались, что призывы Соединенных Штатов к перекладыванию на Европу большей доли всех видов нагрузки были основаны на их новой стратегии, имевшей целью как раз возвращение американских войск домой. В отличие от Франции, Великобритания и Германия в то время хотели облегчить американскую ношу именно с тем, чтобы не дать оснований изоляционистски настроенному Конгрессу в один прекрасный день вернуть войска на родину.

Нельзя сказать, что эти опасения были необоснованны. В декабре 2000 года глава Европейской комиссии Романо Проди и президент Франции Жак Ширак заявили, что европейские силы быстрого реагирования, о создании которых шла речь в Хельсинки, будут иметь отдельные от НАТО командование, штаб-квартиру и аппарат планирования. Это вызвало жесткую отповедь со стороны США. Одним из высокопоставленных чиновников это намерение было названо «кинжалом, нацеленным в сердце НАТО». Министр обороны Уильям Коэн заявил, что если ЕС создаст независимую оборонную структуру вне альянса, то НАТО станет «реликтом прошлого». Причем это была еще смягченная версия реакции Пентагона, согласно которой Соединенные Штаты должны были ответить на этот шаг выведением своих вооруженных сил из Европы.

В общем, наличие проблемы было очевидно, и в январе 2001 года по договоренности Североатлантического Совета и Временного комитета Европейского союза по внешней политике и безопасности было положено начало институционализации отношений НАТО-ЕС путем организации совместных встреч, в том числе на уровне послов и министров иностранных дел. Еще через четыре месяца в Будапеште состоялась первая официальная встреча на уровне министров. В ноябре 2001 года был принят План действий по обеспечению европейских возможностей. Еще через год, на Пражском саммите НАТО члены альянса продекларировали свою готовность предоставить Евросоюзу доступ к активам и возможностям НАТО для проведения операций, в которых не задействована ее военная составляющая.

Конкретные условия предоставления сил и средств НАТО для проведения европейских операций ЕС обсуждались в ходе непростых переговоров между двумя организациями, которые завершились 16 декабря 2002 года подписанием совместной Декларации НАТО и ЕС по ЕПБО. Признавая за НАТО ведущую роль в поддержании безопасности в Европе, ЕС получил в рамках ЕПБО право доступа к потенциалу НАТО в сферах военного планирования, тылового обеспечения, мобильности и разведки. Европейские командные структуры могли также координировать свои действия с командными структурами НАТО. Что касается доступа ЕС к военным ресурсам НАТО, то здесь проблема еще далека от своего разрешения.

В свою очередь, США предприняли попытку сократить разрыв в военных способностях в рамках альянса. Символом этого стало заявление о создании так называемых сил быстрого реагирования НАТО, состоящих из сухопутных, военно-морских и военно-воздушных компонентов численностью до 21 000 человек, которые к 2006 г. должны быть готовы к тому, чтобы их можно было быстро использовать там, где возникнет необходимость. Тем самым в определенной степени острота противоречий по распределению функций была снята.

Но события 11 сентября послужили причиной целого ряда новых серьезных обострений как в трансатлантических отношениях, так и внутри самого ЕС. Произошло это, конечно, не сразу. НАТО (хотя и не без некоторой задержки) объявила о первом в своей истории введении в действие знаменитого пятого параграфа Вашингтонского договора: «Нападение на одного из участников Договора означает нападение на всех». Более того, все европейские союзники по альянсу не только поддержали вторжение США в Афганистан, но и в той или иной форме приняли в нем участие. (При этом, правда, данное содействие оказывается на индивидуальной основе, так как Пентагон на основе анализа затрат и результатов пришел к заключению, что для того, чтобы подключить ограниченные европейские возможности, нет смысла действовать через громоздкую структуру принятия решений в НАТО.)

Однако спустя всего несколько месяцев публикации в континентальных газетах уже демонстрировали огромный разрыв между американским и европейским восприятием того, что означает война с терроризмом. Более того, когда американский президент объявил о своем видении «оси зла», а Соединенные Штаты начали рассматривать возможность военной акции против стран, подозреваемых в поддержке терроризма и попытках получить оружие массового уничтожения, европейцы начали обсуждать (и осуждать) опасность последствий политики США для единой Европы.

В итоге различный подход американцев и ряда европейских государств к войне в Ираке привел к настоящему кризису. Как известно, Франция, наряду с Китаем и Россией, блокировала все попытки США добиться резолюции Совета Безопасности ООН, одобряющей применение военной силы. Германия, Франция и Бельгия выступили против решения НАТО об оказании военной помощи Турции в случае начала военных действий, поскольку считали таковую косвенным одобрением войны. Джордж Буш выразил свое разочарование таким решением союзников, наносящим явный ущерб евроатлантическому единству. А глава Пентагона Д. Рамсфелд заявил, что, в конечном итоге, планирование операции в отношении Ирака можно провести и вне рамок НАТО, особо подчеркнув, что Германия, Франция и Бельгия фактически изолировали себя от остальных членов Альянса.

Но в ночь с 16 на 17 февраля 2003 г. альянс спас себя от окончательного раскола, угроза которого была весьма реальной. На заседании Комитета оборонного планирования НАТО в Брюсселе в результате 13-часовой дискуссии 18 стран-членов альянса, включая Германию и Бельгию, все же проголосовали за отправку в Турцию противоракетных комплексов «Пэтриот», систем раннего оповещения «Авакс» и подразделений химической и бактериологической защиты.

На грани раскола оказался и Евросоюз, поскольку вместе с традиционным союзником США Великобританией, а также Италией, Испанией и Португалией активную поддержку Америке оказало большинство кандидатов в члены ЕС, что вызвало резкую отповедь Жака Ширака. Впрочем, расширение объединенной Европы это тоже не затормозило.

С течением времени ситуация несколько смягчилась. Однако не случайно в свой первый после переизбрания зарубежный визит Дж. Буш отправился именно через Атлантику. Как подчеркивали практически все обозреватели, главной его целью было именно преодоление трансатлантических разногласий. Судя по всему, определенных успехов главе Белого дома добиться удалось. Тем не менее, говорить о полном и окончательном примирении еще преждевременно, поскольку между двумя сторонами океана сохраняются принципиальные различия в подходах к решению современных глобальных проблем.

В чем же корень современных разногласий между США и ЕС в сфере безопасности? Ведь, казалось бы, Старый и Новый свет исповедуют одни и те же фундаментальные ценности, между ними нет ни территориальных споров, ни конфессиональных противоречий. Возникающие время от времени определенные экономические проблемы отнюдь не являются принципиальными и в эпоху глобализации без чрезмерных трудностей решаются цивилизованным образом, в рамках соответствующих международных организаций, например, той же ВТО.

Главная причина заключается в том, что прекращение «холодной войны» привело к перестройке всей системы международных отношений и формированию нового политического порядка. В результате этой глубинной трансформации у главных субъектов мировой политики, расположенных по обеим сторонам Атлантического океана, возникли не вполне совпадающие представления о современных глобальных угрозах и, как следствие, о способах противодействия им.

Знаменитая фраза лорда Пальмерстона «у Англии не бывает постоянных союзников, а есть лишь постоянные интересы» справедлива для всех стран и союзов. После исчезновения возможности советской агрессии и, пусть не идеального, разрешения конфликтов в бывшей Югославии, обеспечение глобальной безопасности, разумеется, осталось для объединенной Европы «постоянным интересом». Однако уровень опасности, с ее точки зрения, резко снизился. Соответственно, у ряда европейских государств, особенно ведущих, появилось ощущение, что необходимость в американском союзнике заметно уменьшилась.

Конечно, немаловажную роль в возникновении таких тенденций сыграло само объединение Европы, с его все более расширяющимися масштабами и ускоряющимся темпом. После того как Европейский союз практически сравнялся с Соединенными Штатами по экономическим параметрам, некоторые европейские страны, в первую очередь «тяжеловесы» Германия и Франция, пришли к заключению о необходимости проведения более активной единой внешней политики, в то время явно не соответствовавшей экономическому весу ЕС. К такому же решению их подтолкнуло и то, мягко говоря, щекотливое положение, в которое Евросоюз попал в ходе балканских войн.

В целом возникшие противоречия отражают как принципиально различный геополитический статус Евросоюза и США, так и их различное мировоззрение. Америка — это сверхдержава, военное и политическое доминирование которой в сегодняшнем мире не подлежит сомнению. ЕС же является конгломератом 25 разновеликих национальных государств, отношениями между которыми на данный момент больше напоминают конфедеративные. Он еще только ищет приемлемую для всех членов форму интеграции и, в том числе, пытается вырабатывать единую внешнюю политику и развиваться в военном отношении.

Внешняя политика ЕС призвана обеспечивать «общеевропейские ценности», но они слишком расплывчаты, чтобы быть реализованными в едином конкретном внешнеполитическом процессе. Не являясь ни государством, ни нацией, Европа не обладает единством национальных интересов, осуществлять которые призвана внешняя политика. Она может стать по-настоящему единой, лишь будучи осуществляемой общеевропейскими институтами. К чему, без сомнения, идет, но, как показали последние события, слишком медленно.

Кроме того, на одну из важнейших составляющих военно-политической стратегии — критерий применения вооруженных сил — США и Европа также смотрят по-разному в силу различий как в историческом опыте, так и в военных потенциалах. Практически все европейские страны были театрами боевых действий во время множества войн на континенте. И хотя последние шесть десятилетий он почти не знает военных конфликтов, а противостояние Германии и Франции, ставшее причиной многих из них, превратилось в прочный военно-политический и экономический союз, историческая память остается достаточно сильной.

В настоящее время, по словам известного французского философа Жака Деррида, «Европа несет миру призыв к новому подтверждению и эффективному изменению международного права и его институтов, в особенности — ООН». Америке же, особенно ее нынешней администрации, гораздо ближе подход, согласно которому мир сводится к противостоянию добра и зла и, соответственно, делится на друзей и врагов. Иными словами, как считает американский политолог Роберт Кейган, США подкрепляют (а иногда и заменяют) свою дипломатию силой, в то время как Европа стремится возместить свою военную слабость дипломатией.

США сегодня — единственная мировая держава, которая в состоянии одновременно контролировать происходящее в Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Это, естественно, усиливает склонность американцев полагаться только на себя и действовать в одностороннем порядке. Тем не менее, они нуждаются в содействии со стороны европейских союзников. Даже при всем неограниченном могуществе Америки ей требуется политическая поддержка европейских держав, военные базы, сотрудничество в рамках международных организаций, миротворцы и полиция, деньги, дипломатическое посредничество при общении с другими странами и всеобщее доброе расположение.

Однако и чисто военное содействие Европы Соединенным Штатам тоже необходимо. Именно в связи с этим они оказались в несколько двусмысленной ситуации. С одной стороны, ЕС вроде бы начал следовать их призывам к наращиванию мощи своих вооруженных сил. Но при этом европейцы намеревались создавать и собственные командные структуры, что подрывало основы НАТО, в которой американцы по праву занимают главенствующее место.

Пойти же на существенное перераспределение властных полномочий в рамках Североатлантического альянса Соединенные Штаты пока явно не готовы. Во-первых, на сегодняшний день до реализации намерений ЕС путь еще не близкий, и пока основу вооруженных сил НАТО составляют американские войска. Во-вторых, в случае осуществления поставленных Евросоюзом задач многолетнее американское лидерство будет поставлено под сомнение, чего США, без сомнения, не хотят. Тем более, что в прошлом веке они были самым активным образом вовлечены в европейские дела как непосредственный участник мировых войн: примиритель после первой и защитник Западной Европы от советской экспансии после второй. Поэтому, с одной стороны, Америка привыкла к роли покровителя Европы, а с другой — Европа привыкла полагаться на военную силу Америки.

Как уже отмечалось, прекращение «холодной войны» стимулировало расхождение интересов Америки и Европы, однако есть основания полагать, что появление новых угроз станет тем фактором, который снова подтолкнет трансатлантические народы друг к другу. И не столь важно, что сегодняшние угрозы заметно отличаются от прежних, хотя определенный диссонанс из-за этого все же возникает.

Безусловно, главную угрозу в современном мире представляет собой терроризм, и, прежде всего, его радикальная исламская составляющая. Причем сюда входят не только террористические сети, вроде «Аль-Каиды», но и режимы, поддерживающие их, осуществляющие массовые репрессии против собственного населения, покушающиеся на безопасность соседних государств и стремящиеся к обретению оружия массового уничтожения. Кроме того, распространение терроризма на нефтедобывающие страны Ближнего Востока может повлечь за собой коллапс мировой экономики.

Эту угрозу в Соединенных Штатах воспринимают как чрезвычайно опасную и требующую немедленных решительных ответных действий. В Европе же она была воспринята с меньшей остротой. Признавая опасность международного терроризма, по ряду причин далеко не все там видят в нем непосредственную и острую угрозу. Отсюда вытекают различные представления о методах противодействия.

Как утверждает видный российский политолог Юрий Федоров, европейская стратегическая культура представляет собой продолжение и развитие «культуры компромисса» и здравого смысла, свойственной глубоко укорененным не только в экономике, но и в массовом сознании рыночным отношениям. В рамках этой культуры конфликт действительно может быть решен на компромиссной взаимоприемлемой основе, но при непременном условии, что противостоящие стороны придерживаются одинаковых установок, а конфликт порожден столкновением не ценностей и идеологий, но материальных притязаний. Разрешение такого конфликта не только не требует уничтожения противостоящей стороны, но, более того, вчерашний противник может завтра стать союзником в каком-то ином споре.

Однако, по его мнению, стратегия компромисса обречена на поражение в случае конфликта между демократиями и носителями тоталитарных идеологий. Ни мюнхенское соглашение, ни ялтинско-потсдамские договоренности не смогли остановить тоталитарную экспансию, потому что для этой идеологии любой компромисс с противником есть не более чем тактическая уловка, призванная усыпить его бдительность и обеспечить себе возможность перегруппировки сил. Сегодня наиболее распространенная тоталитарная идеология — воинствующий экстремистский вариант ислама.

В этих условиях попытки остановить нарастающую волну экстремизма и терроризма только политическими методами и призывами к здравому смыслу бесперспективны. На первое место выходят вооруженные действия, призванные ликвидировать террористические группы и их инфраструктуру. Но политические методы могут и должны дополнить силовые решения там и тогда, где и когда речь идет об изоляции террористических группировок, мобилизации умеренных сил в исламском мире, создании тех или иных антитеррористических коалиций.

В итоге Европа может предложить лишь свой переговорно-дипломатический опыт обеспечения безопасности, однако такая миссия предполагает встречный интерес, что на сегодняшний день в развивающемся мире наблюдается не слишком часто. Добиваться же силового решения в проблемных странах и конфликтных регионах, как это делают американцы, Европа и не хочет (по моральным соображениям), и не может (по техническим).

Западные аналитики не исключают из рассмотрения и более привычные угрозы, как, например, возможное неблагоприятное развитие событий в России, если она вдруг превратится в недружественную и недемократическую страну, стремящуюся взять реванш за якобы нанесенные ей обиды. К сожалению, такие факты, как попытки поглощения Беларуси, давление на Украину и страны Балтии, ремилитаризация российской экономики и поставки оружия диктаторским режимам, неконструктивная позиция в Совете Безопасности ООН, не позволяют полностью исключить подобную трансформацию.

Но и здесь наблюдается значительное расхождение в подходах. Если Соединенные Штаты, особенно в лице законодательной власти, придерживаются относительно жесткой линии по отношению к российским отклонениям, по крайней мере, на вербальном уровне, то большинство лидеров стран Евросоюза предпочитает существенно более мягкое обхождение.

Тем не менее, не вызывает сомнений, что в будущем в области безопасности станут возникать проблемы, при решении которых Соединенные Штаты и Европа будут действовать рука об руку как равноправные партнеры, поскольку их интересы совпадают. В апреле нынешнего год