Европа и американская гипердержава

Robert Kagan. Of Paradise and Power. America and Europe in a new world order.

New York, Alfred A.Knopf. 2003.

Мир европейцев — это королевство Кантовского вечного умиротворения, в котором царят обязательные для всех правила переговоров, сотрудничества и международного права. Мир американцев — это страна Гоббса, в которой правит закон джунглей, а безопасность либерального порядка зависит от военной силы. Поэтому американцы — это пришельцы с Марса, а европейцы — соответственно с Венеры. Уже эти первые акценты новой книги Роберта Кагана «Рай и власть» дают предварительный ответ на вопрос об источниках трансатлантических разделов, которые с такой очевидностью проявили себя в последние месяцы.

Несколько слов об авторе. Р. Каган во времена президентства Рональда Рейгана был ведущим советником и автором речей госсекретаря Джорджа Шульца. Сегодня он научный сотрудник престижного института Carnegi Endowment for International Peace и один из главных идеологов американских неоконсерваторов. Еще в прошлом году он выступил с серией статей, предсказывая в определенном смысле события, наступившие позже. Споры по поводу интервенции США в Ираке и конфликт между Германией и Францией с одной стороны и Америкой с другой вполне подтвердили серьезность выдвинутой им проблемы, в связи с чем книга Кагана определила направление очередной — после дебатов вокруг известных тезисов Фукуямы и Хантингтона — большой дискуссии о международной политике в ХХI веке.

По сути, полемика завязывается о том, чем сегодня является Запад, в состоянии ли он, как политическое и военное целое, пережить конец холодной войны и увеличивающуюся диспропорцию между мощью Америки и военной слабостью Европы. Наконец, разногласия между американским и европейским стилем мышления, которые с такой остротой выступили на фоне «иракского вопроса», являются ли они инцидентом или обнаруживают серьезную пропасть между старым и новым континентом.

Каган формулирует вполне определенно. Он считает, что выявившиеся разногласия на фоне Ирака не удастся ни вместить в привычные рамки неких вполне естественных отличий в политических подходах к «некоторым вопросам» между Джорджем Бушем и Жаком Шираком, как, впрочем, и объяснить их различными национальными интересами. Америка и Европа уже не первый год как начали взаимно отдаляться, и это процесс естественный, корни которого в принципиально разных точках зрения и разном историческом опыте. Американцы видят мир, в котором достаточно ясно отличают добро и зло, врагов и друзей. Перед лицом опасности они предпочитают твердые методы действий. Они тяготеют к разрешению проблем и ликвидации угроз. Они скептично настроены по отношению к международным организациям и международному праву, стремятся к односторонним и одновременно результативным действиям. Европейцы же предпочитают «мягкие» методы дипломатии, они более устойчивы к поражениям и готовы гораздо дольше ожидать успеха.

Немалое число комментаторов считает, что именно эти отличные друг от друга политические стратегии как бы закодированы в культурах США и Европы. Однако Каган указывает, что способы действий, считающихся сегодня типично американскими или типично европейскими, по сути, зародились совсем недавно. Нынешние мирные предпочтения европейцев весьма выразительно контрастируют со столетиями войн и захватов, в которые они были погружены до середины минувшего века. В свою очередь США, сегодня столь скорые на употребление силы, в начале своей независимости были государством, для которого международное право и международное мнение превалировали над военной мощью. И если нынче роли изменились, то лишь потому, что изменилась позиция партнеров по обе стороны Атлантики, подчеркивает американский политолог. Соответствующую стратегию нынче диктует потенциал страны. Когда США были слабы, они и пользовались стратегией слабых. Сейчас они сильны и соответственно ведут себя так, как всегда себя вели в истории мощные государства. И наоборот — когда европейские государства были сильны, они верили в военную силу, сегодня же они глядят на мир глазами слабых.

* * *

Объяснение Кагана, таким образом, более чем просто: к силе прибегает тот, кто ею располагает. Но на этом его аргументация не заканчивается. Пацифистские предпочтения европейцев коренятся в единственном в своем роде опыте, каковым является строительство Европейского Союза. Успех этого процесса, уничтожившего традиционную вражду между ведущими государствами Европы и практически ликвидировавшего опасность войны между Германией и Францией, сильнейшим образом повлиял на европейское восприятие международной политики. Руководители Евросоюза пришли к выводу, что их методы преодоления антагонизмов и строительства нормального сообщества стран являются наилучшим экспортным товаром с фирменным знаком «made in Eurоре». В то время как эта модель особая и непригодная для разрешения всех критических ситуаций в мире.

Отказываясь от употребления силы в спорах между собой, европейцы одновременно отказались от участия в нормализации жизни в других регионах мира и отдали в этом деле ведущую роль США. В руках американцев они оставили и военную ответственность за защиту своего континента от советской угрозы. В годы холодной войны Европа оказалась в стратегической зависимости от США, что в целом, как утверждает Каган, не вызывало особого энтузиазма в Вашингтоне, откуда время от времени раздавались призывы к европейцам увеличить свое участие в деле защиты Запада.

После распада советского блока предполагалось, что сейчас, наконец, Европа увеличит свой военный потенциал. Но то были напрасные ожидания. В 90-е годы не только не народилась европейская гипердержава, напротив — отдельные страны Евросоюза начали утрачивать былую военную силу. Без участия Америки европейцы оказались не в состоянии разрешить балканский конфликт, разыгрывавшийся на их собственном подворье. Что уж тут говорить о результативных действиях в отдаленных регионах мира…

* * *

Здесь проявилось не только нежелание европейских правительств нести военные расходы. Преобладало убеждение, что успешное завершение холодной войны вместе с утратой стратегического врага означало в каком-то смысле конец геополитики и освобождало от мышления в ее категориях. Между тем по другую сторону Атлантики ничего подобного не происходило. Администрация и Джорджа Буша-старшего, и Билла Клинтона продолжали стратегические работы, основанные на том, что США должны быть способны проводить две войны одновременно. Исчезновение конкурентной сверхдержавы было принято в Вашингтоне не как ликвидация угрозы, а как возможность свободно действовать и вмешиваться всюду, где могут народиться новые угрозы.

Распознавание этих угроз и стало полем разногласий между европейцами и американцами. Проблема, в самом деле, непростая: что есть сегодня величайшая угроза для мировой безопасности? Если американцы твердят о «бандитских государствах», об «оси зла», идущей через Ирак, Иран и Северную Корею, то европейцы указывают на полный упадок стран Третьего мира, как самую большую опасность для глобального миропорядка. Если американцы считают величайшей угрозой терроризм, распространение оружия массового поражения и непредсказуемых диктаторов вроде Хусейна, то европейцы предпочитают говорить об этнических конфликтах, о борьбе с нищетой, об охране окружающей среды.

При этом европейцы стремятся разрешать проблемы с помощью хорошо освоенных ими дипломатических и финансовых инструментов. Не располагая соответствующей военной силой, способной противостоять угрозам вооруженного порядка, обитатели Старого Континента — и это особо подчеркивает Р.Каган, — предпочитают игнорировать их, в то же время прекрасно зная, что Америка в случае чего возьмет на себя решение этих проблем.

И в самом деле, стереотип американского шерифа, стремящегося к наведению порядка в своем городке, имеет свои специфические корни в американской же действительности. Это обстоятельство также выделяет Каган. И если и далее держаться этой аналогии вестерна, то европейцы здесь напоминают содержателя салуна, у которого всегда есть претензии к гоняющемуся за бандитами шерифу, поскольку его действия отпугивают клиентов. Но Каган не забывает подчеркнуть, что бандиты, как правило, стреляют в шерифов, а не в барменов.

* * *

Растущая диспропорция между военной мощью Вашингтона и военными же возможностями европейских столиц натурально сказывается как на глобальном представлении о том, как именно должен управляться мир, так и на роли в этом деле международных институтов, на понимании равновесия между употреблением силы и применением дипломатии. Государства Евросоюза предпочитают такой мировой порядок, при котором твердая военная сила считается менее эффективной, нежели мягкая экономическая сила, закон и международные организации стоят над мощью отдельных народов, а односторонние акции супердержав должны быть запрещены.

Собственно, и американцы не против такого мирового порядка. Не зря же они были организаторами ООН, потому и сегодня не прочь взаимодействовать совместно с другими государствами мира, нежели выступать в одиночестве. И в то же время они не могут отказаться от односторонних действий. Именно потому, что способны на такие действия, в отличие от европейцев. И сегодня трудно ожидать, чтобы единственная в мире сверхдержава отказалась от акций, свидетельствующих о ее подлинном статусе.

Трансатлантические разногласия не начались, однако, с президентством Джорджа Буша, на которого европейцы возлагают нынче главную ответственность за сложившуюся ситуацию. Каган напоминает, что напряженность между Европой и Америкой нарастала с начала 90-х годов, а понятие гипердержавы (hyperpuissanse), автором которого считают министра иностранных дел Франции Юбера Ведрина, родилось во времена президентства Билла Клинтона. Иракский вопрос уже тогда был одним из главных спорных пунктов. Когда в 1997 г. администрация Клинтона обратилась к Совету Безопасности ООН, чтобы усилить давление на Ирак, она встретила сопротивление Китая, России и Франции. Американцы решились на самостоятельные военные действия, предприняли в декабре 1998 г. бомбардировку Ирака, опираясь только на поддержку Великобритании.

Разногласия углубила и война в Косово, хотя внешне она как будто продемонстрировала результативность действий атлантического союза. Война с режимом Милошевича не только обнажила пропасть между военным потенциалом США и Европы, но и фундаментальную разницу в политической и военной стратегии. Европейцы хотели соединить осторожное употребление военной силы с дипломатическими действиями. Американцы же предпочитали ударить по режиму Милошевича как можно эффективнее. И хотя операция удалась, никто в НАТО не торопился с ее повторением в ближайшем будущем.

Проводившаяся под знаменами гуманности и прав человека, операция в Косово не затрагивала тем не менее непосредственных американских интересов. США, по сути, могли себе позволить определенные уступки союзникам. Поэтому война на Балканах имела целью не только остановку этнических чисток, но и сохранение единства атлантического союза после завершения холодной войны. Об этом говорил и командовавший войсками во время косовской кампании генерал Уэсли Кларк. Но так ли бы все обстояло, если бы речь шла о жизненных интересах США? То есть согласилась бы Америка в этом случае действовать строго в рамках НАТО, либо стремилась к большей самостоятельности? Ответ на этот вопрос, считает Р. Каган, принесли события 11 сентября 2001 г.

* * *

Но ежели европейцы с таким недоверием взирают на растущую американскую мощь и не желают быть от нее зависимы, то почему бы им не усилить собственный военный потенциал? Нынешние экономические и технологические возможности Европы позволяют ей повысить его в два раза. И если она не делает этого, то не только потому, что проблемы общей обороны оставила США, а сама предпочитает расходовать средства на социальные программы. Эта позиция, подчеркивает Каган, является следствием чисто европейского подхода к силовому разрешению международных проблем.

Европа уже прошла через период соперничества ее ведущих государств. В течение последнего пятидесятилетия здесь коренным образом изменилась стратегическая культура, в итоге первенство отдано переговорам и дипломатии. Объединение Европы и удержание Германии от очередной попытки диктовать свою волю на континенте Каган считает громадным успехом. Но европейцы, как ему кажется, забывают, что у истоков этого успеха была победа над Третьим Рейхом, одержанная коалицией государств во главе с Америкой. И только демилитаризация Германии, соединенная с одновременным американским военным присутствием в Западной Европе, содействовала тому, что Европа из хаотичного и полного опасностей мира Гоббса переместилась в Кантовскую страну благоденствия.

«Распространение европейского чуда по всему миру стало цивилизационной миссией Европы», — пишет Каган. Однако на этом пути стоит не принимающая ее правил и склонная к односторонним действиям американская мощь. И здесь принципиальный источник трансатлантических разногласий. Они не будут преодолены, пока европейцы, считает американский исследователь, не поймут, что мирные способы разрешения конфликтов и утопическое видение мира без войн родились благодаря американской военной силе. Современный европейский рай не мог бы существовать, если бы на его страже не стояли США, не колеблющиеся употребить, когда требуется, свою военную силу.

* * *

Падение берлинской стены было началом распада Запада. Утрата очевиднейшего врага выявила среди трансатлантических союзников разногласия, до того скрывавшиеся во имя антисоветского единства. На какой-то период это единство удалось поддержать за счет вмешательства на Балканах и включения в НАТО посткоммунистических государств Восточной Европы. Но затем внешняя политика и европейских стран, и США невольно стала возвращаться в «естественные берега». Американцы уже не были склонны во имя единства Запада жертвовать своими мировыми амбициями и интересами. В свою очередь европейцы обнаружили, что категории их мышления противостоят американским подходам.

Где же выход? Р.Каган считает, что Европе нужно научиться «жить, сосуществовать с американской мощью, с новой Америкой». Поскольку нет никаких признаков того, что военный потенциал Америки затормозит свое развитие. Соответственно, не изменит она и своей международной стратегии, и своего видения мира, поскольку все это не является плодом личных амбиций Джорджа Буша, а отражает сложившуюся традицию США, в которой идеализм соединяется с реализмом. Идеализм диктует американцам защиту либеральных ценностей во всем мире, а реализм напоминает, что сила аргументов должна поддерживаться военной мощью. Европейцы должный согласиться с тем, что их философия разрешения международных конфликтов не будет взята на вооружение по другую сторону Атлантики. Впрочем, нет причин для особых страхов — трансатлантические связи слишком сильны, чтобы дело могло дойти до неких острых конфликтов между союзниками. Сама цивилизация Запада не допустит до такого развития событий.

* * *

Для европейского читателя книга Р.Кагана одновременно и протянутая рука, и вызов, свидетельствующий об американской односторонности. Но как не оценить откровенность этого, с публицистическим запалом изложенного монолога, в котором преобладает одна нота — «Европа, постарайся нас понять! Мы — такие и другими не будем!»

Каков он будет, ответ Европы? Собственно, мы уже видим его… Европа ищет пути преодоления разногласий. Ширак, Шредер, Буш не только говорят приятные друг другу вещи, делают вполне дружелюбные жесты, за всем этим внешним стоит несомненное желание найти существенные опоры и компромиссы для дальнейшего тесного сотрудничества.