В поисках мирового лидерства
Собеседник Стефании Калиновской:
Вячеслав Носевич — кандидат исторических наук, директор Белорусского научно-исследовательского центра электронной документации, автор исследований «Белорусы: становление этноса и „национальная идея“, „Традиционная белорусская деревня в европейской перспективе“.
С.К. Беларусь, с одной стороны, опоздала с формулировкой национальной идеи, в связи с чем периодически актуализируется тема ее поиска. С другой стороны, государство с названием «Республика Беларусь», так или иначе, присутствует в мировом политическом пространстве. Мы имеем дело с парадоксом? Или для существования государства совсем не обязательна «национальная идея»?
В.Н. Я бы сказал, что в определенные периоды для возникновения государства была необходима национальная идея. В начале ХХ века государства, которые смогли сформулировать и четко артикулировать свою национальную идею, состоялись. Другие же, как, например, Беларусь или Украина, только попытались это сделать. Но и этих усилий оказалось достаточно, чтобы возникли формальные, можно сказать, псевдогосударственные образования, которые в конечном счете приняли форму союзных республик. В свою очередь, союзные республики уже в конце века, после распада советской системы, стали полноценными государствами. В этом плане, Беларусь действительно представляет собой некоторый парадокс. Белорусы никогда не боролись за свое государство, не отстаивали идею независимости, как, например, наши соседи — поляки. В массовом белорусском сознании идея собственного государства никогда не была приоритетной, даже в момент обретения независимости.
С.К. Но как-то Беларусь возникла же на политической карте?
В.Н. В начале ХХ века идея была сформулирована в узком кругу интеллектуалов. Идея очень простая: белорусы являются народом со своим языком, культурой, территорией проживания, и они достойны того же, чего достойны другие европейские народы, то есть своего государства. Нужно было набраться духу, чтобы заявить о подобном притязании в Российской империи. Как ни странно, идею создания государства для белорусского народа смогли реализовать представители советского руководства. Когда встал вопрос о создании буфера на границах молодого государства победившего пролетариата и его авангарда, не возникло сомнений в отношении Беларуси. Хотя ведь были и условные буферные государства, не опирающиеся на этническую идею, например Дальневосточная республика: просто выделили кусок на карте — вот и получилось государство. И группу Дмитрия Жилуновича использовали в прагматических целях: показать Западу, что Беларусь не является марионеточным государством, но выступает подтверждением права наций на самоопределение, реализованного в рамках нового советского государства. В Украине происходила реальная борьба между таким же марионеточным режимом и Центральной радой, созданной интеллектуалами. В Беларуси такая попытка быстро заглохла.
Идею БНР поддерживали буквально несколько сотен интеллектуалов на всю многомиллионную территорию. Ее всерьез не воспринимали ни немцы, ни Россия, ни другие страны Антанты. Историческая роль БНР заключалась в том, что впервые было декларировано белорусское государство. И, прозвучав однажды, слово осталось в политическом словаре. Сохранилась записка Ленина по поводу границ. Когда встал вопрос, включать ли в состав буферного государства Витебскую и Могилевскую губернии, Ленин написал: поскольку наша политическая цель состоит в том, чтобы отгородиться от Польши, а названные губернии с Польшей не граничат, то и включать их в состав Беларуси нецелесообразно.
А потом, в 1920-е гг., начался следующий этап. Сначала создали государство, потом его захватили поляки, потом их прогнали. И не возникло даже дискуссии по поводу того, распространить ли суверенитет России на эту территорию или воссоздать буферное государство. Республику восстановили, как и Закавказье, и Украину. С Польшей заключили мир, границу провели опять же прагматически исходя из баланса сил, не считаясь ни с линией Керзона, ни с этнографией. Вот и остались эти реликты гражданской войны. Что с ними дальше делать? Свою роль сыграла дискуссия Сталина и тогда уже безнадежно больного Ленина, результатом которой явилась идея создания Союзного государства. Опять же были и прагматические соображения. В этих буферных государствах уже действовала своя управленческая элита, и людей нужно было куда-то пристраивать. Во все времена не интересно превращаться из глав пусть и марионеточных государств в губернаторов. Пошли навстречу. Но когда элита обнаружила себя во главе маленького государства, ее представители призадумались: чем мы тут, собственно, руководим? И тогда оказалась востребована этнография и выдвинуты научно обоснованные претензии. Ко двору пришлась еще одна модная европейская идея: территория государства совпадает с территорией расселения нации. А восточные рубежи проходят не по этническим границам, а как-то непонятно. И аргументов против не нашлось. Если надо, чтобы все белорусы — по крайней мере, на подконтрольной советам территории — жили в одном государстве, значит, надо присоединять территории, заселенные белорусами. Насколько я знаю, кроме двух укрупнений, было намечено еще и третье: присоединение Смоленской области.
С.К. Теперь понятно, почему Смоленская и, в особенности, Брянская области так стремятся в «благодатную» Беларусь.
В.Н. Как-то белорусское ТВ показывало сюжет о том, как плохо живется жителям Брянской области. Люди жалуются на свои беды, и сегодня, после 80 лет проживания в разных государствах, у них белорусская дикция и белорусский язык. Внутренняя граница не размыла первичную этническую целостность: от Бреста до Брянска наблюдается лингвистическая однородность. Нет резкой границы, как в случае с литовцами или, например, жителями Тамбовщины. И такое плавное перетекание одного говора в другой тянется далеко на восток.
С.К. Как далеко? Не до Дальнего же Востока?
В.Н. Скажем, московское «аканье» выдает родство с белорусским говором.
С.К. Насколько я понимаю, вы разделяете «национальную идею» и идею государства. Как в таком случае быть с идеей «нации-государства»?
В.Н. Формирование наций-государств относится к XVIII в., а национальная идея на рубеже XIX–ХХ вв. опиралась именно на примордиальность, то есть общность происхождения, языка, культуры.
С.К. Но сегодня уже начало ХХI в., и мы все прекрасно знаем, чем закончился — а вернее, совсем даже не закончился — подобный национализм. Может, пора уже сдать эти темы в архив и найти другой язык, на котором можно вести разговор?
В.Н. Тогда национализм в чистом виде невозможен. Государственная идея, которая индифферентна к происхождению и языку, но учитывает лишь территорию, для меня не является национальной. Все же национальность глубоко слита с этничностью. Как правило, идея сообща отстаивать свои интересы не потому, что у нас общие корни, а потому, что это выгодно; такая идея менее заряжена эмоционально. Она не дает возможности конструировать мифы и апеллировать к прошлому, где есть Рогнеда и гвалт, совершенный над ней, который подсознательно воспринимается как насилие над всем белорусским народом, и т. д.
С.К. Так возможно белорусское государство без национальной идеи?
В.Н. То, что белорусское государство существует, это вообще не предмет для дискуссии. Оно действительно существует и является одним из самых независимых на сегодняшний день государств в мире. (Улыбается.) Оно может себе позволить одновременно, или попеременно, выступать с резкими выпадами против России и США. Беларусь существует без национальной идеи в том смысле, о котором я говорил.
С.К. И вроде бы доказываете, что такая идея и невозможна.
В.Н. Скажем так: она опасна. Беларусь с формулировкой такой идеи опоздала.
С.К. Как, вероятно, опоздала и с написанием соответствующей «национальной истории», уходящей в глубь веков. Вы говорите о «кубиках», то есть материальных следах и позитивных фактах, из которых можно складывать разные истории. Но разве у государства может быть много историй? Это ведь равносильно тому, что у него нет истории.
В.Н. Это основной тезис постмодерна.
С.К. Мало того, что мы самые независимые, так мы еще оказываемся и самыми современными. Обратите внимание, по каналу ОНТ прошел сериал «Новейшая история». Прошлого нет. История начинается даже не с 1991, а с 1994 г.
В.Н. Это вполне рациональная политика. Можно ведь миф о Рогнеде заменить мифом о творении из хаоса, которое произошло в 1994 г. Фильм явился великолепной иллюстрацией этого мифа, наглядной и емкой. Мы имеем дело с новаторским приемом: построением идентичности без опоры на древнюю историю.
С.К. В то время как многие тяготятся отсутствием полноценной истории, «лелея» в себе комплекс «национальной неполноценности», первого белорусского президента вполне устраивает такое положение дел.
В.Н. В отличие от большинства граждан Беларуси, у Александра Лукашенко есть цель впереди, он ее четко видит.
С.К. Какая цель?
В.Н. Возглавить мировую империю. Он старается ради этого. У него есть шансы на то, чтобы Беларусь, скажем так, присоединила Россию и Украину. В качестве наследницы советской империи.
С.К. Вы действительно так полагаете? А каковы основания?
В.Н. Из истории известен случай Македонии. Небольшое периферийное государство в свое время завоевало полмира.
С.К. В свое время!
В.Н. А что мы имеем сегодня? Глобализация может быть либо моноцентричной — из одного центра на весь мир, что никого, кроме самого центра, не устраивает. Все остальные хотели бы жить в полицентричном мире. Но он не может быть таким лоскутным, как, например, мир после Венского конгресса. Время для глобальной политической общечеловеческой структуры еще не пришло. Все равно произойдет раскол на несколько блоков. Не проще ли сразу сформировать эти блоки, а потом их постепенно интегрировать, возможно, на протяжении столетий. В этом случае у Беларуси, возглавляемой энергичным честолюбивым лидером, отнюдь не мало шансов оказаться одним из центров формирования глобального мира.
С.К. Мне кажется, вы забываете об экономике и технологии. Централизованная и, в случае Беларуси, квазиплановая экономика неэффективна, что с блеском продемонстрировал один из центров прежнего противостояния.
В.Н. Я с вами согласен, если говорить о сегодняшней проводимой политике. Лукашенко прагматик. Он все подчинит своей цели. Надо будет, сменит политику, поменяет экономические приоритеты. Он очень многому научился за эти годы.
С.К. В этом плане кажется продуктивной идея пограничья, которая активно обсуждается в последнее время.
В.Н. В качестве промежуточного варианта. Суть в том, чтобы воздержаться от примыкания к существующим блокам в надежде на то, что появится более перспективный. Будучи свободным и несвязанным, можно оказаться в лагере наиболее успешного из игроков.
С.К. Ислама, что ли?
В.Н. Френсис Фукуяма, например, считает, что ислам бесперспективен. Можно себе представить, что либеральная идея распространится в исламском мире. Но вот распространение идей ислама за пределы исламского мира весьма проблематично.
С.К. Что можно сказать о пограничье в содержательном плане?
В.Н. Пока очень мало. Идеи существуют на уровне отдельных людей, которые конкурируют между собой. С моей точки зрения, пограничье позволяет сохранить лишнюю степень свободы выбора между вступлением в ЕС и созданием союза с ослабленной Россией.
С.К. Вы все же симпатизируете Европе?
В.Н. Я — за сохранение эволюционной гибкости. Бывают варианты, выигрышные в краткосрочной перспективе, но тупиковые — в долгосрочной. Я еще не определился по отношению к западной цивилизации. Остается ли она все еще мобильной, или в ней начался процесс специализации, как это происходит с некоторыми биологическими видами при достижении ими «совершенства»? Если начался, то нам с Европой не по пути.
19.01.05Другие публикации автора