Когда авторитарный режим подходит к своему финальному кризису, его крах, как правило, происходит в два шага. Перед собственно коллапсом имеет место загадочный перелом: народ каким-то образом осознает, что игра окончена, и перестает бояться. Режим не просто теряет легитимность, все его попытки употребить власть начинают восприниматься как паническая реакция. Вспомним классическую картинку в мультфильмах: койот выбегает в пропасть и некоторое время продолжает перебирать ногами, игнорируя отсутствие под ними почвы; падает же он только тогда, когда бросает взгляд вниз и видит бездну. Потеряв авторитет, режим становится похож на койота над пропастью: чтобы упасть, ему осталось посмотреть вниз…
В «Shah of Shahs», классической хронике революции Хомейни, Ryszard Kapuscinski нашел точный момент перелома: на перекрестке в Тегеране одиночный пикетчик отказался уходить, когда полицейский наорал на него, и полицейский, смущенный, удалился; через пару часов об этом знал весь Тегеран, и хотя за этим последовали еще недели уличных боев, все уже знали, что игра окончена. Можно ли сказать, что сейчас происходит нечто подобное?
Существуют разные версии событий в Тегеране. Некоторые видят в протестах прозападное «реформистское движение» в духе «оранжевых» революций в Украине, Грузии и пр. — светская реакция после революции Хомейни. Такие наблюдатели поддерживают протесты как первый шаг к новому либерально-демократическому светскому Ирану, освобожденному от исламского фундаментализма. Им противостоят скептики, полагающие, что Ахмадинежад действительно победил: он — выразитель большинства, а поддержка Мусави исходит от средних классов и их позолоченной молодежи. Другими словами, они призывают отбросить иллюзии и признать, что в лице Ахмадинежада Иран имеет того президента, которого заслуживает. Наконец, некоторые низводят Мусави до члена клерикального истэблишмента с чисто косметическими отличиями от Ахмадинежада: дескать, Мусави тоже хочет продолжать атомную программу, и тоже против признания Израиля, да еще пользовался полной поддержкой Хомейни как премьер-министр в годы войны с Ираком.
Наконец, самые безнадежные из всех — левацкие сторонники Ахмадинежада: по их мнению, на кону независимость Ирана. Ахмадинежад победил как защитник независимости, которой угрожают коррупция элиты, он направил нефтяные богатства на повышение доходов бедного большинства — вот истинная фигура Ахмадинежада, а не образ отрицающего холокост фанатика, созданный западными медиа. Согласно этому взгляду, в Иране сейчас происходит повторение свержения Mossadegh в 1953 году — профинансированный западом переворот против законного президента. Этот взгляд не только игнорирует факты: повышение явки на выборы, с обычных 55% до 85%, может быть объяснена только протестным голосованием. Это также слепота рядом с подлинным проявлением народной воли, высокомерная презумпция, что для отсталых иранцев сойдет и Ахмадинежад — пока они не созрели до правления светских Левых.
При всех различиях эти версии помещают иранские протесты в координаты «твердолобые исламисты против прозападных либеральных реформистов», и именно поэтому им так трудно найти, куда поместить Мусави: он — поддерживаемый Западом реформист, стремящийся к свободе личности и рыночной экономике, или член клерикального истэблишмента, так что его победа в конечном счете не окажет серьезного влияния на природу режима? Такой размах колебаний демонстрирует, что все эти версии далеки от истинной природы протестов.
Зеленый цвет, принятый сторонниками Мусави, возгласы «Allah akbar!» над крышами вечернего Тегерана, — ясно показывают, что люди видят себя продолжателями революции Хомейни 1979 года, которые вернулись к корням, чтобы преодолеть позднейшие искажения. Этот возврат к корням — не только в программе; в еще большей степени он относится в поведению толп: эмпатия, солидарность, творческая самоорганизация, импровизированные способы выражения протеста, уникальное сочетание спонтанности и дисциплины, тот же грозный многотысячный марш при полном молчании. Перед нами подлинное народное восстание обманутых партизан революции Хомейни.
Из этой общей идеи следуют несколько важных выводов. Во-первых, Ахмадинежад — никакой не герой исламистской бедноты, а самый что ни на есть коррумпированный исламо-фашистский популист, этакий иранский Берлускони, сочетающий в политике саморекламную клоунаду с безжалостной властностью, вызывая неудовольствие даже большинства аятолл. Его демагогические крохи для бедных не должны нас обманывать: за ними стоят не только органы полицейского подавления и весьма вестернизированный аппарат пиара, но и крепкий новый богатый класс, результат коррупции режима (Революционная Гвардия Ирана — это не милиция рабочего класса, это мега-корпорация, самый сильный центр аккумуляции доходов в стране).
Во-вторых, надо видеть четкое различие между двумя главными кандидатами, противостоящими Ахмадинежаду, Мехди Карруби и Мусави. Карруби, по сути, реформист, который главным образом предлагает иранскую версию identity politics, предлагая каждой конкретной группе соответствующие улучшения. Другое дело Мусави, его имя — символ возрождения народной мечты, на которую опиралась революция Хоменеи. Пусть эта мечта — утопия, следует признать, что это подлинная утопия самой революции. Это значит, что революцию Хомейни 1979 года нельзя сводить к твердолобым исламистским преемникам, в ней крылось нечто большее. Пора вспомнить невероятный подъем первого года после революции, захватывающий взрыв политического и социального творчества, организационных экспериментов, дебатов среди студентов и обычных людей. Самый тот факт, что этот взрыв пришлось душить, демонстрирует, что революция Хомейни была аутентичным политическим событием, когда на мгновение приоткрылось окно, и в него ворвались неслыханные силы социального преобразования; это было мгновение, когда «все казалось возможным». Далее последовало постепенное закрытие, постепенный захват политического контроля исламским истэблишментом. Во фрейдистских терминах, сегодняшнее протестное движение — это «возвращение подавленного», революции Хомейни.
И, наконец, last but not least, это значит, что в исламе есть подлинный освободительный потенциал — чтобы найти «хороший» ислам, не нужно возвращаться в X век, пример у нас перед глазами.
Будущее не определено — вполне возможно, власти удержат народный взрыв, и койот, не успев упасть в пропасть, обретет почву под ногами. Другое дело, что это уже не будет прежний режим, это будет обычное авторитарное правление, каких много. Но независимо от исхода, нам жизненно важно запомнить, что мы были свидетелями великого эмансипационного события, которое не вписывалось в рамки борьбы прозападных либералов с антизападными фундаменталистами. Если наш циничный прагматизм не даст нам разглядеть это эмансипационное измерение, то мы, Запад, на деле вступим в постдемократическую эру, где нас ждут свои ахмадинежады. Итальянцы с одним уже познакомились, это Берлускони. Остальные ждут в очереди.