7 мая в Праге состоится учредительный саммит программы ЕС Восточное партнерство. Отношение российских властей как к самой программе, так и к подключению к ей Беларуси остается неопределенным — с одной стороны, говорится, что Россия приветствует нормализацию отношений Беларуси с ЕС, с другой — высказывается тревога, что ВП станет инструментом передела сфер влияния на постсоветском пространстве. Белорусские власти постоянно подчеркивают, что «соревнование за сферы влияния — это абсолютно неверный способ рассматривать отношения», но, похоже, сомнения остаются, а А. Суздальцев даже предрекает, что в случае участия в пражском саммите лично А. Лукашенко, он будет рассматриваться российским политическим классом как «предатель», подобно Ющенко и Саакашвили. Каким интересам России в Беларуси может помешать Восточное партнерство? Действительно ли для Кремля важно, кто именно будет представлять в Праге Беларусь?
Кирилл Коктыш. Дело в том, что на данном этапе крайне затруднительно оценить не только потенциал, но даже и направленность Восточного партнерства как проекта, чем и определяется, кроме прочего, сдержанность российской оценки. И главная проблема в том, что затруднительно это сделать не только российской стороне, что, в общем-то, неудивительно для позиции наблюдателя, и не только белорусской, что, по идее, уже должно было бы быть странным, поскольку Беларусь обладает статусом участника, но даже и европейской, собственно, и инициировавшей проект. Парадокса, впрочем, никакого тут нет. Надо понимать, что Восточное партнерство изначально задумывалось как паллиатив, как европейская интегративная альтернатива натовскому проекту, изобретенная лично для украинского президента, которая пиарным образом подсластила бы ему горечь провала проекта интеграции в НАТО, и дала бы возможность хоть что-то предъявить на приближающихся президентских выборах прозападному украинскому избирателю в качестве успеха. И уже по ходу развертывания Восточного партнерства, изначально имевшего вполне ограниченное прагматичное предназначение, возникли идеи по его расширению — как в плане включения новых участников, в первую очередь — Беларуси, так и в плане расширения его содержательного наполнения.
Это создает весьма нетривиальную ситуацию. Запущенный проект с потенциально широким кругом неопределенных целей содержит в себе возможности своего качественного переосмысления «по ходу», в первую очередь для восточноевропейских стран: в условиях кризиса те явно будут делать все, чтобы превратить его в источник своего экономического выживания, уже просто потому, что остальные источники «схлопнулись». Соответственно, собственно Европе вряд ли удастся отделаться символической интеграцией, как она изначально планировала, и, возможно, планирует до сих пор — при том, что нечто более серьезное в качестве задачи ей пока не ставилось.
Этим и обусловлена выжидательная позиция Москвы: проблемы ожидаются не от «старой» Европы, а от Европы Восточной, которая по сути обладает только специфическим лимитрофным опытом, когда, во-первых, политические транзакции имеют смысл исключительно как способ извлечения из внешнего контрагента экономического ресурса, и во-вторых, в условиях маневра между двумя внешними контрагентами всегда сводятся к «браме», т. е. к продаже одному внешнему контрагенту возможности специфического доступа ко второму. Иными словами, Москва опасается, и имеет на то все исторические резоны, что Восточное партнерство может усилиями Восточной Европы превратиться в торговлю ею «близостью с Москвой».
В этом плане поездка белорусского президента в Прагу для России будет явным свидетельством того, что Беларусь намерена играть в сближение с Европой всерьез, и в момент обретения этим сближением неких контуров тут же породит встречные российские меры с тем, чтобы последнее осуществлялось не за счет России. В самом общем виде эти меры могут сводиться к обеспечению того, чтобы те привилегии, которыми обладает в отношениях с Россией Беларусь, не могли бы быть ею переуступлены кому бы то ни было третьему, а при невозможности контролировать такую переуступку — к отмене этих привилегий как таковых.
Ситуация, конечно, могла бы быть и кардинально иной. Если бы та же Беларусь предложила — в отсутствие готовой — свою концепцию «Восточного партнерства», которая была бы не культивированием недоверия между Европой и Россией (к чему Восточное партнерство может легко придти вышеупомянутыми усилиями Восточной Европы), а напротив, строительством доверия, то, думается, можно было бы говорить о возможности обретения Беларусью качественно иного политического веса, влияния и статуса, которые позволили бы ей завоевать сильные позиции в Европе при сохранении сильных позиций в России. Однако, это, похоже, требует совершенно иного класса внешнеполитической игры, нежели тот, который может сегодня демонстрировать политический истеблишмент любой восточноевропейской страны.