/Один день единства/

Очерки сравнительной мифологии

Помни, что весьма нелепо
Обладать стеклянной крышей
И хватать с земли булыжник,
Дабы им бросать в соседа.

Мигель де Сервантес Сааведра

4 ноября Россия впервые отметила новый государственный праздник — День народного единства. Не сказать, чтобы он далеко отодвинулся по времени от прежнего — Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Судя по всему, однако, именно в подобной близости заключается глубокий смысл. Ибо, как известно, за исключением сравнительно малого числа ортодоксальных коммунистов, все граждане Страны Советов радовались последней дате только как законной возможности выпить и закусить в дополнительные выходные дни. Немного изменилось в этом плане и после того, как во времена правления Бориса Ельцина коммунистический праздник был переименован в «День согласия и примирения». Поэтому одной из причин такого выбора российскими властями новой торжественной даты и стало, вероятно, нежелание резко сбивать россиян с привычного ритма.

Однако сводить все только лишь к близости двух дат было бы в корне неправильно. Задача была поставлена гораздо шире. Хотя в самом названии нового праздника не содержится никаких конкретных указаний на событие, в ознаменование коего он был утвержден, идеологическая составляющая тоже никак не могла быть оставлена без внимания. Это со всей очевидностью следует из пояснительной записки к поправкам в соответствующий федеральный закон, представленным Владимиром Жириновским сотоварищи, в которых ими было предложено «4 ноября отмечать День народного единства — годовщину освобождения Москвы от польских интервентов и фактического окончания Смутного времени (1612 г.)».

Совершенно ясно, чем был вызван выбор события, положенного в основу проекта: он был внесен в Государственную думу 23 декабря минувшего года, аккурат после того, как в оранжевом Киеве продемонстрировал свои незаурядные способности и очевидные пристрастия Александр Квасьневский, «наплевав на то, что Владимир Владимирович уже дважды поздравил Януковича» (И. Мильштейн, Новое время, 2005, № 44). Вот только странно, что при этом не сочли нужным посоветоваться со специалистами. В итоге попали, мягко говоря, впросак как с мотивацией, так и с датой.

Дело в том, что, в соответствии с исследованиями большинства российских историков, начавшаяся в 1603 году Смута, говоря современным языком, была полномасштабной гражданской войной между различными партиями Московского государства. При этом каждая из сторон искала внешних союзников, которые, натурально, требовали платы за услуги землями и получали ее.

Например, правительство Василия Шуйского вызвало на подмогу шведскую рать, отдав Швеции некоторые спорные земли в Прибалтике и на несколько лет доходы с Новгорода. Вскоре партия во главе с Федором Мстиславским (так называемая «семибоярщина») свергла Шуйского и для прекращения смуты призвала на московский престол польского королевича Владислава. Вот эту-то группу и разгромили в Кремле осенью 1612 года. При этом в состав его гарнизона, помимо представителей Речи Посполитой, входили наемники из Западной Европы — немцы, французы и т. п.

Итак, во-первых, само утверждение об изгнании «польских интервентов» представляет собой весьма существенную неточность. Далее, гарнизон согласовал условия капитуляции 26 октября 1612 года (5 ноября по новому стилю), а оставил крепость лишь на следующий день, шестого. Откуда взялось четвертое, непонятно. Но, самое главное, никакого «фактического окончания» Смуты с падением московского Кремля не произошло: междоусобица продолжалась и до самого созыва земского собора в январе 1613 года, и даже после избрания там 21 февраля царем Михаила Романова. Так что в основу национального праздника оказался положенным один из самых мифологизированных эпизодов российской истории. Судя по всему, одержало верх влияние православной церкви, стремившейся к тому, чтобы новый праздник пришелся на торжество Казанской Божьей Матери.

Конечно, это полное право россиян. Хочется красивого вымысла — исполать вам. Правда, у поляков этот жест не вызвал чувства глубокого удовлетворения. И не потому, что это задело их национальную гордость: они, в отличие от российских властей, свою историю знают хорошо. Лех Качиньский, еще будучи мэром Варшавы, незадолго до своего избрания президентом логично сформулировал их восприятие случившегося: «Этот странный выбор национального праздника нас удивляет. Не думаю, что в России кто-то рассматривает сегодняшнюю Польшу как угрозу российской безопасности. Значит, она становится поводом для какой-то внутренней консолидации. И это нас сильно беспокоит».

Зато данное событие не вызвало абсолютно никаких эмоций у населения Беларуси, что тоже вполне объяснимо. Прежде всего, речь уже идет о другой стране, что воспринимается большинством если не явным образом, то подсознательно. Тем более, что сам повод только подталкивает его к этому: четыре века назад якобы освободили Москву, а нынешний главный белорусский праздник тоже связан с освобождением столицы, только нашей, пусть и в другое время. Кроме того, белорусские власти вполне сознательно не просто оставили 7 ноября праздничным днем, но и сохранили его идеологическую начинку, о чем наглядно свидетельствовали многочисленные специфические передачи белорусского телевидения. Далее, у нас уже достаточно своей мифологии, взять «День единения», переносы того же Дня независимости или Дня города.

Наконец, слабое знание собственной истории: далеко не всем гражданам Беларуси известно, что значительную, если не большую часть кремлевского гарнизона составляли представители Великого княжества Литовского. То есть, при всех декларациях о братстве Москва фактически возводит в ранг национального праздника победу над своим нынешним ближайшим союзником. Ну что ж, тем больше будет оснований в надлежащее время сделать Днем белорусского войска 8 сентября — в память знаменитой битвы под Оршей.

Как же отметили в российской столице новый праздник? По сообщению «Известий», «главным событием оказался марш ультранационалистов по Москве, почему-то разрешенный городскими властями». Под барабанную дробь и выкрики «Россия — всё, остальное — ничто» колонна из нескольких тысяч человек, преимущественно молодежи, прошла через весь центр города. Возглавляли шествие члены «Евразийского союза молодежи» с плакатом «Русские идут». Далее следовали члены «Движения против незаконной миграции», черносотенцы, ЛДПР. Ряды замыкали футбольные фанаты и скинхеды, которых здесь оказалось внушительное большинство. Как писала «Независимая газета», все попытки противодействия со стороны антифашистов мгновенно блокировались бойцами ОМОНа, которые «спокойно наблюдали, как участники марша жгли отобранный у противников лозунг „Фашизм не пройдет“».

Кстати, в последний раз этот миф в России возрождался во время празднования 300-летия династии Романовых в 1913 году. Что характерно, как раз в то время имел место экономический бум, сопровождавшийся ростом национализма и антисемитизма, а превыше всего ставилась стабильность. Ничего не напоминает?