Сон, вызванный полетом фантазии вдоль энергомоста в Европу

Сон, вызванный полетом фантазии вдоль энергомоста в Европу

На недавнем заседания Совмина союзного государства принято решение об увеличении объема газового транзита через территорию Беларуси (на 1,5 млрд. м 3 в направлении Украины). Решение, не оставляющее равнодушным патриота, сидящего в каждом из нас. Активность белорусского правительства в аспекте увеличения газового транзита реанимирует определенные надежды на Большой белорусский транзит (надежды, разрастающиеся не в последнюю очередь за счет эффекта медийного ксерокопирования), которые сложно омрачить даже туманными намеками российского премьера Михаила Фрадкова на то, что «этот вопрос острый» и что он «имеет перманентный характер».

Большой белорусский транзит — это официальная, по сути дела, мифологема, содержательной составляющей которой является вера в то, что Беларусь превращается в ключевого оператора российского газа («топливо XXI века»), а методологической основой — экономический редукционизм (или вульгарный экономизм), в соответствии с которым «сырьевая экономика» задает базовые параметры политического поведения игроков. Так, например, предполагается, что Беларусь в качестве ключевого оператора газового транзита сможет влиять (или контролировать) не только на политику российского ТЭК, но и на политику России в целом, а через нее — на политику ЕС (имеется несколько вариаций данного рассуждения). Несмотря на то, что описываемая мифологема пережила несколько тяжелых испытаний, в частности т. н. «газовую блокаду», нынешняя «расстановка сил» (прежде всего предполагаемое «углеводородное охлаждение» между Россией и Украиной) вновь активно ее подпитывает. Так белорусская сторона все чаще намекает своему российскому визави на необходимость строительства второй очереди газопровода Ямал-Европа.

Нижеследующие опыты представляют собой не столько очередную демонстрацию имманентной логики российско-белорусских сырьевых обменов при опоре на известную историю изнурительного «партнерства», сколько попытку контурно обрисовать перспективы этого партнерства в более широком контексте энергообеспечения ЕС.

Мифологема, о которой мы говорим, разумеется, не возникла ex nihilo и имеет в качестве своей осевой установки модерное (т.е. предпостиндустриальное) представление о «нелимитированном росте». Так, перспективные расчеты специалистов Газпрома и Газэкспорта исходят из предположения, что потребление газа в ЕС к 2025 г. возрастет «почти» в два раза и достигнет, по меньшей мере, 730 млрд. против 420 млрд. в 2001 г. О российской доле в этом вожделенном пироге саморасчеты Газпрома умалчивают, однако делается туманная ссылка на то, что «снижение собственной добычи из-за истощения собственных запасов газа в регионе приведет к тому, что его (ЕС. — В.К.) зависимость от импорта возрастет». Опираясь на эти грядущие показатели, Газпром апеллирует к необходимости модернизации существующих газовых путей и строительства новых (прежде всего Северо-Европейского газопровода и второй ветки Ямал-Европа).

Между тем не вполне понятно, почему в свете столь обнадеживающих перспектив западные инвесторы не торопятся вкладывать деньги в новые проекты Газпрома. Скажем, подписанный немецким концерном Е.О. N и Газпромом меморандум о взаимопонимании и стратегическом партнерстве по сей день не получил никакой финансовой подпитки, и более того — не принято положительного решения по Северо-Европейскому или Трансбалтийскому газопроводу (весьма показательно, что у проекта пока нет имени). Все, чего удалось добиться Газпрому энергичной саморекламой в этом направлении, сводится к созданию совместной (с крупнейшими энергетическими компаниями Германии) рабочей группы по изучению экономической целесообразности проекта. Кроме того, куда более скромные планы по модернизации/расширению имеющихся транзитных путей пока не привлекают европейских инвесторов. В лучшем случае речь идет о кредитах.

Из всех видов финансового участия кредит является наиболее защищенным от коммерческих рисков вложением средств, поскольку не предполагает «непосредственной» ответственности кредитора, в отличие от инвестора, который (в зависимости от объема и формы участия в капитализации проекта) принимает на себя определенные обязательства в связи с возможными рисками. В этой связи имеет значение то, например, обстоятельство, что правительству Ю. Тимошенко не удалось привлечь инвесторов к участию в модернизации украинских газо- и нефтепроводов, несмотря на то, что «точка приложения» — Нафтогаз Украины — входит в консорциум вместе с Газпромом и немецкими газовыми компаниями. Тимошенко «удалось» лишь получить обещание Дойчебанка о кредите в размере EUR 2 млрд. (под 8% годовых).

То же самое касается и перспектив строительства второй нитки Ямал-Европа: акценты белорусской стороны на необходимости реализации этого проекта не находят реальной поддержки финансовых институтов Европы, равно как и Газпрома вкупе с белорусскими правительством. Нужно ли напоминать о том, что последнее не решилось «рискнуть» собственными средствами даже в случае с первой ниткой?

Итак, со стороны предложения (поставщики и транзисторы) — обнадеживающие расчеты, со стороны спроса — доброжелательная, но вялая заинтересованность. Одна из классических ситуаций на рынке. В этой связи имеет смысл спроецировать расчеты «потребления» (ЕС) на расчеты «предложения» (Газпром).

Оттолкнемся от центральной идеи «Зеленой книги — Европейской стратегии безопасности обеспечения энергией» (утвержденной Европейской комиссией в 2000 г.). Этот документ предусматривает минимизацию рисков, связанных с зависимостью от сторонних поставщиков энергоносителей на фоне растущего спроса на энергию, который не покрывается собственными ресурсами. Следовало бы сразу обратить внимание, как по-разному интерпретируется эта «зависимость» субъектами общеевропейской «энергетической сделки». В российской (белорусской, украинской) перспективе подобная зависимость фигурирует в качестве «неизбежного» предписания, в европейской — в качестве своего рода альтернативы избежания.

В 2002 г., т. е. до вступления в ЕС новых стран, структура поставок природного газа выглядела достаточно сбалансированно: ни одной из стран-поставщиков не принадлежало более трети рынка (см. табл. #1). После преобразования ЕС-15 в ЕС-25 баланс несколько нарушается в пользу России (около 39%; по нефти этот показатель не превышает 20%). Если же спроецировать данные 2002 г. на сценарии расширения 30 участников, то доля России увеличивается до 41%.

Источник: BP Statistical Review of World Energy, 2002

Подобная ситуация, разумеется, не устраивает лидеров единой Европы — в настоящий момент они стремятся компенсировать рост российской доли. Иными словами, ЕС на перспективу необходимо искать новых поставщиков газа. Среди них особое место занимают Иран, страны Персидского залива и прикаспийские страны СНГ (табл. #2). Однако если учесть политические риски, количество транзитных стран, огромные объемы инвестиций, связанные с реализацией потенциальных газовых проектов, то может показаться, что рост российской доли абсолютно неизбежен.

Источник: BP Statistical Review of World Energy, 2002

Между тем в этой «неизбежности» нет ничего, чего нельзя было бы избежать. ЕС постарается не допустить доминирующего значения России на своем энергетическом рынке, ограничив ее участие планкой «коммерческого», а не «стратегического». Какие меры предполагается задействоваться для реализации стратегии энергетической безопасности?

Во-первых, отказ от «идеологии роста», согласно которой производство в ЕС неизбежно будет (и должно) возрастать. Речь об отказе от устаревших догм в духе «рост ВВП как самоцель», и в частности — от нерушимой взаимозависимости роста ВВП и роста энергопотребления. Необходимость снижения энергетической составляющей в произведенных товарах и услугах — это не просто нормативное требование определенных институций, но насущная необходимость европейских экономик, все более ориентирующихся на развитие энергосберегающих технологий. Можно утверждать, что именно определенный успех внедрения в производство энергосберегающих технологий в ЕС вызвал к жизни меланхолическое замечание зампреда правления ОАО «Газпром» о том, что потребление российского газа в Европе растет не столь быстрыми темпами, как предполагалось (как хотелось бы).

Во-вторых, конкретные меры по диверсификации поставок, касающиеся не только ЕС в целом, но и отдельных стран, включая новых членов. Мы говорим о своего рода «энергетическом ультиматуме» — введении в действие директив Еврокомиссии и Евросоюза 1999 и 2001 гг., предусматривающих, что доля энергопоставок из одной страны после 2006 г. не должна превышать 25% в импорте государствами-членами ЕС. Это правило уже действует почти во всех странах ЕС, но в Восточной Европе и Балтии оно пока не оформлено законодательно. Как отмечает «ГазетаСНГ», Еврокомиссия предписала ускорить их принятие и реализацию — иначе вероятен директивный запрет Брюсселя на прежние и новые долгосрочные контракты. Взамен предполагаются «принудительные» поставки энергосырья из региона ЕС (Голландии, Великобритании, Дании) и ассоциированных с ним стран. В числе последних некоторые североафриканские государства, крупные экспортеры нефти и газа в Европу.

Уже эти обстоятельства проливают свет на причины отсутствия подвижек в переговорах Газпрома с государствами-членами Евросоюза на предмет создания общеевропейского энергетического пространства, сооружения Трансбалтийского газопровода и пр. По расчетам экспертов Газэкспорта, убытки российской газовой отрасли из-за ограничений Еврокомиссии составят 120 млрд. рублей. Определение недополученных доходов в качестве «убытков», равно как и механизмы их подсчета, — это специфическая уловка идеологии роста, вменяющей потребителю в обязанность оправдать на практике воображаемые расчеты. При этом «убытки» — это, разумеется, не столько убытки, сколько зазор между реальным и желаемым. И хотя подобная идеологическая заявка не вводит в заблуждение европейцев, она все же является весомым аргументом для взвинчивания цен на газ на российском рынке и рынках СНГ (в постсоветском пространстве это называется «компенсацией» — компенсацией за экономическую невинность, прибегающую к прямой экстраполяции нынешних показателей в будущее). Вообще говоря, уже даже белорусы сообразили, что рассчитывать на особо дешевые энергоресурсы впредь не приходится.

В-третьих, Киотский протокол однозначно сигнализирует о том, что газ не станет «топливом XXI века» — по крайне мере, в Европе. Возможно, благодаря серьезно возросшему политическому влиянию европейских зеленых, газ приобщен к «традиционным» видам топлива (наряду с нефтью и углем). Имеется в виду экологический урон от выброса парниковых газов. И коль скоро в этом отношении газ ничем не лучше нефти и угля, его потребителям придется считаться с высокими расходами, неизбежно увязываемыми с необходимостью обеспечения экологической безопасности. В складывающейся ситуации отчасти понятны причины ренессанса европейской атомной энергетики, отголоски которого слышны и в нашей стране. Сторонники условного ядерного лобби пытаются доказать, что ЕС не в силах выполнять свои обязательства по Киото, не расширяя долю АЭС в энергетическом балансе.

Недоверие к ядерной энергетике после аварии на ЧАЭС принудило европейских атомщиков к усовершенствованию технологий (в частности, это касается систем безопасности). И сегодня они утверждают, что способны поставить безопасную станцию за 5 лет (ранее для этого требовалось 12-15 лет). Новые АЭС (с т. н. кипящими реакторами) имеют чрезвычайно высокий коэффициент установленной мощности (например, на финской атомной станции «Олкилуото» он достигает 95,3%, что превосходит все теоретические расчеты и считается мировым рекордом: на российских АЭС он составляет 73%, американских — 80%, французских — 85%).

Вообще говоря, самопрезентации атомного лобби имеют много общего с аналогичными заявками газовиков: проекции неизбежного роста, увеличение доли в энергетическом балансе и пр. Короче говоря, предложение пытается навязаться спросу таким образом, чтобы спрос потом не смог от него отказаться. С другой стороны, нет никакого сомнения, что европейские зеленые так же не в восторге от АЭС, как и от станций, работающих на традиционном газе и мазуте. В этой ситуации появляется все больше сторонников т. н. использования альтернативных источников энергии, в частности энергии ветра и солнца (а также прямых закупок готовой электроэнергии).

Очевидно, что в противостоянии газовиков, нефтяников, угольщиков, атомщиков и «альтернативщиков» ни одна из сил не получит решающего (т.е. стратегического) преимущества — строго в духе европейской политики диверсификации. И это, в частности, означает что Россия в видимой перспективе не сумеет опутать Европу сетью долгосрочных контрактов и, по всей видимости, никогда не получит вожделенного контроля над европейским энергорынком. С другой стороны, стремление Газпрома к диверсификации путей поставок газа никогда не совпадет с белорусскими претензиями на роль ключевого оператора российских сырьевых поставок. Недавно украинский аналитик Виктор Дяченко очень удачно прошелся по аналогичным планам украинских элит, похоже, всерьез верящих в то, что Украине предстоит стать ни больше ни меньше «энергетическим пупом» Европы. Хотя, если посмотреть на это с точки зрения газовых поставок, шансов у нее больше, чем у Беларуси: 175 млрд. м 3 совокупных мощностей против 55 млрд. м 3 (Ямал-Европа и Белтрансгаз).

Сегодня эти 230 млрд. м 3 совокупных емкостей используются примерно на 70-73%. Резервы увеличения украинского и белорусского транзита, а также вышеупомянутые ограничения ЕС, — это та минимальная совокупность причин, по которой западные инвесторы не торопятся вкладывать средства в строительство новых газопроводов. Все же вышеизложенные соображения в комплексе позволяют предположить, что соответствующие решения едва ли будут приняты в ближайшие пять лет — хотя те или иные «рекламные» всплески (связанные, например, с конкретными политическими кампаниями) здесь неизбежны. Короче говоря, мифологему о Большом транзите (белорусском или украинском) пора сдать в утиль.

Пора, пора всерьез задуматься по поводу зависимости от единого поставщика энергосырья (который, помимо газовой, с удовольствием посадит белорусскую энергосистему еще и на атомную иглу), а также по поводу традиционных установок типа «рост ВВП = рост энергопоставок».