Вялікая здрада

Добрый вечер, господа, товарищи, коллеги, братцы кролики, кому как удобно. Повод для сегодняшней лекции — это выход моей с Яной Сергеевной Галухиной книги под длинным названием «Российский крупный бизнес, первые пятнадцать лет. Экономические хроники: 1993–2008 гг.». Книга издана Издательским домом Высшей Школы Экономики. Ее можно купить и прямо сейчас, и, к моему большому удовольствию (и удивлению), продавать ее будет сам издатель — директор Издательского дома ВШЭ Елена Анатольевна Иванова.

Одно предварительное замечание. По ходу лекции я не буду приводить много цифр, названий фирм, имен и фамилий. Это не значит, что я не хочу об этом говорить. Просто сейчас мне интереснее рассказывать о тенденциях, механизмах и принципах. А во время ответов на вопросы и обмена комментариями я готов сколь угодно подробно обсуждать, кто, кого, почем и за сколько, кто самый богатый и кто с кем во власти дружит. На мой взгляд, в открытых источниках есть уже достаточно много информации (правда, совершенно разной достоверности и качества) для непублицистического обсуждения этой тематики.

Начну с определения того, что такое для меня российский крупный бизнес. В принципе, можно использовать самые разные критерии — качественные и количественные. А в последнем случае — выбирать различные показатели и различные их пороговые значения. Я пошел по пути, который мне кажется наиболее простым в реализации. В качестве показателя был выбран объем продаж (он же объем производства, он же оборот) предприятия, компании или группы, являющейся самостоятельным и полноценным экономическим агентом. В качестве порога была выбрана сумма $500 млн. в год. Сегодня эта цифра выглядит, вообще говоря, слишком маленькой. Если бы я исследовал только 2000-е гг., то наверняка поднял бы порог как минимум вдвое. Сегодня отрасли, в которых компании, относимые к числу лидеров, имеют годовой объем продаж меньше миллиарда долларов, весьма редки. С ходу назову лишь сектор информационных технологий и отдельные подотрасли пищевой промышленности. Но в 90-е гг. в интервал от $500 млн. до $1 млрд. попадали крупнейшие производители в таких базовых отраслях, как машиностроение (кроме автомобилестроения), химия, целлюлозно-бумажная промышленность. И поскольку мне нужен сквозной критерий для всего постсоветского периода, я выбираю консервативный вариант — $500 млн. годового объема продаж.

Книга посвящена пятнадцатилетней истории развития российского крупного бизнеса. Пересказать ее, конечно, невозможно, но резюмировать в нескольких кратких тезисах придется, поскольку без этого, на мой взгляд, невозможно понять нынешнюю ситуацию. Итак: какой путь прошел крупный бизнес с момента своего появления в 1993 г.? Во-первых, он освоил все отрасли российской экономики. Как те, которые базируются на советских производственных мощностях, так и созданные с нуля. (Я знаю только две отрасли, где его сегодня нет, — легкая и парфюмерно-косметическая промышленность. И перспективы обеих не считаю радужными). Из новых отраслей следует выделить сотовую связь, девелоперский и риэлтерский бизнес, современный сетевой ритейл и фондовый рынок с его инфраструктурой.

Во-вторых, изменилась доминирующая форма существования отечественного крупного бизнеса. В 90-е гг. основным субъектом крупного бизнеса был конгломерат из не связанных между собой предприятий различных отраслей, который я со своими коллегами назвал интегрированной бизнес-группой(ИБГ). В такую группу могли входить, например, нефтедобывающее объединение, кондитерская фабрика, военный завод (уже приватизированный и имеющий экспортные заказы), банк, торговый дом и т. д. Все это управлялось из одного центра по воле одного хозяина. И общая цель была простой: собрать максимальное количество недооцененных активов, которые можно купить по дешевке, сесть на финансовые потоки и с их помощью покупать еще, а если что-то сильно подорожает, то продать. Но конкретный смысл формирования именно такого набора предприятий в рамках данной ИБГ и возникающие при этом возможности извлечения дополнительных доходов (так называемые синергетические эффекты) понимал только хозяин. Или не понимал — тогда разорялся.

Основной субъект крупного бизнеса сейчас совсем другой. Это компания, которая имеет четкую специализацию, то есть понятно, что она делает: добывает нефть, варит пиво, производит программное обеспечение или торгует автомобилями. У нее есть регулярное профессиональное управление, построенное на принципах рыночной экономики (потом я это объясню подробнее). И смысл существования компании не в том, чтобы по дешевке скупать предприятия и дорого их продавать. Ее цель другая — либо захватить максимально возможную долю рынка, либо увеличивать прибыль, либо наращивать капитализацию, то есть суммарную стоимость своих акций.

А что сталось с интегрированными бизнес-группами? Они никуда не делись. Главные герои 90-х — «Альфа» и «Ренова», «Интеррос» и АФК «Система» — существуют и играют важную роль и по сей день. Но сейчас они занимают «второй этаж» сложившейся экономической системы, надстраиваясь над компаниями, производящими товары и услуги. По сути ИБГ ушли из пространства конкретного бизнеса в пространство капитала. Они чаще всего не участвуют в управлении компаниями, а работают с их акциями, иногда получают дивиденды и организуют финансирование конкретных крупномасштабных проектов, проводят слияния и поглощения и т. д. То есть занимаются тем, что на Западе делают инвестиционные фонды и инвестбанки. А по сути, и являются частными инвестиционными фондами.

И наконец, в-третьих, радикально изменились политическое поведение крупного бизнеса и его отношения с государством. Я называю это превращением из «олигархов» в «челобитчиков». Хозяева крупного бизнеса 90-х — это люди, способные вести торг с государством и активно его ведущие — торг административный, лоббистский, денежный. Или если не с государством в целом, то с отдельными его структурами. На них можно было даже давить и продавливать нужные решения. Теперь ничего подобного нет. Есть тесное взаимодействие бизнеса и государства, есть лоббизм в разрешенных формах, есть поддержка, оказываемая государством избранным бизнес-структурам, есть репрессии против неугодных. Но теперь бизнес только просит, а государство решает, отвечать ли ему на эти просьбы. И, вообще говоря, эта ситуация, даже с учетом «дела ЮКОСа» и нескольких ему подобных, ближе к нормам, принятым в развитых странах, чем та, что была в 90-е.

Вот вкратце и все про то, какой путь прошел крупный российский бизнес с момента своего возникновения и каким стал примерно к середине текущего десятилетия. 2000-е гг., как известно, были для нашей страны временем великолепной внешнеэкономической конъюнктуры, поэтому и экономика в целом, и большинство ведущих компаний демонстрировали отличные результаты по обобщающим количественным показателям роста и неплохие — по многим качественным. Последнее хочу подчеркнуть особо. Я согласен с теми, кто считает, что 2000-е гг. были в основном потеряны для структурных реформ и развития в строгом смысле этого слова. Но все-таки мы в это время не только нефть качали из земли, а еще и SSJ сконстралябили, пару АЭС в других странах построили и проникновение мобильной связи в стране до 100% довели.

Теперь перехожу непосредственно к кризису. Я изначально назвал свою лекцию «Как российский крупный бизнес переживет немаленький кризис». Как видите, название нагло-оптимистичное. Подробно расскажу, что заставляет меня верить именно в такое развитие событий.

Я не согласен с большей частью трактовок нынешнего мирового кризиса. Говорят, что он сравним с Великой Депрессией 1929-33 гг., что он приведет к смене господствующей экономической модели, что это крах глобализации и т. д. Не хочу ни с кем жестко спорить. Поскольку то, что одни назовут сменой модели и крахом, другие могут воспринимать как тактические или даже косметические подвижки. Однако мне кажется, что радикальные оценки и прогнозы во многом связаны с естественной ограниченностью актуального временного горизонта людей, их делающих. Молодые ученые, аналитики, эксперты на своем профессиональном веку кризиса такой глубины и широты не видели. А потому сочли его уникальным, рубежным, судьбоносным и прочее, и прочее.

Но мне-то кажется, что нынешний кризис вполне сопоставим с кризисом 1973-75 гг., который я наблюдал в начале своей научной карьеры. Тогда, как вы знаете, кризис начался с арабского нефтяного эмбарго. И воспринималось это как сокрушительный удар по сложившемуся порядку вещей: «шейхи схватили мир за горло», «соотношение сил радикально меняется», «западному империализму конец». А оказалось все куда прозаичнее. Спад был достаточно глубоким и действительно привел к серьезным сдвигам в структуре мировой экономики (которые сейчас оцениваются как весьма прогрессивные). В частности, изменилось соотношение между ценами сырья и готовой продукции, появились очень большие арабские деньги, начался первый этап ресурсосбережения, в общественном сознании утвердилась идея об ограниченности мира и взаимозависимости развитых и развивающихся стран (пресловутые доклады Римского клуба). Но и все. Не произошло радикальных изменений ни в капиталистическом механизме хозяйствования, ни в соотношении сил между странами и группами стран. (Не отрицаю, впрочем, что для социолога или культуролога период конца 1960-х — середины 1970-х может представляться действительно этапным или рубежным. Но я экономист и говорю об экономике).

Мне кажется, что-то подобное будет и сейчас. Кризис достаточно тяжелый, и его последствия будут весьма серьезными, если говорить об отдельных аспектах или секторах экономики. Уже практически нет независимых глобальных инвестбанков — символов мощи прогресса последнего десятилетия. Обанкротилась General Motors (вспомним знаменитое: «что хорошо для GM, то хорошо для Америки»). Но я не ожидаю ни мировых потрясений, ни краха глобализации, ни смены лидеров. До последнего часть присутствующих, возможно, доживет, но пока и Китай, и Индия из сугубо прагматических соображений согласны на вторые роли.

Для тех, кого интересуют подробности, скажу так. Нынешний кризис вполне классический. Это сочетание обычного циклического спада, который никто не отменял, и сдувания отраслевого пузыря. Я имею в виду сектор инвестбанков или, иначе говоря, рынок деривативов. Пузырь там был большой, надувался долго и формальные потери огромны. Но эти потери в основном бумажные и в одном секторе. Вы помните, как в начале 2000-х сдулся пузырь в секторе интернет-компаний, которые перед этим привлекли гигантские инвестиции и набрали огромную капитализацию. Но тогда это происходило на фоне циклического подъема и не привело к тяжелым последствиям нигде, кроме Калифорнии. Сейчас сдувание пузыря совпало со спадом, и потери понесло большинство. Однако полагаю, что от нового подъема мировой экономики нас отделяют не годы, а кварталы или месяцы.

Вернемся к России. Здесь наиболее важным поводом для оптимизма является приближение крупных российских бизнес-структур к мировым стандартам. Точнее говоря, российские компании стали похожи на то, что называется современной публичной компанией (на английском widely held corporation). Что это такое? Прежде всего, это открытое акционерное общество, акции которого котируются на биржах, то есть ликвидны. Собственников-акционеров у него очень много: десятки, сотни тысяч, иногда миллионы. Их, как правило, больше чем работников (то есть, в марксистских терминах, эксплуататоров больше, чем эксплуатируемых), и ни один из них не владеет таким пакетом акций, который позволяет в одиночку влиять на принятие решений. Управляется компания наемным менеджментом, а интересы собственников представляют так называемые институциональные инвесторы: пенсионные фонды, инвестфонды, страховые компании и т. д.

Такое построение бизнеса имеет очень много недостатков, но тем не менее является огромным достижением современного капитализма. Почему? Потому что публичная компания — модульная. В ней жестко разделены функции: производство, текущее экономическое управление (то есть выбор ассортимента, маркетинг, реклама, снижение издержек) и управление стратегическое. Их осуществляют разные люди, использующие разные принципы и технологии. И что это дает? А то, что, например, можно сменить неэффективное руководство завода и найти на рынке новых производственных менеджеров. Или наоборот, ничего не меняя на производстве, заменить второй уровень, то есть нанять новых финансистов и маркетологов. Более того, у публичной компании могут смениться и собственники так, что это не будет заметно на втором и на третьем уровне. Основная часть старых собственников продаст свои акции на бирже. Кто-то их купит. У них наверняка есть представление, зачем они это сделали и какие изменения намерены провести. Но пока они разбираются с делами, компания и ее менеджмент будут работать в обычном режиме, не слишком волнуясь по поводу того, кто именно их хозяин. И, наконец, публичную компанию можно относительно просто не только продать и купить, но и с кем-то объединить или, напротив, разделить на части.

Резюмируя, скажем, что модульная структура позволяет публичной компании безболезненно перенести многие изменения, которые были бы катастрофическими для частной. Безболезненно в данном случае означает: без разрушения производства и даже без существенного снижения эффективности. И, на мой взгляд, это особенно важно в периоды кризисов.

Рискну утверждать, что за 2000-е гг. большинство ведущих российских компаний стали почти публичными. Почему почти? Чем отличается, например, наш Лукойл от американской ExxonMobil? Во-первых, тем, что доля акций, торгуемых на биржах, у ExxonMobil составляет почти 100%, а у Лукойла — формально около 50%, фактически, я думаю, меньше. Во-вторых, уже никто кроме историков не помнит, кто и зачем создавал ExxonMobil, а Лукойлом по-прежнему управляет его основатель и главный акционер Вагит Алекперов. То есть отличие российских компаний в том, что у них пока меньше доля свободно торгуемых акций (free-float), и одно и то же лицо часто является основателем, ключевым акционером и главным менеджером. Отличие большое, но не принципиальное. Отечественные компании уже могут использовать основные преимущества модульности. Это один из серьезных аргументов, почему я оптимист по поводу кризиса. У нас есть мощные структуры, способные его пережить и даже использовать для развития.

Теперь я хочу подробно поговорить об одной особенности нашего крупного бизнеса, которая вроде бы непонятно почему появилась и была допущена государством, и которая сейчас принесла всем определенные неприятности. Я имею в виду огромную задолженность, накопленную нашим частным сектором. На конец 2008 г. это, по разным оценкам, $500-800 млрд., из которых основная часть приходится на крупный бизнес. Как могла накопиться такая сумма в период экономического подъема при сверхблагоприятных ценах на российские экспортные товары? При том, что прибыли отечественных компаний (и не только сырьевых) были по всем критериям очень высоки, а их собственники получали миллиардные долларовые дивиденды. Откуда тогда взялась корпоративная задолженность, значительно превышающая пиковую величину внешнего государственного долга (и старого — советского, и нового — российского) в 1990-е гг.? На что шли заемные средства?

Это опять-таки вытекает из фундаментальных свойств современного капитализма. Чем определяется богатство предпринимателя — владельца некоторого бизнеса? Дивидендами, которые выплачиваются из прибыли. Да, но только во вторую очередь. А в первую — из стоимости самого бизнеса. Если бизнес существует в форме открытого акционерного общества (для «крупняка» иное — исключение), то стоимость бизнеса сводится к его капитализации, то есть цене акции, умноженной на их количество. А цена акции определяется на фондовом рынке.
Фондовые рынки существуют не одну сотню лет и ведут себя по своим законам, правилам, традициям и, если хотите, понятиям. Которые нам должно знать, можно пытаться понять, но не дано изменить. И по этим законам и правилам высоко оцениваются акции компании, которая и прибыльна, и имеет кредитную историю. Поэтому успешные компании во всем мире одновременно и дивиденды акционерам платят, и деньги занимают. Кроме того, в современных условиях наиболее высоко ценятся транснациональные компании, словом, те, которые работают не в одной стране (говоря по-умному, хеджируют страновые риски). Это значит, что российский бизнес должен был покупать иностранные активы. Желательно, не в Румынии и Казахстане, а в Италии, США, Южной Африке. Даже если они очень дороги.

И так действовала только логика рынка? Нет, по-видимому, значимой была еще и логика нашего государства. Когда я где-то в первой половине 2000-х гг. начал говорить: «Смотрите, коллеги, российский бизнес переходит к капитализации как основному критерию успеха!» — одна моя молодая коллега сказала: «По-моему, они там тоже подсели на капитализацию», имея в виду власть. И, по-видимому, она права.

Власть рациональна, она понимает, что отечественный бизнес нуждается в поддержке, и готова ее оказывать. Но поддерживать хочет только по-настоящему успешные структуры. А как их найти и отобрать? Доверить чиновникам или «независимым экспертам» со всеми вытекающими отсюда рисками? В какой-то момент политическое руководство решило, что внутренних критериев не будет вообще. Поддерживаться будут те, кто признан успешным в мире, то есть имеют высокую капитализацию и иностранные активы в Европе, США и т. д. Таким образом, к активной заемной политике российский бизнес одновременно подталкивали и логика мирового фондового рынка, и логика государства.

И еще одно обстоятельство. Наш крупный бизнес — молодой, и нынешний кризис — первый, с которым он столкнулся во «взрослом» состоянии. Теоретически он знал, что его активы, заложенные под кредиты, могут резко обесцениться, а немедленно погасить их будет невозможно. Теоретически знал, но психологически рассчитывал на лояльность кредиторов, на возможность перекредитоваться, на то, что залоги высоконадежны, а их стоимость намного выше объема полученных кредитов. Но осенью 2008 г. началось незнамо что: кредиторы «подвисли» (хотя это сплошь ведущие финансовые структуры мира), залоги обесценились в разы и десятки раз, срочно увеличить их или вернуть кредиты не из чего. И возникает угроза насильственной продажи залогов спекулянтам по бросовым ценам, которая невыгодна ни кредитору, ни заемщику, но происходит на автомате (то, что на языке экономистов описывается двумя грозными словами: margin calls). Повторим: это в теории знали все, а на практике никто готов к этому не был.

Тем не менее, с проблемой высокой задолженности и вытекающих из нее margin calls на сегодня удалось справиться. Прежде всего, благодаря действиям государства. И вообще, российское государство с начала острой фазы кризиса (то есть последние 8-9 месяцев), на мой взгляд, проявило себя очень неплохо. Его меры были не всегда своевременными, почти всегда неуклюжими и, конечно же, неоптимальными, но при этом достаточно адекватными. Когда я впервые сделал такой вывод, я сам себе удивился. Потому что как либерал я весьма критически отношусь к той власти, которая установилась в 2000-е гг. Но из песни слова не выкинешь. А опоздания, неоптимальность и отсутствие элегантности — не слишком тяжелые претензии.
Увидев первые margin calls и оценив возможность их лавинообразного разрастания, власть среагировала быстро и резко. Стопроцентно государственный ВЭБ поддержал самых крупных отечественных должников. «Базовый элемент» получил заем в $4,3 млрд., «Альфа-групп» — более $2 млрд. Они немедленно расплатились с иностранными кредиторами, а залоги по этим кредитам — 25% ГМК «Норильский никель» и около 40% «Вымпелкома» перешли в залог к ВЭБу. Формально такие действия — поддержка казенными деньгами излюбленных олигархов на фоне бедствия народа. И надо это заклеймить по полной программе. Однако присмотримся повнимательнее к результатам.

Во-первых, западные кредиторы поняли, что Россия не собирается гробить свой крупный бизнес, он остается важным для государства, остается крупным и сильным. А значит, с российскими компаниями можно вести себя так же, как с их аналогами из других приличных стран. Банкам меньше всего нужно забирать дома, станки и даже акции. Они ими не торгуют. Банки гораздо охотнее будут без лишнего шума пролонгировать, рефинансировать и даже частично списывать кредиты, если полагают, что заемщик серьезный, и сами не находятся на грани банкротства. Российское государство дало им понять, что к нашим компаниям следует относиться серьезно. И одновременно прошел первый кризисный шок у мировой финансовой системы. В результате осенью 2008 г. было лишь несколько небольших насильственных продаж иностранных активов российских компаний, а затем margin calls прекратились вовсе.

Одновременно теми же действиями государство сохранило российский суверенитет над Норникелем и Вымпелкомом. На мой взгляд, это правильно. К иностранным собственникам и инвесторам, тем более стратегическим, можно относиться по-разному. В том числе, очень положительно. Но те собственники, которые могли бы прийти осенью 2008 г., нам очевидно не нужны ни с каких позиций. В том числе, с самых либеральных.

И в дальнейшем четыре крупнейших государственных банка — ВЭБ, ВТБ, Сбербанк и Газпромбанк — в достаточно больших масштабах перекредитовывали российские компании для расплаты с иностранцами и переводили на себя соответствующие залоги. Вероятно, на это потрачено от $10 до 20 млрд. Этот процесс продолжается и теперь. Он идет рутинно и на почти рыночных условиях.
Специально остановлюсь еще на одной акции государства. Это предпринятая в последние месяцы 2008 г. попытка поддержать отечественный фондовый рынок за счет покупок, совершаемых государственными банками. Эти действия вызвали почти однозначную отрицательную реакцию и недавно были официально оценены президентом Д. Медведевым как неэффективные и не достигшие цели. Вливанием государственных денег падения рынка остановить не удалось, а основная их часть, вероятно, досталась уходящим с него иностранным портфельным инвесторам. Надо понимать, однако, что в результате у этих портфельных инвесторов (в просторечии, спекулянтов), хорошо запомнивших, что из России можно выходить без больших потерь, появились серьезные дополнительные стимулы вернуться к нам, как только начнется рост.

А какие антикризисные меры принимает государство, если говорить не об отдельных представителях «крупняка», а об экономике в целом? Во-первых, оно спасает банковскую систему, в разных формах вливая туда большое количество денег. И, по крайней мере, на сегодня, она спасена. Плата за это немалая — «похудел» резервный фонд, возникли проблемы с бюджетом. Но платежи проходят, бартер не вернулся, проблемы обманов вкладчиков не возникло. То есть денежная система страны — основа капиталистической экономики — не просто сохранилась, а обошлась без жестоких потрясений. Во-вторых, поддержку получают сотни предприятий реального сектора, объявленные стратегическими, системообразующими, градообразующими и пр. Основные ее формы: государственные кредиты, гарантии по частным займам, госзакупки. Частично это уже сделано, и еще больше дано обещаний.

За это государство критикуют с двух сторон. Одни (условно, либералы) справедливо напоминают о том, что кризис — хорошее время для структурных изменений, что банковский сектор давно нуждается в санации, что по науке, если уж поддерживать, то не предложение, а платежеспособный спрос. Другие (условно, дирижисты) возмущены тем, что объемы поддержки обещаны достаточно большие, но выполнять свои обещания власть не торопится.

Рискуя прослыть апологетом, отвечу и тем, и другим. Друзья либералы! Конечно, же, самая эффективная политика в циклический кризис — дать выжить сильнейшим предприятиям, спокойно умереть слабейшим, а поддерживать только людей, причем только социально слабых. Но все это — только тогда, когда кризис воспринимается всеми как нормальный элемент функционирования системы, а не как угроза самому ее существованию. Иначе говоря, когда этот кризис n-ый. Но для России в 2008 г. начался первый в ее постсоветской истории циклический кризис (кризис 1998-99 гг. был совсем другой, обосновывать нету времени — просто поверьте на слово). Господа дирижисты! Хорошо известно, что сам факт обещания государственных дотаций, кредитов или гарантий резко повышает возможности предприятий по урегулированию отношений со своими контрагентами. А реальную помощь следует выделять в зависимости от того, как они этими возможностями воспользуются.

Перехожу к популярному сюжету о переделе собственности в период кризиса. Разочарую тех, для кого любимая тема — «кто кого почем и за сколько» в крупном бизнесе. Государство кое-что прихватило из частного сектора, но по необходимости и без удовольствия. В рядах так называемых олигархов никаких существенных изменений пока также нет. Усилили позиции Р. Абрамович, С. Керимов и Г. Тимченко. Они купили активы у других крупных предпринимателей. Похоже, существенно ослаб В. Потанин, продавший часть акций «Норникеля», «Полюс-Золота», «Росбанка». Все остальные на месте и работают как лошади над выводом своих структур из кризиса. Часть из них даже вернулась на позиции топ-менеджеров в своих компаниях, заменив наемных управляющих. Например, О. Дерипаска встал во главе «Русского алюминия», а М. Фридман — «ТНК-BP». Всего в отечественном крупном бизнесе таких случаев уже не один десяток. И, на мой взгляд, это не акт отчаяния или самопожертвования, а вполне рациональное решение, которое будет по большей части эффективным.

Теперь про тот же передел собственности, но более подробно и академично. Сейчас можно говорить о трех его формах:
· смена одних частных собственников другими,
· выкуп государственными структурами частных активов,
· переход частных активов в залог к государственным банкам.
В части перехода активов от одного частного собственника к другому, как и в части их скупки государством ни одного события, которое можно было бы считать «знаковым» или «этапным», на сегодня (то есть на июнь 2009 г.) не произошло.

Замеченные нами переходы активов от одного частного собственника к другому, вызванные экономическим кризисом, представлены в таб. 1. Около трети этих активов — иностранные. Большинство из них ранее принадлежали «Базовому элементу» О. Дерипаски и были куплены в связи с его планами в строительстве и автомобилестроении, а потеряны в результате margin calls по кредитам. Еще одному амбициозному игроку — Mirax Group С. Полонского — пришлось расстаться с пятизвездочным отелем в Турции и недостроенным небоскребом в Киеве. А голландский шинный завод «Vredestein Banden» был продан в процессе банкротства его материнской компании — российской «Amtel-Vredestein».

Таблица 1. Переход собственности в частном бизнесе в результате кризиса

* Сделка не завершена

Что касается российских активов, то здесь закономерной была смена собственников компаний сотового ритейла. Большинство участников рынка и аналитиков, ориентируясь на мировые тенденции, уже давно ожидало ее перехода под контроль операторов сотовой связи, что в основном и произошло. Столь же естественно выглядит появление новых совладельцев у ведущих отечественных инвестбанков «Ренессанс Капитал» и «Тройка-Диалог». Их основатели «стояли до последнего» в стремлении сохранить полный контроль, и до середины 2008 г. им это удавалось. Однако кризис потребовал срочных вливаний в капитал, и хорошо еще, что инвесторы не потребовали контрольных пакетов.

Наиболее значимые случаи перехода частных активов в собственность государственных, формально или фактически, структур (т.е. национализации) представлены в табл. 2. Их оказалось еще меньше (хотя и ненамного), чем перепродаж внутри частного сектора. Большинство активов национализировано в силу неспособности прежних собственников расплатиться по кредитам государственных банков. Это пока неразрабатываемые месторождения, незавершенные объекты недвижимости и строительные проекты, торговая недвижимость. А также пакеты акций двух девелоперских компаний, одного судостроительного завода и 49% венгерской авиакомпании Malev. Все они сейчас неликвидны и в обозримый период будут для новых владельцев скорее «головной болью». Есть еще пять банков, спасенных, чтобы их крах не привел к «эффекту домино». По-настоящему ценных национализированных активов, на мой взгляд, два. Это нефтяная компания «Sibir Energy», более 75% акций которой перешло под контроль Газпромнефти, а также 40% акций «Ростелекома», которые в течение длительного периода до кризиса были собраны национализированным банком «КИТ Финанс».

Таблица 2. Активы, перешедшие в собственность госструктур в результате кризиса (по строкам старые владельцы, по столбцам новые)

* Сделка не завершена

Совсем по-другому выглядит ситуация, если рассматривать активы, заложенные ведущими компаниями и интегрированными бизнес-группами под кредиты четырех государственных банков — Сбербанка, ВТБ, ВЭБа и Газпромбанка. Список залогов, ставших широкоизвестными, приведен в табл. 3 и, конечно, он далеко не полон. Основная часть активов заложена по кредитам, полученным начиная с осени 2008 г. на 1-1,5 года. Рискнем предположить, что, во-первых, процесс кредитования в госбанках под залог пакетов акций будет продолжаться еще какое-то время. Во-вторых, большинство кредитов по объективным причинам не будет возвращено в срок. (Хотя, например, Альфа-Групп уже начала расплачиваться по кредиту, под который заложены акции Вымпелкома). На мой взгляд, полный возврат станет реальным лишь после того, как мировые цены на основные товары российского экспорта повысятся до комфортного уровня.
В результате с осени 2009 г. и примерно до середины 2010 г. Сбербанку, ВЭБу, ВТБ и Газпромбанку (а фактически — руководству страны) придется решать, что делать с кредитами общим объемом от $10 до 20 млрд., вернуть которые принципиально невозможно, и с активами, под них заложенными.

Из трех теоретически возможных вариантов решения, один является, на мой взгляд, бессмысленным. Это немедленная продажа залогов в счет погашения долгов. Цена при этом будет низкой, покупателями станут спекулятивные портфельные инвесторы. Менеджмент, связанный со старыми собственниками, окажется парализован, кто будет формировать новые управленческие команды — непонятно.

Итак, реально остаются два варианта. Первый — с помощью различных механизмов и инструментов пролонгировать и реструктуризировать кредиты до того времени, когда должники станут вновь платежеспособными. Второй — переход залогов в собственность банков-кредиторов или непосредственно в государственную на неопределенный срок, т. е. национализация. Легко видеть, что изменение структуры собственности в стране при этом окажется достаточно радикальным. В частности, государство будет доминировать в цветной металлургии, увеличит долю в нефтянке примерно до половины или даже чуть больше, масштабно вернется в черную металлургию и машиностроение. И всеми приобретенными активами ему придется управлять, поскольку сам факт национализации будет означать недоверие к старым хозяевам и управленцам.

Однако, власть, насколько можно судить по доступным источникам, не считает собственников и высших менеджеров крупных частных компаний главными виновниками возникших проблем и не оценивает отрицательно их поведение в период кризиса. С другой стороны, отчетливо осознаются крайне ограниченные возможности рекрутирования новых управленцев хотя бы сопоставимого качества. С третьей — менеджмент ранее огосударствленных структур не демонстрирует чудес героизма и эффективности.

Поэтому есть основания надеяться, что «залоговая бомба» не взорвется, и государство в большинстве случаев не пойдет на национализацию. А реструктуризацию долгов крупного бизнеса можно (при поддержке ЦБ РФ) осуществить без существенных проблем для банков-залогодержателей, в том числе, не ограничив их возможность выдавать новые кредиты реальному сектору.

В начале июня был дан достаточно ясный и авторитетный сигнал, что события пойдут именно по такому сценарию. Наблюдательный совет ВЭБа одобрил пролонгацию на год кредитов, выданных «Российскому алюминию», Альфа-Групп, одному из лидеров черной металлургии — Группе Евраз и девелоперской компании ПИК. Обсуждению подлежит лишь ставка процентов.

Таблица 3. Активы, оказавшиеся в залоге у госструктур в результате кризиса (по строкам собственники активов, по столбца