Революция 1917 года коренным образом изменила социальную структуру общества, а вместе с ней и отношение к профессиям. Коммунистическая партия поставила своей целью уничтожение эксплуатации человека человеком, построение бесклассового общества и достижение социальной справедливости, понимаемой в иерархически-уравнительном смысле. Во имя воплощения коммунистической идеи была сконструирована искусственная социальная структура, которая по многим параметрам принципиально отличалась от естественно сложившихся классов и социальных групп современного общества.
Согласно официальной версии советское общество имело довольно простую трехзвенную структуру, состоявшую из двух дружественных классов — рабочего класса и колхозного крестьянства — и рекрутируемой из их рядов «трудовой интеллигенции» [1]. На самом деле в результате тотального огосударствления экономики и других сфер советского общества его социальная структура стала носить фактически бесклассовый характер. Главный классообразующий фактор — отношения частной собственности — был выведен за пределы общественных отношений. Частные предприниматели и крестьяне-собственники были ликвидированы как классы, а многих из них уничтожили просто физически. Тотальная государственная монополия на средства производства привела к исчезновению рынка капиталов, а стало быть, рынка рабочей силы, которая также стала собственностью государства. Свободный труд (будь то самостоятельный или наемный) сменился всеобщим принудительным трудом на единого собственника в виде государства. На место эксплуатации человека человеком пришла эксплуатация человека государством. Так называемые рабочий класс, колхозное крестьянство и служащие составляли на деле одну атомизированную массу людей, подневольно работающих на государство как монопольного собственника всех ресурсов (средств производства и т. д.). Поэтому они получали от государства скорее не заработную плату, характерную для наемных работников, а жалованье, размер которого мало зависел от результатов труда. Таким образом, советское общество в классовом отношении оказалось в высшей степени деструктурированным, монолитно-гомогенным образованием.
Однако, как известно, ни одно общество не обходится без определенной социальной иерархии. Реальная социальная структура советского общества основывалась не на рыночных, а на планово-распределительных отношениях. Функции рыночной экономики были узурпированы государством, из-за чего в области потребления сформировался всеобщий и перманентный дефицит, который превратился в эффективный инструмент государственного контроля и регулирования. Распределение и контролирование потоков материальных благ между рабочими, колхозниками и служащими осуществлялось на основе строгой иерархии территорий, отраслей, организаций и должностей. Это позволяло структурировать население в разнообразные социально-учетные группы и подгруппы, уровень потребления которых были ранжированы в зависимости от их положения в той или иной иерархии.
Ранжирование потребления и уровень дефицита определялись политикой государственных приоритетов. Чем более важными для государства представлялись данные регион, поселение, отрасль, учреждение, предприятие, должность, тем выше были объем и качество гарантированного потребления, и наоборот. Государственное ранжирование выражалось в установлении различных категорий, норм, квот, льгот, коэффициентов к зарплате, систем доплат и компенсаций. На уровне каждого ранга посредством всевозможных ограничений, например, установления потолков заработной платы, обеспечивалась уравнительность в распределении, что вызывало нежелание добросовестно трудиться, профессиональную маргинализацию и разрушение трудовых субкультур. Вместе с тем иерархия рангов, задававшая нормативно различный объем и качество потребления, поддерживала определенное неравенство в уровне жизни представителей разных социально-учетных групп [2], и это заставляло людей в поисках лучшей жизни менять место жительства, работу, конкурировать за места в должностной иерархии. Поэтому многие страты советского общества отличались высоким уровнем вертикальной и горизонтальной социальной мобильности, равно как и сильной маргинальностью, неукорененностью в той или иной субкультуре (профессиональной, локальной, этнической и др.).
Ключевым фактором, определявшим в советское время положение человека в обществе, его социальное самочувствие, являлись место и роль в системе распоряжения государственной собственностью, т. е. уровень доступа к власти и управлению. Чем более высокий ранг (должность, учреждение) занимал человек в государственной иерархии, тем у него было больше возможностей распоряжаться собственностью, контролировать распределение дефицитных ресурсов и иметь более высокий уровень жизни. На основе этого критерия можно выделить три большие страты, которые оформились в СССР: высшая, средняя и низшая. Они отличались друг от друга принципиально различным доступом к распоряжению государственной собственностью и уровнем потребления материальных благ.
Вершину социальной иерархии заняла партийно-государственная номенклатура, ставшая правящей элитой советского общества [3]. Высшую страту представляли, прежде всего, люди, состоявшие в номенклатуре партийных органов — от Политбюро ЦК КПСС до райкомов партии. Из государственной бюрократии в нее входили чиновники высшего и среднего звена — руководители министерств и ведомств, учреждений и предприятий, управлений и отделов. Вместе с членами своих семейств «правящий класс» в СССР насчитывал около 3 млн. человек, что составляло менее 1,5% населения страны. Номенклатура отличалась высоким по советским меркам уровнем и качеством гарантированного потребления. Она жила в комфортабельных квартирах, пользовалась услугами закрытых «распределителей», спецмагазинов, спецпарикмахерских, спецстоловых, спецполиклиник, спецбольниц, спецсанаториев, получала спецпайки, имела отдельные залы ожидания на вокзалах и аэропортах, персональные автомобили с особыми номерами и нередко домашнюю прислугу.
В тоталитарный период развития советского общества партийно-государственная номенклатура была низведена до общего уровня, являясь наиболее привилегированной частью общей массы работников, мобилизованных партийным государством. На посттоталитарной стадии, которая началась в годы правления Н. Хрущева и достигла своего расцвета при Л. Брежневе, номенклатура превратилась в самостоятельную общественную силу, можно сказать, в новый социальный класс, отличительной особенностью которого стало обладание корпоративной собственностью на государство и опосредованно — на государственные средства производства и другие ресурсы. Бюрократический класс укрепился персонально, обозначилось наследование социальных статусов. Механизм наследования начал превращать партийно-государственную бюрократию (особенно ее высший номенклатурный слой) в закрытую коррумпированную касту, оторванную от основной массы населения.
Низшую страту советского общества составили миллионы государственно-зависимых работников, полностью лишенных доступа к распоряжению государственной собственностью — рабочие, колхозные крестьяне и значительная часть интеллигенции. Это была наиболее бесправная страта советского общества. Для большинства ее представителей был характерен низкий уровень жизни, особенно для тех из них, кто проживал в селах и малых городах. Однако эта бедность частично компенсировалась минимальными социальными гарантиями, отсутствием безработицы и, следовательно, относительной обеспеченностью существования. Средняя страта образовывала своеобразную прослойку между двумя первыми и занималась в основном обслуживанием номенклатуры (административным, идеологическим, социально-бытовым и т. д.). В нее входили чиновники низшего звена, журналисты, вузовские преподаватели общественных дисциплин, штатные пропагандисты, медперсонал спецбольниц и спецполиклиник, водители персональных автомобилей и другие категории лиц, обслуживающих правящую элиту.
Итак, наиболее резкое социальное расслоение осуществлялось в советском обществе по признаку доступа к власти и на основе строгой иерархии территорий, отраслей, организаций и должностей. Другие признаки, структурирующие современное общество либо вообще отсутствовали (частная собственность) либо не были значимыми в той степени, которая обуславливает формирование полноценных страт со своими специфическими интересами и потребностями (доход, образование, профессия и т. д.). Таким образом, советское общество было, с одной стороны, монолитно-гомогенным, а с другой — иерархизированным по принципиально иным социальным основаниям, чем естественно развивающееся современное общество. Строение советского общества имело пирамидальную фигуру со своими высшим, средним и низшим слоями, но они совсем не похожи на те социальные классы, которые характеризуют ромбовидную стратификационную структуру индустриального типа.
Уровень профессионализма напрямую зависит от качества полученного образования и воспитания. Созданная в СССР система образования сумела добиться немалых успехов. За сравнительно короткий срок удалось ликвидировать безграмотность и создать широкую сеть вузов, которые при всех своих различиях в качестве обучения стали выпускать специалистов более-менее высокой квалификации. Но, пожалуй, основной заслугой советской системы явилось то, что она впервые в мире обеспечила широкий доступ к получению высшего и среднего специального образования для выходцев из малоимущих слоев населения (рабочих, крестьян и др.). Это, например, выразилось в создании «рабочих факультетов» (рабфаков), на которых малограмотную рабоче-крестьянскую молодежь готовили к поступлению в вуз. В результате интеллектуальный потенциал советского общества постоянно возрастал.
Несмотря на несомненную демократизацию приема в вузы, советская система образования все же носила выраженный классовый и авторитарный характер. Конституция 1936 года провозгласила равное право всех граждан на образование. Тем не менее, многие дети «раскулаченных», «лишенцев» и «врагов народа» еще длительное время испытывали затруднения в использовании этого права [4]. Помощь детям колхозников, не получавшим полноценного среднего образования, деформировалась, в конечном счете, в систему социальных льгот, которые предоставлялись им при поступлении в вуз. Сложилась авторитарно-бюрократическая система вузовского управления, которая не только материально не стимулировала творческих преподавателей, но и всячески сковывала их инициативу. Университеты не имели академических свобод, образовательные программы были чрезмерно стандартизированы, отсутствовал плюрализм мнений, преподавание многих дисциплин (особенно гуманитарных) велось с догматических позиций идеологии марксизма-ленинизма, инакомыслие и свободолюбие подавлялись. Все это самым негативным образом повлияло на содержание образования, формы и методы обучения.
Советская система высшего образования была органичной частью советской тоталитарной общественной системы и могла более или менее эффективно функционировать лишь в рамках этой системы [5]. Она была создана под потребности индустриальной модернизации, узкой профессиональной специализации, принудительного государственного стимулирования и распределения рабочей силы. Эффективность образования в СССР обычно оценивалась на основе преимущественно количественных, «валовых» показателей (количество учебных заведений, подготовленных специалистов и т. д.), и они, казалось бы, свидетельствовали о несомненных успехах [6]. Однако данные показатели ничего не говорили о качествеобразования, которое в последние десятилетия существования советской власти стало постепенно ухудшаться.
Система высшего образования начала давать в СССР серьезные сбои вместе с усилением постиндустриальных вызовов, связанных с необходимостью развития наукоемких производств, информационных технологий, сервисной сферы и появлением множества новых профессий, требующих от личности развития креативных способностей, солидной социально-гуманитарной подготовки. Государственная монополия на образование и «рынок» труда, в том числе интеллектуального, не позволяла вузам адекватно реагировать на быстро меняющиеся потребности общества в конкретных профессиях (острая нехватка одних специалистов и переизбыток других), а так же на растущие требования к профессиональным качествам специалистов. В результате стремительно стал расти дисбаланс между имеющимся общественным спросом на образовательные услуги и вузовским предложением. Структура подготовки специалистов продолжала отражать лишь потребности индустриального общества, но и их уровень профессиональной компетентности становился все более низким. Возобладавший в брежневский «застойный период» остаточный принцип финансирования образования обусловил постоянное сокращение расходов на его развитие. Оба этих фактора ввергли советскую систему высшей школы в состояние глубокого кризиса.
В советском обществе не было официального разделения профессий на престижные и не престижные. Всякий труд на благо Родины был «в почете» [7]. Тем не менее, в массовом сознании существовала своя шкала престижности профессий, которая менялась в зависимости от состояния советского общества. Так, в годы сталинских «пятилеток» в газетах и кинофильмах прославлялся труд «знатных рабочих» и «знатных колхозников». Однако благодаря открытому характеру советской социальной структуры и массовому распространению высшего образования выходцы из рабочих и крестьянских семей становились не только трактористами, комбайнерами, шоферами, слесарями, токарями, но и успешно осваивали более интеллектуальные профессии. Во времена сталинской модернизации большим уважением и авторитетом в обществе пользовались инженеры, летчики, ученые, геологи, преподаватели, учителя, врачи, хотя их зарплаты не всегда соответствывали высокой общественной значимости избранной профессии (особенно это касалось учителей и большинства врачей). В хрущевские времена романтическим ореолом были окружены профессии космонавта, физика-ядерщика, конструктора космических кораблей.
Вместе с тем следует отметить, что за отдельными исключениями профессии в советском обществе не были подкреплены сильной личной привязанностью, культом профессионализма, чувством корпоративного достоинства. Государственный тоталитаризм с его политикой принудительного стимулирования и иерархически-уравнительного распределения девальвировал стратификационную роль профессии, само значение «работы» как критерия самоидентичности и тем самым нивелировал профессиональные общности. Поэтому по мере эрозии советского тоталитарного строя, его перехода на стадию постоталитаризма массовые профессиональные предпочтения становились все более прагматичными, меркантильными, что к тому же отражало нарастающие проблемы в советской экономике и общее разочарование в идеалах коммунизма. В брежневскую эпоху «развитого социализма» в массовом сознании особо ценились виды деятельности, которые предоставляли доступ к распределению дефицитных материальных благ (завмаг, товаровед, завскладом, продавец) [8] или позволяли часто бывать за рубежом (дипломаты, стюардессы, моряки). Большой популярностью пользовались профессии, дававшие возможность повседневно соприкасаться с «красивой жизнью» обеспеченных людей и получать нелегальные доходы (бармен, метрдотель, переводчик, таксист).
В этом перечне для многих интеллектуальных профессий уже оставалось места. В эпоху «развитого социализма» люди в массе своей уже не стремились работать педагогами или врачами, физиками или геологами, низкие зарплаты которых совершенно не соответствовали растущим потребительским запросам советского человека. По этой же причине падал социальный статус и инженерных профессий, особенно на фоне растущих зарплат у рабочих. В результате начался процесс постепенной девальвации высшего образования [9]. Правда, конкурсы в ряде ведущих вузов страны по-прежнему оставались довольно высокими. Однако зачастую это было обусловлено не столько сознанием престижности избранной специальности, профессиональной мотивацией, сколько все еще сохраняющейся престижностью высшего образования вообще, нежеланием заниматься физическим трудом, родительской волей. Немалую роль играли и те перспективы, которые мог дать диплом специалиста с высшим образованием для продвижения вверх по карьерной лестнице и занятия хорошо оплачиваемых должностей в управленческом аппарате.
Разумеется, работа в структурах власти и управления не была для людей всеобщим идеалом, поскольку для подавляющего большинства это было недостижимо, да и просто не нужно. Вместе с тем очень многие мечтали о потребительских стандартах номенклатурного образа жизни и осознанно стремились к ним, особенно, если чувствовали, что у них есть шанс вписаться в систему. Поэтому характерной чертой, сближающей социальную структуру советского общества с современным обществом, стала определенная уравновешенность социальных статусов. Например, относительно низкая зарплата инженера компенсировалась сознанием интеллектуальности и общественной значимости его профессии, карьерными соображениями, и наоборот, подобные внеэкономические параметры не имели цены в глазах квалифицированного рабочего, получавшего, по крайней мере, более высокую зарплату. В результате обеспечивался высокий уровень стабильности советского общества.
Административно-директивная система управления вместе со свойственной ей «диктатурой администратора» породила в СССР своеобразную профессию «руководящего работника». Она требовала от человека отнюдь не знания специфики той области деятельности, которой он руководил, но лишь хороших организаторских навыков, умения командовать, приказывать, заставлять подчиненных выполнять директивы вышестоящих инстанций. Сегодня «руководящий работник» мог, к примеру, руководить сельским хозяйством области, завтра — его «бросали на культуру», а послезавтра могли направить послом в какую-нибудь африканскую страну, о существовании которой он вчера даже не подозревал. Такому «руководящему работнику» по большому счету было неважно, чем руководить, главное — оставаться в номенклатурной обойме и руководить как можно более крупной и значимой организацией. Поэтому непрофессионализм и откровенное дилетантство были довольно частыми спутниками советского стиля руководства.
В СССР, как и в других странах государственного социализма, господствовала номенклатурно-партийная система рекрутирования элит (политической, административной, научно-технической, гуманитарной и др.) представлявшая собой крайнюю форму системы гильдий. Назначения на все сколько-нибудь значимые должности производились сверху и под жестким контролем монопольно правящей коммунистической партии, что полностью исключало конкурентные механизмы отбора. Основными критериями отбора были не талант, профессиональная компетентность, образованность, опыт, но в первую очередь партийность, социальное происхождение, идеологический и политический конформизм («политическая зрелость»). Причем особое значение в продвижении «наверх» имели политическая лояльность и личная преданность. Каждый претендент на пост руководителя даже самого второстепенного учреждения или подразделения был обязан в первую очередь доказать свою безусловную лояльность партии, ее вождям и личную преданность вышестоящему руководству, а уже потом свой профессионализм, компетентность и работоспособность.
В период правления Сталина при выдвижении на руководящие должности предпочтение отдавалось выходцам из рабочих и крестьян, что было продиктовано его стремлением отстранить от власти и управления так называемую «ленинскую гвардию». Для этого среди рабочих периодически проводились массовые наборы в партию («Ленинские призывы»). В то же время очень многие люди, независимо от своего социального происхождения, стали демонстрировать показной активизм и не гнушались ничем, лишь бы заполучить более высокую должность: занимались интригами, «подсиживанием», писали доносы на своих коллег по работе, разоблачали очередных «врагов народа», что в 30-х годах еще сильнее раскручивало маховик массовых репрессий.
По мере того, как номенклатура превращалась в самостоятельный класс, рабоче-крестьянское происхождение и демонстрация «преданности делу партии» играли все меньшую роль в системе рекрутирования кадров. На посттоталитарной стадии советского общества решающее значение в процессе продвижения наверх приобрели личные связи, позволявшие их обладателям завоевывать доверие и покровительство вышестоящего начальства. В номенклатурной практике стали доминировать такие неформальные критерии и способы отбора, как угодничество, подхалимаж, родственные связи, непотизм, блат и даже целенаправленная торговля должностями, закамуфлированная под официальные «просьбы» и «рекомендации». «Эти и другие подобные нормы-фильтры отсеивали наиболее честных и способных людей, уродовали личность, порождали массовый тип серого, идеологически закомлексованного, не способного на подлинную инициативу работника, видящего в занятии руководящих постов лишь личную выгоду» [10]. Долголетнее господство номенклатурной системы рекрутирования привело к профессиональной и нравственной деградации советских элит, особенно в сфере власти и управления.
Либерализация советской посттоталитарной системы, начатая в годы «перестройки», дала возможность открыто говорить о растущем дефиците профессионализма, образованности, культуры, о нехватке высококвалифицированных специалистов, кризисе системы образования и падении престижа высшего образования. Новое советское руководство во главе с М.Горбачевым наконец-то осознало необходимость реформирования системы высшего образования, да и всего образования вообще. В конце 80-х годов велся интенсивный поиск путей развития высшей школы, который продолжился и в постсоветский период. В одних новых независимых государствах удалось достаточно быстро перейти на современные образовательные стандарты. В других же дело не идет дальше разговоров, косметических улучшений и паллиативов, приведших к коммерциализации государственного высшего образования и низкой конкурентоспособности частных вузов. Во многих постсоветских государствах была фактически восстановлена разрушенная в результате краха коммунистического режима номенклатурная система рекрутирования политических элит, а институты антрепренерства (например, конкурентные выборы) либо вообще не используются, либо имитируются. Это обстоятельство, а также отсутствие влиятельной демократической контрэлиты обуславливают низкие профессиональные и нравственные качества правящей элиты.
Основной социальной средой культивирования ценности профессионализма выступает средний класс. Однако половинчатые рыночные и демократические реформы, которыми страдает большинство постсоветских обществ, весьма противоречивым образом сказались на процессе его формирования. С одной стороны, появление рынка рабочей силы привело к развитию конкурентных механизмов отбора специалистов высокой квалификации, повысился уровень индивидуальной ответственности и профессионального отношения многих людей к своей работе, резко возросла потребность в креативных профессиях (в области информационных технологий, рекламы, маркетинга), вновь стал расти престиж высшего образования. С другой же стороны, незавершенность структурной перестройки экономики и отсутствие ощутимого прогресса в демократизации привели к складыванию государственно-олигархического капитализма и, как следствие, к классовой поляризации и широкому распространению социальной бедности, которая коснулась даже тех профессиональных групп, которые составляют потенциальную базу формирования среднего класса (ученые, инженеры, врачи, учителя и др.).
Сегодня в постсоветских обществах имеется очень много самых разных профессий, представляющих огромную общественную значимость и подчас определяющих будущее страны, обладатели которых влачат жалкое существование. Именно поэтому они не относятся к числу высоко престижных, в отличие, скажем от профессии банкира или менеджера. Но когда распределение престижа в обществе начинает совпадать исключительно с распределением богатства, то такое общество трудно назвать современным, а депрофессионализация и маргинализация социальных групп с высоким уровнем образования и низкими доходами становится лишь вопросом времени.
Примечания
1. Все остальные причислялись к «недобитым буржуям» и другим доживающим свой век «пережиткам прошлого» (бывшие царские офицеры и полицейские, мелкие собственники, торговцы, посредники, священники, монахи). До принятия Конституции 1936 года эти категории граждан были лишены избирательных прав, а также им было запрещено работать в государственных учреждениях, получать высшее или техническое образование, от чего их называли «лишенцами». К «лишенцам» относились и члены семей людей из данных групп.
2. Принцип иерархичной уравнительности в распределении является закономерным следствием централизованно-управляемой системы хозяйствования, которая, в отличие от рыночной экономики, по определению не способна обеспечить распределение по действительным результатам труда, какие бы новые виды отчетности и контроля она ни изобретала.
3. Само слово «номенклатура» (лат. nomenclatura — роспись имен) обозначало в советском обществе перечень должностей, назначение на которые производилось по указанию вышестоящего партийного органа или по согласованию с ним.
4. Не только в 30-е годы, во времена «Большого террора», но даже в начале 50-х годов поступающие в вузы страны, заполняя анкету, отвечали на такие вопросы, как: «Чем занимались Ваши родители до 1917 г.», «Ваше социальное происхождение», «Национальность». И это не было простой формальностью. В анкеты внимательно вчитывались работники «первого отдела» (органа государственной безопасности), имевшие огромное влияние на решение вопроса о приеме в вуз потомка дворянина, ребенка «врага народа» или представителя тех народностей, которые подвергались репрессиям в годы сталинского режима (см.: Лукин В.Н., Мусиенко Т.В., Федорова Т. Н. Развитие советской высшей школы (исторический и социокультурный аспекты) // [электронный ресурс]. — Режим доступа: http://credonew.ru/ view/374/28/ — Дата доступа: 15.01.2010.)
5. Например, советскую высшую школу отличала хорошая организация производственной практики. Но «в каком еще государстве, если не в тоталитарном, в общенациональном масштабе можно было для каждой группы студентов на 5 лет вперед „расписать“ базы практики? Высшая степень централизации управления производством, монополия государства на рынке труда позволяли, не опасаясь конкуренции всеми вытекающими из нее последствиями, допускать практикующегося студента в отделы, представляющие „святая святых“ в зарубежных фирмах» (там же).
6. Так, например, по данным на 1986 год на 1000 человек, занятых в народном хозяйстве СССР, 883 работника имели высшее и среднее (полное и неполное) образование, тогда как в 1939 году их численность была равна 123 (см.: Зайцев Ю. В. Народное образование и будущее общества // Драма обновления. — М., 1990. — С. 537).
7. Советский поэт В. Маяковский, воспев в своем известном стихотворении «Кем быть?» целый ряд массовых профессий, заканчивает его следующими строчками: «Намотай себе на ус — все работы хороши, выбирай на вкус».
8. О людях, занимающих подобные должности, обычно говорили: «Каждый имеет то, на чем „сидит“.
9. По данным советских социологов, если в 1970 году каждый второй, окончивший школу, стремился продолжить образование в вузе, то в 1980 году — только каждый третий (см.: Мусиенко Т. В. Деятельность КПСС по формированию социалистического образа жизни советской молодежи в начале 70-х — сер. 80-х гг. XX в. (анализ советологических интерпретаций). — Л., 1988. — С. 16).
10. Пугачев В.П, Соловьев А. И. Введение в политологию: Учебник для вузов. — М., 2004. — С. 153.