Президент — величина самодостаточная
В последнее время в обществе обострилась дискуссия о сущем и должном в политике. Толчком к ней послужило высказанное властью намерение осуществить масштабную либерализацию всех сторон жизни общества при сохранении незыблемости устоев и достигнутых в государственном строительстве успехов.
Что касается устоев, то с ними существует полная ясность. В основу положена сильная президентская власть, подпираемая снизу вполне управляемым парламентом, никем не оспариваемое право президента напрямую обращаться к народу по любому поводу при полном игнорировании структур гражданского общества, создаваемых в интересах различных социальных групп, в том числе и интересов всего социума.
Эта модель многим представлялась какой-то недостроенной в силу отсутствия сильной пропрезидентской партии. В течение длительного времени предпринимались попытки ее построить, взяв за основу «широкое общественно политическое движение „Белая Русь“», но победила чья-то убежденность в ненужности этого дела. Как говорится, от добра добра не ищут. Даже самая лояльная президенту партия стала бы лишним, по определению слабым звеном в его схеме вертикальной коммуникации, позволяющей посылать вниз любые импульсы, легко блокируя, выключая нежелательную обратную связь. Партия, пусть даже самая пропрезидентская, поневоле представляла бы пусть себе и большую, но только часть общества и в таком качестве стала бы участником дискуссии с другими частями (партиями).
А при настоящем политическом устройстве президент является репрезентантом целого (народа), делегировавшего ему свои полномочия абсолютного суверена власти. Его репрезентативность регулярно подтверждается органом, стоящим над всеми другими государственными и негосударственными структурами — Всебелорусским народным собранием.
Вечный вотум доверия
Этот «форум» политологи называют опереточным по форме и бессмысленным по сути. А зря. Данное народное вече не более опереточно, чем многие другие политические институции, и отнюдь не лишено смысла. Можно даже сказать, что сама идея его образования стала следствием особого политического остроумия, позволяющего всякого усомнившегося в глубоком смысле производимого «старейшинами» действа числить по разряду городских сумасшедших. Что, всякий раз мероприятия проходят в духе единодушного «одобрямса»? Так это ли не свидетельство полного совпадения культурных полей, абсолютной идентичности ценностных подходов народа и его президента!
К слову, всякого публично усомнившегося в продуктивности партийных съездов и прочих собраний, где «коллективное ленинское руководство партии и страны» напрямую общалось с виднейшими представителями народа в конечном итоге помещали в психушку.
Идеологической «отмазкой» всего этого маразма было великое марксистско-ленинское учение, согласно которому только так все могло и быть. Генсек-реформатор Михаил Горбачев верил в это до последнего. Возвратившись в Москву после форосского пленения, он уже на трапе самолета заявил, что остается верен социалистическому выбору своего народа.
Но интересно, что в поисках альтернатив «выбору народа» терялись в догадках и западные советологи с кремленологами, которые, опасаясь окончательной потери лица и финансирования, сочинили теорию конвергенции, согласно которой политическое управление западного типа уступает место хозяйственному администрированию, широко практикуемому в СССР, а в советской экономике большое значение приобретут материальные стимулы.
Короче, противоположными системами будут усвоены лучшие черты друг друга, но в конечном итоге либеральный капитализм уступит напору рациональности, утверждаемой в странах советского блока.
За синицу конвергенции, отчаявшись поймать журавля, ухватились те и другие. Тем больше было взаимное удивление, когда робкая попытка советского менеджмента слегка перестроить свою по науке созданную систему похоронила его под своими обломками.
Собственно, не потому, что плохими оказались принципы, а потому, что закончились ресурсы, позволявшие им следовать.
Отнюдь не случайно первое Всебелорусское народное собрание состоялось 19 октября 1996 года — за месяц с небольшим до знаменитого референдума, расширив «царские полномочия» Лукашенко (сказать помягче) до актуального всевластия. К слову, в обществе по этому поводу идет пошлейшая дискуссия — это уже диктатура или еще авторитаризм, президентское самодержавие или опирающееся на народное волеизъязвление. Второе — накануне президентских выборов 2001 года. На этом собрании Лукашенко презентовал программу «За сильную и процветающую Беларусь», понятно, одобренную народными представителями. Это название стало слоганом президентской кампании, а фактически одобрение этой программы означало получение «от народа» бессрочного вотума доверия. Ведь понятно, что «сильную и процветающую Беларусь» за пять лет не построишь. И десяти может не хватить, и пятнадцати… Это как программа строительства коммунизма — чем дольше строишь, тем больше недоделок.
К народу рвалась «злоба дня»
Третье Собрание состоялось 2–3 марта буквально накануне президентских выборов и было более «инструментальным», нежели предыдущие. Лукашенко говорил собравшимся не столько о вечном, хотя заслушали и обсудили планы социально-экономического развития на грядущую пятилетку, восстановив тем самым советский «демократический протокол», сколько о злобе дня. Да «злоба» и сама рвалась к публике — Александр Козулин, зарегистрированный (что в официальной прессе было преподнесено как свидетельство полной невменяемости) кандидатом в президенты «против Самого») пожелал воспользоваться своим законным правом встретиться с народом и заодно пооппонировать действующему «гаранту конституции» с трибуны высокого собрания. Но Козулина, разумеется, не допустили, вполне незаконно доставили в участок, где и продержали все время, пока Лукашенко и народные представители обменивались друг с другом положительной энергией.
Хочу обратить внимание появившихся в последнее время в изрядном количестве прозревших «правдорубов», что такое настырное поведение кандидата Козулина, равно как и его предвыборное выступление по ТВ, было единственно возможным публичным оппозиционным политическим действием, позволяющим вполне определенно судить о подлинной сути режима.
Единственно возможным в рамках существующего законодательства. Власть, как известно, нашла-таки повод обвинить и осудить Козулина. Но иного невозможно было и ожидать. Трудно судить, на какие крайние меры может пойти режим в случае крайней необходимости, но тут лучшим способом стала криминализация поведения политического оппонента.
Как показали последующие события, мера оказалась достаточно эффективной. Козулин стал политическим заключенным для немногих «своих», а для апатичного большинства — лузером, не понимающим, с кем связался. Ну почти что городским сумасшедшим.
Можно по-разному оценивать политическую апатичность большинства населения, но оно возникло не на пустом месте. Это всего лишь простое отражение реальной ситуации, в которой всякая оппозиция Лукашенко исключена. Оппонировать ему мог бы тот или те, кто имел бы бесспорное право претендовать на такую же абсолютную власть, какую имеет Лукашенко. Но он предусмотрительно прополол и посыпал дустом политическое пространство вокруг себя. И соперников у него нет именно потому, что власть его абсолютна. На любую оппозиционную активность у него есть достаточно полный ответ — гусь свинье не товарищ. Поэтому, к слову, кроме Лукашенко в стране нет и не может быть политиков. Только журналисты могут назвать белорусских министров политиками. Они даже не государственные деятели. Они хозяйственники. Главный — премьер (крепкий хозяйственник), вице-премьеры — тоже крепкие хозяйственники, простые министры — хозяйственники, но уже такого свойства, что за ними глаз да глаз нужен.
Могут, пардон, провороваться…
В правительстве оппозиции нет места
А если в ком из членов правительства проявится политик, то мало кто ему позавидует. Когда Петр Марцев говорит, что любая нормальная оппозиция является частью власти, а белорусская не является, то голова кругом идет. Было время, и у «молодой республики советов» было коалиционное правительство из большевиков и левых эсеров. Но в правительстве (во власти) нет и не может быть (и в том правительстве не было) никакой оппозиционности. Ибо если председатель ВЧК большевик Дзержинский подписывает расстрельный список, ответственный за исполнение левый эсер не может исполнить его с «купюрами». Так же и по наркомату транспорта, и по наркомату продовольствия. Хоть тут и большая свобода в моделях поведения, но выбор определяется, скорее всего, не партийной принадлежностью товарищей.
В правительствах не может быть оппозиционности. Но большевики умели находить оппозиционеров везде, потому нашли. В советах первоначально была и партийная, и беспартийная оппозиционность (даешь Советы без коммунистов), но и тут со всеми поговорил и разобрался «товарищ маузер».
Не для того большевики брали власть, чтобы делиться ею с коммунистами. Не для того Ленин захватывал власть в партии, чтобы делиться ею «с товарищами по ЦК». Опосля Сталин, после коммунистическая семибоярщина, с которой жестко разобрался Никита-кукурузник, с ним — ближайшие товарищи во главе с Брежневым. Брежнев вообще либерал, сибарит, брезговал насилием, но всячески приспешествуя расцвету социалистической демократии, ввел в новую конституцию статью о руководящей роли КПСС, о ее статусе ядра политической системы. И все нормальные люди заседали в советах и принимали законы, но оппозиционеров среди них не было. Эти, напомню, сидели по психушкам.
Румыны не вытерпели
В европейских соцстранах кроме коммунистической (подвид — рабочие) были даже крестьянские партии, но абсолютная власть незыблемо принадлежала коммунистам. Кто с этим спорил, тех определяли на перевоспитание и исправление. Того же Гавела или Валенсу.
Абсолютная власть не приемлет никакой оппозиционности. Иначе она перестает быть властью. Первый съезд народных депутатов СССР дал тому блестящее подтверждение. Когда группа московских депутатов, в основном избранных от творческих союзов, заявила о выходе из общемосковской группы, на которую свою руководящую лапу наложил МГК КПСС, и предложила единомышленникам присоединиться и образовать межрегиональную демократическую группу, часть депутатов из «агрессивно послушного большинства» (Ю. Афанасьев) мало умом не тронулись. Как заявил некто Степанов, директор зверосовхоза в Карелии, «то, что вы сегодня предложили Съезду создать фракцию, — это безумие. Опомнитесь, что вы собираетесь делать! Надо накормить народ, надо оздоровить экономику!»
Все это сегодня звучит и в адрес нашей распинаемой оппозиции. Немного другими словами, но все о том же. Де, мол, оппозиция остается в стороне от той борьбы, которую здоровые силы, жаждущие консолидации, ведут за спасение экономики и государства. Причем никто не обращает внимания на явное противоречие. Если оппозиция слабосильна и маргинальна, то на ее счету нет ни заслуг, ни упущений. По крайней мере, таких, которые поставили бы страну на грань. Следовательно, все эти результаты достигнуты здоровыми силами. Которые теперь займутся исправлением огрехов, поминая недобрым словом оппозицию.
В интервью Европейскому радио Петр Марцев приводит два, на его взгляд, бесспорных тезиса — власть в последнее время изменяется в лучшую сторону, а вот оппозиция демонстрирует полную неспособность к переменам, поэтому будет вытеснена с политического поля и заменена другими, конструктивными силами, готовыми сотрудничать с властью, оппозиционируя ей: «Но все почувствовали, что власть понимает необходимость некоторых изменений. Значит, власть что-то и понимает. Понимает ли это „что-то“ оппозиция? Признаков этого у оппозиции нет».
По Марцеву, власть изменится, Лукашенко возможно останется, возможно нет. Но власть сама будет трансформироваться, как правящая система. Этого будет требовать необходимость более гибкого управления государством.
Как же, трансформируется — из амебы в туфельку. Как в Румынии, необходимость более гибкого управления возникла в связи с крахом прежней власти. Между прочим, за несколько месяцев до этого случая Чаушеску обещал румынам резкое улучшение. Де, мол, государственный долг почти выплатили, неужто каких-нибудь полгодика не продержимся на мамалыге? Терпели ведь больше. Не вытерпели.
Его звали Бабабатя
По Марцеву, демократические ценности, сторонниками которых является оппозиция — это не идеология. Ибо все сторонники демократических ценностей, но каждый по своему их понимает и оценивает темпы демократизации в этой стране. Де, мол, власть тоже говорит, что строит демократическое общество, и если брать только внешние признаки, то это верно.
Как говорится, у больного были все признаки беременности, но кесарево сечение сделать поспешили. Однако Марцев и еще кто-то (он говорит «мы») точно знают, что власть в стране авторитарная, нарушаются принципы свободы слова, свободы собраний. А далее следует такая странная фраза: «но это не имеет никакого отношения к вектору развития». В чем тут дело? В том оказывается, что Россия тоже наполовину демократическая страна, но двигаясь по ее модели развития, мы тоже пойдем по демократическому пути, хоть и неклассическому, не привычному для Запада. А на Запад тоже можем пойти, и если пойдем, то очень медленно, поэтому свобода слова и печати не появятся у нас ни завтра, ни послезавтра.
Честное слово, как у Пушкина: полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что будет полным наконец.
Что такое «полудемократическая страна»? Это когда днем дела решаются, все уступают друг другу место в трамвае, а ночью действует право сильного? Когда по четным дням общественными туалетами можно пользоваться, по нечетным — нет? Поверьте, в первом случае люди даже днем перестанут выходить на улицу, во-втором — страну загадят еще больше, чем при полном отсутствии общественных уборных.
Это уже было. И оправдание было: вот ужо построим полный коммунизм, тогда -конечно.
Вообще всякие промежуточные состояния вредны, опасны и смешны. В «Парижской любви Кости Гуманкова» Юрия Полякова есть эпизод, когда советские туристы в Лувре натыкаются на скульптурное изображение гермафродита. И пейзанка просвещает, что у них в деревне был такой, и все его Бабабатей называли.
Дайте шанс
Грустно. Но не безнадежно. Если заняться делом без лукавства. Во-первых, создать недвусмыленные правовые основы экономической и политической автономии личности. Во-вторых, отбросить бредни о всякой там окончательной дебюрократизации государства, но построить на самом деле рациональный бюрократический аппарат. И, понятно, перетряхнуть политическую систему, исключив из нее нынешние, по сути, «ложные суставы».
А для начала обеспечить хотя бы одну демократическую избирательную кампанию. Хватит даже честных, прозрачных, соревновательных выборов в местные советы. Проект такой осуществить. Уж если вознамерились выбросить прежнюю оппозицию на задворки истории, почему не дать ей шанс поработать с низовым избирателем, продемонстрировать, так сказать, единство с народом. И, по моему мнению, она- таки способна победить на этих выборах и номенклатуру, и «новую оппозицию».
Провалятся — что ж…
Г-н Марцев считает, что со старой оппозицией власть за один стол не сядет, но с другими — сядет. Потому как власть меняется, один человек не меняется, а сама власть меняется. Де, мол, за два года произошло много кадровых изменений и пришли новые, молодые люди. Лучше они или хуже — покажет время. Но власть меняется. А оппозиция — нет.
Да как же ей поменяться? Во власть ей попасть труднее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко, к народу тоже не прорваться. Остается только массовое самосожжение, но случай тот, когда делать этого не стоит. Лично меня не убеждают успехи, достигнутые властью на пути к сильной и процветающей Беларуси. Она не реализовала даже малой толики имевшихся у страны немалых возможностей, кризис встретила с самым бедным народом «в своем кусту Европы» и, как оказалась, с очень чувствительной к «вихрям враждебным» экономикой. Перед которой через пару лет в упор встанет задача очередной структурной перестройки и реального реформирования производственных отношений.
Если оппозиция принимает упреки в бездеятельности, то ей хоть есть чем оправдаться. В ее рядах и масса сидельцев за идею, и бескорыстных борцов и… Кто ответит на вопрос, как и куда, по какой прихоти судьбы исчезли люди, которые никогда не дожидались того момента, когда власть посадит их за один стол с собой?
Власть созрела для перемен? Пусть сделает клятвенное заверение в том, что в стране больше не будут исчезать люди. Только потому, что у них иные представления о демократии.
И ведь сказано: «Каким бы путём Лукашенко ни прошёл к демократизации, это лучше, чем если бы он не прошёл никакого». Конечно лучше. Но только ли ему не хватает мужества сделать первый шаг? А там, как на лыжне: оттолкнулся палками и пошел.
А в общем г-н Марцев, очевидно, получил «отмашку» от власти, которая на самом деле вполне может быть готова к тому, чтобы «во власть шли люди, пусть с другими взглядами, но которые доказали бы, что будут играть по правилам, власть приняла бы этих людей. Доказали, что не будет переворотов, революций, захватов власти, что будет нормальная политическая работа и борьба за электорат. Власть бы смирилась с этим».
А как, по-вашему? По-нашему, так ничего такого оппозиция и не помышляла, а играла, будучи в парламенте, по общим для всех правилам, пока эти правила не изменили по праву сильного и не вычистили оппозицию из парламента. Даже не этих конкретных депутатов, а оппозиционность и оппозицию как политическое явление и силу вообще. Что вполне можно было сделать. И ревнивая и обидчивая власть, сделав это раз, попала в дурную бесконечность.
Но не только в этом дело. Конкретные люди всегда могут давать гарантии и заверения. Но они никак не могут выступать от имени других, принимая на себя ответственность за их поведение.
Генерал Сухаренко когда-то искал среди оппозиционеров потенциальных отравителей ядом, приготовленным из сушеных толченых крыс столичного водопровода, генерал Наумов до последнего дня путем поголовного дактилоскопирования мужского населения искал «террориста», взорвавшего пакет сока «Садочак». И это все. Но у генералов тоже может быть воспаленное воображения. Особенно на таких постах.
Удивительно, что наше общество на самом деле оказалось толерантным и очень устойчивым в социально-психологическом плане — в нем на самом деле не нашлось авантюристов, способных реализовать не раз сбывавшиеся в истории схемы французского философа Ж. Руссо.
Ведь философия государственного строительства нашими учеными мужами практически списана у Руссо. Он признавал суверенность воли народа и неделимость этой суверенности. Поэтому скептически относился к «буржуазному» принципу разделения властей на законодательную и исполнительную и рекомендовал взамен систему постоянно действующего в государстве плебисцита или всенародного опроса по всем серьезным вопросам политической жизни. Что у нас и делалось.
Правда, в ответе на вопрос, как целое может управляться целым, Руссо признает, что единственный вариант (через лучших представителей) не исключает злоупотреблений. По мнению Руссо, после расслоения общества на богатых и бедных для установления социального мира на гарантированных государством принципах справедливости (по меньшей мере, равного отношения к законам и прочего) богатые и бедные заключают договор, ведущий к образованию государственной власти. Таким образом, к имущественному неравенству прибавляется неравенство между властвующими и подвластными.
Знаменитое — «я начальник, ты дурак». Но должно быть так, чтобы начальники менялись. Как это сделать? По Руссо, заключившие общественный договор должны верить в то, что процедура смены власти есть величайшее благо, если же они поклялись в такой вере и нарушают, то достойны смертной казни.
А третья ступень неравенства в обществе проявляется с превращением законной власти в деспотизм. Если раньше народ был обманут государством и законами, то деспот обманывает законы и народ. Эта ступень неравенства образует, однако, и новое понятие равенства — по отношению к деспоту все люди в своем бесправии равны.
Поднявшись на эту ступень, Руссо счел возможным морально и юридически обосновать право народа на бунт против деспота.
А после этого можно заключить новый общественный договор, между элитой (о которой говорил г-н Марцев) и народом, но такой, чтобы всем своим содержанием препятствовал появлению деспотизма.
Как это делается в Швейцарии, где обоснованная Руссо прямая демократия (непосредственное народовластие) до сих пор служит формой осуществления государственной власти. Представляется потому, что в этой стране нет ни малейших предпосылок к тому, чтобы избранное на определенный срок для исполнения выборной должности лицо попыталась закрепить ее за собой до скончания века.