На минувшей неделе отпраздновал свое 55-летие Владимир Петрович Заметалин — едва ли не самая мрачная (если, конечно, не считать отдельно взятых прокуроров) политическая VIP-персона первого срока президентского правления нашего Верховного Главнокомандующего. Есть с чем поздравить и его, и всех нас.
Владимир Петрович родился 14 мая 1948 года в городе Тула. Окончил, если кто-то не знает, Донецкое высшее военно-политическое училище (1973), а спустя десять лет — и Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Работал на различных должностях в Советской Армии. Развал СССР и КПСС, которым Владимир Петрович служил верой и правдой, в разом ставшей суверенной БССР, что Владимир Петрович пережил с трудом, ибо всегда был человеком убежденным в правоте тех идей, которые в данный момент были руководящими и направляющими. Однако оклемался и перешел из разгромленного политотдела КБВО на должность начальника пресс-службы Министерства Обороны Республики Беларусь.
Отсюда он и выплыл волею обстоятельств в мутную белорусскую политику. Шла борьба за влияние на тогдашнего премьер-министра Вячеслава Кебича двух титанов духа и, как мы сейчас все понимаем, отцов белорусской демократии — первого вице-премьера Михаила Мясниковича и правительственного секретаря по вопросам безопасности Геннадия Данилова. Мясникович покровительствовал начальнику управления информации аппарата Совета Министров Василию Драговцу, посему, для равновесия, Данилов изобрел пост пресс-секретаря премьер-министра, на каковой депутат Валерий Павлов и предложил кандидатуру своего приятеля Владимира Заметалина. В результате правительственный корабль наткнулся на мину по имени «Александр Лукашенко», и потонули все, кроме Мясниковича и Заметалина. То есть, первоначально потонул и Владимир Петрович, однако такого рода джентльмены почему-то всегда всплывают.
Уже в 1995 году он был против воли тогдашнего главы Администрации президента Леонида Синицына назначен на пост начальника управления общественно-политической информации Администрации президента. В результате произошел референдум 1995 года, страна утратила историческую символику, обрела второй государственный язык, а сам Владимир Петрович благополучно повысил собственный статус, став начальником уже Главного общественно-политического управления. Еще немного — и он был уже заместителем главы Администрации. Потом Леонид Синицын, которому Лукашенко был обязан первым президентским сроком, канул в правительство, оттуда в политическое небытие, а Владимир Петрович оказался заместителем уже Михаила Мясниковича. В этой должности он благополучно сделал все возможное для того, чтобы президент выиграл референдум 1996 года, результаты которого до сих пор официально не признаны ни США, ни государствами Европейского Союза.
Ему бы расти и расти, двигаться по должностной лестнице, однако Мясникович предпочел рекомендовать Владимира Петровича на новый ответственный участок работы. Его назначили председателем Государственного Комитета по печати. Говорят, что при нем Госкомпечать называли Госкомпечалью. Литераторы ходили мрачные, поскольку, говорят, белорусского языка Владимир Петрович не знал или знал его недостаточно настолько, чтобы оценить красоты стиля. Однако и здесь верность его не знала границ, за что он и был вознагражден повышением до вице-премьера, курирующего социальные вопросы. Здесь он отвечал уже за культуру, здравоохранение, науку и образование вместе взятые. Заодно, в качестве дополнительной нагрузки, ему поручили осваивать иракский вектор, что Владимир Петрович и делал, причем настолько усердно, что однажды белорусские трактора в Ирак начали поступать исключительно через посредничество некоей коммерческой структуры, в то время как самому МТЗ было категорически приказано торговать лишь через собственную дилерскую сеть.
Такая верность вновь была оценена, и Владимир Петрович вернулся в Администрацию в должности первого заместителя главы оной. В этом качестве, кроме идеологии, он курировал также кадры, то есть, используя терминологию товарища Сталина, «решал все». Так продолжалось вплоть до президентских выборов 2001 года, после которых Владимир Петрович внезапно очутился за рулем уже не государства, но роскошного личного автомобиля, который — говорю как очевидец — ему очень даже к лицу. Так, будем считать, на некоторое время прервалась его блестящая политическая карьера.
Сейчас можно говорить вслух, как мы все — журналисты, писатели, читатели — не любили Заметалина. Но именно сейчас самое время спросить: господи, а за что, собственно говоря, мы его так сильно не любили? Он-то лично — что нам плохого сделал?
Да, он возглавлял комиссию по регистрации и перерегистрации общественных организаций и политических партий. И — что? Ведь при нем «зачистка» гражданского общества не была столь тотальной, как сейчас, хотя руководит этим уже не верховный идеолог, а интеллигентный внешне министр юстиции Виктор Голованов. Говорят, доктор наук, не полковник.
Да, он откровенно не любил пишущую братию. И — что? Ну, не любил он журналистов, обзывал нас ни за что, ни про что «шариковыми», говорил, что мы клевещем на президента. Но вот интеллигентнейший и хорошо знающий белорусский язык министр информации Михаил Подгайный добросовестно вручает белорусским негосударственным газетам предупреждение за предупреждением, его юристы разрабатывают все более и более драконовские меры, а венчает все это премия за заслуги в области журналистики «почетному ворону» Александру Зимовскому. Что изменилось, коллеги?
А что изменилось от того, что за иракский вектор начал отвечать Леонид Петрович Козик? А внешнюю политику курировать Игорь Леонидович Лещеня? Почему мы так не любили Заметалина, кудрявый он наш? Ответьте мне, господа!
Осмелюсь высказать гипотезу. Нам хотелось верить в то, что все легко изменить. Сегодня есть Заметалин, завтра его не будет — и политика сменится, и глава государства перестанет грозить нам показом пресловутой «кузькиной матери». Так сказать, Владимир Петрович — всего лишь изощренный наркотик для президента, эдакий «zametallin». А вот не будет его — и все будет в рамках относительного приличия…
Не помогло. Стало хуже. До назначения Сергея Костяна начальником над писателями даже Заметалин не додумался бы. У Владимира Петровича, при всем его очевидном политическом цинизме, было все-таки понимание того, что есть вещи, которые лучше не делать. И это сделал тот самый Урал Латыпов, которого все, включая автора этих строк, одно время считали чуть ли не последним оплотом белорусской демократии! И российские телеканалы при Заметалине перекрыли всего лишь на часок (правда, часок этот пришелся аккурат на Парад Победы — и что из этого?). Зато при Латыпове телезритель просто обалдел, потеряв российский эфир как таковой (днем и ночью, а заодно вставками на Первом канале). Не Заметалин ведь все это сделал, правда?
Как был хорош Владимир Петрович, когда давал ценные указания российским телегруппам! Как был он несравненен в своих оценках, которые немедленно становились цитатами. Как мы его любили — да-да, не смейтесь, не «ненавидели», а именно любили! Нам было, о ком писать. Он был ярок мрачной траурной яркостью. Мы знали: вот могильщик свободы слова, белорусской культуры, белорусского гражданского общества. Но его нет в большой политике, а могилы эти, оказывается, все ближе и ближе.
Может быть, дело не в Заметалине? Может быть, дело в другом. В том, что «кузькина мать», символом которой мы сами сделали Владимира Петровича, таится в самой природе власти, в трусливой душе белорусского чиновника, и каждый, кто оказывается в роли Заметалина, становится намного хуже его. Ибо сам Владимир Петрович свято верил в собственную историческую правоту, а Михаил Васильевич Подгайный не только в нее не верит, но еще и очень хорошо представляет, чем все это для него рано или поздно закончится. Причем представляет, что ничем хорошим закончиться и не может.
Вероятно, именно поэтому у всех новоявленных «заметалиных» такой вялый вид и полное отсутствие энтузиазма в глазах. Вероятно, поэтому все они, кроме обреченного по должности общаться с журналистами и почти замордованного ими Подгайного, стараются избегать публичных комментариев и поменьше мелькать на страницах газет. Чиновники утратили веру в завтрашний день, что в сочетании с дурными предчувствиями влияет на них чрезвычайно плохо. И если они сегодня еще не вышли из повиновения, то лишь потому, что знают: плохо будет в любом случае. То есть, вообще — в любом.
Можно представить себе, как сегодня одиноко Александру Григорьевичу. Как невмоготу ему видеть вокруг себя эти тоскливые физиономии. Чиновник не заменяет друга, а Заметалин был ему истинным другом. Радостно внимал он каждому приказу и охотно его исполнял. И, глядя в его преданные до боли глаза, глава государства, вероятно, и сам проникался осознанием собственной правоты. Сейчас его нет, и каждое утро кажется туманным и седым, нивы — печальными, снегом покрытыми, а время былое вспоминать и вовсе, разумеется, не хочется. Теперь президенту приходится все делать самому и принимать удар на себя, в то время как раньше удар приходился на добрейшего Владимира Петровича. Причем Владимир Петрович держал этот самый удар со стойкостью настоящего полковника.
Так уж получилось, что юбилей Владимира Петровича — две «пятерки», выставленные ему судьбой, оказавшейся куда более жестокой к Юрию Захаренко, Виктору Гончару, Дмитрию Завадскому, — пришелся на ту же неделю, когда Палата Представителей приняла новую версию Закона о государственной службе. Приняла сразу же в двух чтениях. Приняла бы без всякого обсуждения, если бы не несколько «чокнутых» борцов за справедливость даже по отношению к столь нелюбимому ими Станиславу Шушкевичу. Но и борцы за справедливость так и не смогли ничего добиться. Возможно, потому, что члены парламентского большинства не поняли: каждому воздастся по вере его. Все заканчивается рано или поздно, в том числе и парламентский мандат. И те, кто трусливо нажимал на кнопки, одобряя задним числом несправедливость по отношению к собственным предшественникам, словно бы породили новую «кузькину мать», которую с превеликой радостью попытаются предъявить им всем — и Попову, и Коноплеву, и отдельным другим столь же выдающимся джентльменам «от большинства». Ибо — хорошо понимают, что делают.
А Владимир Петрович будет жить долго и счастливо. Он не стар, не беден, и когда он мчится в своем автомобиле, весело сигналя на перекрестке бредущим пешком журналистам, он хорошо знает: с ним как раз ничего и не случится. Ибо — верил он в то, что творил! Считал это правильным! И воздастся ему по вере его!
То есть, кузькина мать возлюбит Владимира Петровича всем сердцем и, по мере возможности, согреет его на груди своей.
Покойтесь там подольше, дорогой Владимир Петрович! С юбилеем Вас, дорогой наш человек!