17 ноября указом президента отправлен в отставку ректор БГУ Александр Козулин. На его место, по сообщению БЕЛТА, заступил бывший министр образования Василия Стражев. Отставка Козулина некоторым образом связана с тем, что он проходит свидетелем по делу в отношении директора научно-производственного республиканского унитарного предприятия «Унидрагмет» Георгия Корзуна и его заместителя Вячеслава Санникова. Их подозревают в хищении 34,805 кг золота на сумму свыше 300 тыс. долларов. Причастность Козулина остается под вопросом, но… Так сообщают СМИ.
Отставка Козулина может квалифицироваться как типовой пример отставки, ибо она не связана с:
а) выходом на пенсию;
б) недостатком профессиональной компетентности;
в) собственным желанием;
г) переходом на другую работу в связи с выгодным предложением и
д) так далее.
Она является результатом работы
ж) Антикоррупционной машины.
Последние несколько лет очень мало высших государственных чиновников покинули свои посты по причинам (а) и (в), почти никто — по причинам (б) и (г), равно как и не очень внятной серии причин (д).
Предпочтительным остается вариант (ж) — потому-то мы и именуем его «типовым вариантом».
Следовало бы сделать вывод о том, что подавляющее большинство белорусских чиновников молоды, избыточно компетентны, не соблазняются выгодными предложениями, не поддаются собственным капризам (т.е. не уходят по собственному желанию), но — по какой-то странной причине — очень склонны к воровству и стяжательству, что весьма странно, поскольку, как уже сказано, они проявляют стоическую склонность к воздержанию от соблазнов. Эта любопытная закономерность воспроизводится год от года, но пока она не стала предметом пристального внимания наблюдателей.
Интересно, что специфика работы Антикоррупционной машины власти в точности — как в зеркале — воспроизводится Антикоррупционным агрегатом оппозиции. Там тоже люди отстраняются от работы не по причине старости. Складывается впечатление, что в Беларуси время остановилось — почти как в Романе М. Эме «Зеленая кобыла» — все старые люди либо умерли, либо еще не родились, либо еще не состарились.
А некомпетентных никогда не существовало. Зато падких на деньги — через одного.
Синхронность в работе Антикоррупционных машины и агрегата проявляется еще и в том, что первичное обвинение в очень серьезной степени отличается от конечного. По сути дела, всегда воспроизводится эффект, который имеет смысл именовать «эффектом ящика гвоздей». Сколь бы чудовищным не было обвинение «на входе» — «на выходе» всегда будет присутствовать неизменный «ящик гвоздей», обнаруженный прилежным следователем где-то на даче. В том же, что происходит в этом кибернетическом «черном ящике» между входом и выходом, чудо великое есть.
Данный схематизм працуе столь четко, что придется долго припоминать исключения. Зато легко вспоминается знаменитый набор кастрюлек Zepter Тамары Винниковой, на который она польстилась, будучи задействованной в банковском деле. Или сусальное золото Леонида Калугина, бывшего директора ПО «Атлант», которое он по неосторожности подарил Экзархату белорусской православной Церкви (тем самым нанеся непоправимый ущерб государству, несмотря на то, что законодательство на тот момент разрешало подобные подарки и даже освобождало дарящие предприятия от налогов).
Мы, конечно, помним о том, как директор БелЖД Виктор Рахманько пустил своего сына пожить в железнодорожной гостинице (первоначальное обвинение предъявлено по 15 эпизодам). Сегодня власти обещают несметные миллионы Леонида Леонова, хотя нет сомнения, что окончательная сумма хищений не превысит стоимость канонического ящика гвоздей. Равным образом 35 кг золота Корзуна и Санникова чудесным образом превратятся в пару подержанных сережек, принадлежащих неизвестно кому и найденных неизвестно кем и неизвестно как. «Черный ящик» словно съедает «награбленное».
Хорошо известно, что в советское время чиновник мог:
а) состариться и уйти на пенсию;
б) неизлечимо заболеть и лечь в госпиталь;
в) попасть под разнос начальства и заслужить «служебное несоответствие»;
г) перейти на другую работу;
д) стать алкоголиком и тунеядцем.
В нашей ситуации времени-места «просто так» уйти невозможно. Об этом, в частности, свидетельствует пример Михаила Чигиря. Нужно, как минимум,
ж) захватить со служебного стола керамическую пепельницу, проведенную по балансовой графе «канцелярские принадлежности». Но можно и не уносить ее с собой:
е) хитрый следователь заподозрит, что слово «пепельница» не входит в логический объем понятия «канцелярские принадлежности». Тут Машина и заработает — кнопки (е) достаточно для ее включения.
Комичная сторона этих, с позволения сказать, «процессов» несколько затеняет их невеселую сторону. Последняя состоит в том, что тень коррупции легла на общество и покрыла его сверху донизу. Об этом свидетельствуют результаты многочисленных проверок. Вне зависимости от того, какой именно орган осуществляет контроль — прокуратура, КГК, МНС, etc — всегда доля нарушителей к общему числу проверенных составляет не менее 70%. Исходя из этих стандартов следовало бы нарушителями считать оставшиеся 30% — в противном случае утрачивается смысл контроля. Хотя если подумать, доля нарушителей (актуальных и потенциальных) в принятых координатах исчисления составляет 100% минус «золотая президентская акция».
Своеобразная ущербность дел и скандалов, в той или иной степени касающихся «злоупотреблений полномочиями» словно сигнализирует: никто не может быть уверен в собственной безопасности, никто не должен зарекаться. Ибо всякий что-либо когда-либо дарил, покупал и продавал. А следовательно, потенциально виновен. Законы, в свой черед, также сконструированы таким образом, чтобы элиминировать, исключить status невинности и непричастности. Подчеркнем: это не хаотическое нагромождение законов; их беспорядочная кажимость скрывает их логическую невидимость: никто не может чувствовать себя в полной безопасности. Не только чиновники, но и бизнесмены, военные, врачи, учителя, рабочие и крестьяне — словом, все. Каждый год специальные антикоррпуционные «расчеты» выявляют взяточников в университетских мантиях. Забавно, но взятки будущие абитуриенты большей частью несут в платные вузы: они платят взятки (в размере стоимости ящика гвоздей) для того, чтобы затем легально платить за образование в размере стоимости эшелона гвоздей.
Вот еще пример. Механизатору, победителю Дажынак то ли 2002 г., то ли 2001 г. был презентован автомобиль. Впоследствии обнаружились приписки, в которых механизатор же и был обвинен (то есть имеется в виду, что он являлся не только механизатором, но и талантливым сочинителем). Механизатор-сочинитель был поощрен уголовным наказанием, куда делся автомобиль — неизвестно.
Все это суть симптомы общества риска. Использовав в названии эссе название книги Ульриха Бека (это и есть диагноз нашего общества), автор не пытается подчеркнуть, что риски постиндустриального общества подобны рискам авторитарного общества «глубокого индустриализма», однако определенное сходство все же есть. Дело в том, что риски, которые в обществах модерна снижались за счет объективных (или интерсубъективных) структур науки, политики, права и пр., в нынешнем обществе умножаются этими структурами. Политика и наука воспроизводит и умножает объем рисков, которые уже не подлежат какому-либо контролю и порождают дополнительные серии рисков. Разве мы не ощущаем, что сегодня мы не можем довериться никому и ничему (суду, политикам, президенту, ученым), — никому, кроме самих себя?
Это, в свою очередь означает, что — вопреки всем утверждениям о единстве — наше общество пребывает сегодня в «естественном» состоянии Гоббса — в состоянии войны всех против всех (bellum omnium contra omnes). Не в последний черед призывы к единству повергли его в это «атомистическое» состояние. Говоря о перманентной гражданской войне Гоббс не имел в виду, что она в самом деле сопровождается массовыми убийствами и бряцанием оружия. Он имел в виду именно состоянии тотального риска — постоянного ожидания опасности со стороны «других», которые являются никем иным, как «другими» собственного общества. «Естественное состояние» Гоббса — это по сути дела состояние перманентной экзистенциальной мобилизации субъекта, которому некому передоверить свой «страх и риск». Поэтому «страх и риск» являются наиболее адекватным описанием «естественного» индивида.
Поскольку жить в состоянии войны всех против всех (экзистенциальной мобилизации) решительно невозможно, принято считать (на официальном уровне), что мир давно достигнут. Этот великий парадокс — bellum omnium contra omnes в совокупности со своим мирным «эпилогом» — вполне может рассматриваться в качестве разновидности знаменитого абсурдистского бега по кругу из «Приключений Алисы в Стране чудес», фрагмент которого уместно здесь привести:
«Никто не подавал команды — все побежали, когда захотели. Трудно было понять, как и когда должно закончиться этот состязание. Через полчаса, когда все набегались и просохли, Додо вдруг закричал:
— Бег закончен!
Все столпились вокруг него и, тяжело дыша, стали спрашивать:
— Кто же победил?
На этот вопрос Додо не мог ответить, не подумав, как следует. Он застыл на месте, приложив ко лбу палец (в такой позе обычно изображают Шекспира, помнишь?), и погрузился в размышление. А все стояли вокруг и молча ждали. Наконец, Додо произнес:
— Победили все! И каждый получит награды!»
Парадоксальное состязание, в котором выигрывают все (либо проигрывают все — теперь уже неважно), можно также отнести к симптомам общества риска. В таком обществе каждый получает свою долю безопасности (либо опасности — теперь уже неважно) лишь после того, как ее получат все. Это состояние именуется у нас словами «равенство», «правопорядок» и «безопасность». Можно, наверное, напомнить, о том, что нынешний год в Беларуси проходит под знаком «порядка». Следующий год будет также несомненным годом «порядка» и, по словам, Лукашенко, несколько последующих лет тоже будут «порядковыми». Эти слова как-то снижают экзистенциальное напряжение средневыхваченного белоруса. Изнанкой этих слов является, как мы уже условились, состояние перманентного риска, состояние войны всех против всех, состояние безнадежного состязания без конца и края. Именно по этой причине на внешнеполитическом фасаде начертаны иные слова. Нужно ли упоминать о том, что визитной карточкой Беларуси во внешнем мире являются слова «безопасность» и «стабильность»? Собственно, это немногие слова, с помощью которых может быть описана Беларусь извне (еще говорят об «авторитаризме» и «безъядерной зоне», но это уже забыть).
Гипнотические слова «безопасность» и «порядок» как-то способствуют снижению социального ожидания рисков, но самих рисков не устраняют. А поскольку их устранить решительно невозможно (и объявить об этой невозможности для властей решительно невозможно), был изобретен своеобычный аппарат стабилизации рисков. Это изобретение состоит в следующем. Вместо того, чтобы говорить о том, что рисков не существует, власть напротив — всячески их преувеличивает. Она всякий раз пользуется возможностью напомнить о той или иной опасности, раздув ее образ до неимоверных масштабов (Запад не дремлет; скоро кончится газ; денег в бюджете маловато; нужно ужесточить режим банкротства предприятий). Таким же образом — до эшелонов с деньгами, золотом и гвоздями — завышается маркировка «первичных» обвинений в злоупотреблениях. Теперь понятно, что именно происходит в черном кибернетическом ящике: оттуда извлекается то, что находилось там с самого начала. Этот фокус, знакомый всякому любителю цирка, по какой-то причине не опознается на лоне, так сказать, социальной природы. Он не опознается прежде всего по той причине, что общество охвачено перманентным предвкушением опасности. Зато оно получает то, чего ему нужно: риск стабилизируется. Или, вернее, возникает эффект, что риск стабилизируется усилием государственной (антикоррупционной) машины. Успех всей операции обеспечивается тем, что белорусы, в которых легко опознать «естественных» эгоистов Гоббса, не выходят из этого «естественного» (т.е. как бы досоциального) состояния.
Обратим внимание на этого архетипического белоруса. Он «толерантен» (т.е. нечувствителен к несправедливости и, следовательно, аморален), «миролюбив» (т.е. живет в состоянии военной мобилизации и, следовательно, очень хочет, чтобы война завершилась), «осторожен» (т.е. всего боится, и правильно делает), «неглуп» (т.е. не ворует вещи, вес которых превышает носильные способности человека, двигающегося впотьмах в направлении дачи), «честен» (т.е. не даст себя обмануть, например, инвестору), «трудолюбив» (склонен работать в трех местах, два из которых скрываются от налоговой инспекции), «политически лоялен» (аполитичен и равнодушен). Пусть не обманываются те, кто считает, что это некий несуществующий в реальности «белорус». Разве мы не знаем в этом «архетипе» самих себя? Не следует думать, что приведенные «свойства» характеризуют некий белорусский генетической код. Следует настоять на том, что человек гибок, очень гибок, он куда более гибок, чем можно себе вообразить. Посему эти свойства — не столько результат развертывания неких врожденных качеств, это — сугубо социальные «объекты» инкапсулированные в нас социальной ситуацией стабилизированного риска. Словом, белорусы умеют приспосабливаться, и это нормально.
В этом можно увидеть залог будущего освобождения. Как подчеркивает Бодрийяр, не революционная эксплозия (взрыв), но именно имплозия (инертность) политического тела разрушает код социального господства. Перманентный экзистенциальный страх в конечном счете ведет к тому, что человек привыкает к нему, его боль притупляется, он все меньше реагирует на опасность (тот, кто боится постоянно, уже не боится), он все меньше отзывается на политические призывы, раздающиеся из двух противоположных лагерей, и на антикоррупционные расправы. Он все больше увязает в быту и своим подневольным туповатым трудом способствует сотрясению системы куда в большей степени, нежели политические и гражданские активисты или журналисты. В этом смысле этот текст также бесполезен, но перед его автором вовсе не стоит мегазадача слома политической режима.