«Стокгольмский синдром»: от национального к региональному уровню

Около десяти лет тому назад социологическая аналитика показывала, что основной поддерживающий Александра Лукашенко электорат представлен пенсионерами, лицами с низким уровнем образования, жителями маленьких городов и деревень.

Концепт идентификации электората по данным параметрам не вызывал возражения не только у основной массы аналитиков. И у политиков он был почти главным объяснительным принципом оценки белорусской ситуации. Иностранные политики и исследователи, которых было ограниченно мало, также ориентировались на этот конструкт.

Еще более интересный момент был связан с развитием компьютеров и Интернета. В середине прошлого десятилетия опросы показывали, что почти 100% противников Лукашенко имели собственные ПК и пользовались электронной техникой. Значительная часть работала в Интернете, что подразумевало высокую склонность к демократическим ценностям.

У меня часто возникло искушение поиронизировать по данному поводу — предложить провести тотальную компьютеризацию, которая автоматически приведет к замене авторитарного режима на демократический. Причем, без особых потуг со стороны политического класса и примкнувшим к нему теоретиков.

Естественно, что в конечном итоге аналитическое сообщество страны вполне резонно полагало, что объективные процессы развития социума приведут к таргетному реструктурированию поведения электората, приоритизации ценностей современного европейского сообщества.

К началу этого десятилетия в научной среде неправительственных организаций возникла ситуация когнитивного диссонанса, которая сначала мало беспокоила исследователей. Дело в том, что было замечено увеличение сторонников Лукашенко среди молодежи, даже в той части, которой всего от 17 до 25 лет от роду. Впрочем, именно эта часть сообщества могла быть наиболее внушаемой в условиях электронного зомбирования, столь популярного во всех странах. По причине тотального идеологического перфекционизма, инсталлируемого властью в сознание молодого поколения, мы можем констатировать рост авторитарных настроений в среде 17-31 летних жителей страны. Эти неожиданные откровения такой действительности демократии и авторитаризма вызывали у нас с профессором Манаевым долгие обсуждения и дискуссии. Причем без политиков и журналистов.

Вопрос об уровне манипулирования общественным сознанием постепенно становился фактором действий внутри самой демократической оппозиции. Профессор Станислав Шушкевич часто себя позиционировал как противник нынешней независимой социологии. Это интересная точка зрения. Конечно, профессор нередко не мог принять ответы социологов, но при этом настаивал на продолжении исследований. Которые, я надеюсь, и будут продолжаться.

Именно благодаря нынешнему политическому режиму мы имеем профессионально весьма интересную социологию. Дело в том, что она реально необходима для партий и действующих политиков, востребована как практический инструмент развития демократии. На мой взгляд, именно наша, белорусская социология в ее разных практических и независимых формах стала одной из лучших на постсоветском пространстве. Впрочем, по этой же причине и экономическая аналитика также получается нередко интересная и занимательная.

Отсутствие прогресса на политическом пространстве страны и факторы собственной аутентичной идентификации белорусского социума с удивительной неизбежностью привели к развитию общенационального «стокгольмского синдрома»* населения страны. Наш «родной президент» стал восприниматься как некий Супер одаренный персонаж, Супергерой. Президента стали «любить» не только 930 тысяч пенсионеров страны, которым уже свыше 70-лет, но и представители журналистики, политические комментаторы. В ряде высказываний «наш президент» наделяется уникальными способностями, стратегическим видением перспективы. Он становится провидцем и величайшим манипулятором всех времен и народов. Чего стоит его высказывание о том, что Беларусь последней вошла в кризис, но первой из него выйдет.

К этому, используя вербалистику главы государства, прибавляется патриотизм жителей маленькой, но гордой страны. Мощным интегратором такой концептуальной модели стала и оппозиция, которая в последние месяцы стала странным образом трансформировать свои приоритеты от демократических в монократические. Борьба стала заменяться оппортунизмом. Стремление не к власти, а к подходу к властным кабинетам стала методом политического оппортунизма.

Таким образом, ни расчеты части аналитиков об объективном прогрессирующем развитии демократических институтов, ни рост новых генераций, которые должны были бы давать эффект неприятия антидемократизма и манипулятивизма, не дали создания новой общественной ситуации в стране. Рост заработной платы от 25 долларов (начало 90-х годов) до 400 (начало кризиса) дал эффект мнимого экономического и финансового благополучия. Белорусский «заложник» стал жить в своем новом гипермаркетовом «Стокгольме», который радовал не только «тутейших».

Что это — усталость и притупленность восприятий? Замена действительных аксиологических детерминант искусственными манипулятивными? Возможно, что именно так. Белорусский синдром стал обычным проявлением известного синдрома заложника и захватчика. Но этого мало. В среде аналитиков обнаружены данные симптомы, особенно в группах лиц старше 17 и моложе 40 лет. Авторитарная власть стала нравится. В нее стало интересно и «вкусно» идти. И что интересно, пошла соответствующая публикативность, которая имеет вполне приличный текстологический вид и терминологическую вербалистику. По сути, имеют место размышления о том, что белорусскому заложнику лучше жить под контролем. Может поставить спутниковые «тарелки» и смотреть, что происходит за пределами собственного белорусского «Стокгольма».

Удивительный политический пацифизм подействовал и на европейских политиков, среди которых вырос удельных вес тех, кто вообще не знал и не знает, что собой представлял обычный социалистический тоталитаризм. Советский строй в сознании многих испарился быстрее, чем многие могли ожидать. Хотя, как сказать. Еще ученые-экономисты классической школы высказывали предположение, что граничный период в 25 лет ведет к смене алгоритмов жизни. И ценностной ориентации, как это можно предполагать в нынешнее время.

А что такое 25 лет? Если считать с начала с перестройки, этот «возраст» приходится на 2010 год. И немного далее. По сути, мы, не придав этому значения, входим в новую временную ситуацию. Авторитаризм и тоталитаризм неяркой окраски в силу политического зрения политиков Евросоюза предстает вполне приемлемым свойством белорусской действительности. Ряд политиков ЕС стал содействовать одобрению ситуации в Беларуси. К режиму власти «вопросов нет». Эта фраза Х.Соланы вызвала массу недоумений в демократической среде Беларуси.

Что это? Реставрация технологических приемов западного антисоветизма шестидесятых-семидесятых годов, который выстраивал алгоритм «удушения при помощи объятий»? Нет, таких тонкостей ведения политики едва ли стоит ожидать от многослойного «пирога» нынешней европейской политической элиты. Да и нет ветеранов «холодной войны», которые стали бы востребованы для развития такой стратегии.

Новый диалог не Европы, а части новых европейских политиков, выросших на обломках социализма и капитализма традиционного типа, и есть реализация принципа «стокгольмского синдрома». От национальной своей оригинальной данности этот синдром благополучно перешел к региональному уровню. И стал развиваться с адекватной прагматикой, которая напоминает и ситуацию в политической жизни Беларуси с 1994 года.

Остается спросить самих себя, что будет дальше? А что может быть еще с самими заложниками? Еще крепче симпатизировать своему «контролеру»? И ждать, когда поколение бывших двадцатилетних через десять лет придет к власти с ноутбуками в руках? С «чугунными локтями и резиновой совестью», пользуясь метафорой Ремарка. А он знал свои 20-е годы, чувствовал наступающие 30-е. Для Германии, конечно. Не для Беларуси, естественно. Но исторические параллели полезны для аналитиков. Особенно не для белорусских, которые прошли свой долгий путь в оценках монократической власти и манипулятивного социума.