Амитай Этциони:Спасибо. Я очень рад оказаться здесь, с вами. И я благодарен своему другу Владиславу, который предоставил мне возможность приехать в Россию. Как вы можете догадаться по цвету моих волос, я уже не так уж молод. Но буду с вами откровенен: я ни разу в жизни еще не читал лекций. Я двадцать лет провел в Колумбийском Университете, два года — в Гарварде, был во многих других, но лекций как таковых ни разу не читал. Так что мне на самом деле хотелось бы просто побеседовать с вами. Я скажу несколько вводных вещей. И надеюсь, что после этого будет не просто сессия вопросов и ответов, но диалог.

Сейчас в Америке наступает новый день. Я сказал это, потому что, как я полагаю, вы привыкли к тому, что позиция правительства неизменна, и не ожидаете от него радикальных реформ. Вчера я встречался с представителем вашего правительства, и он всё жаловался на то, что сделало наше правительство. Он говорил о Буше. Но ко мне-то это уже не имеет отношения.

В чем, собственно, изменения? К счастью для меня, мой новый президент, за которого я голосовал и с которым общался лично, сформулировал новый подход одной фразой. Вот что он говорит, обращаясь к другим странам: «Если вы не развиваете вашу политическую систему в том же направлении, что и мы, история будет не на вашей стороне. Но если вы разожмете кулаки, мы протянем вам руку». Я хочу подчеркнуть это: если вы разожмете кулаки, мы пожмем вам руку.

Что это значит? Что мы подходим к нынешней мировой системе с минимальными, но необходимыми требованиями. Это может быть выражено очень простыми словами: если мы никого не убиваем и вы никого не убиваете, мы можем говорить обо всем остальном. Это не значит, что мы не возлагаем больших надежд на демократию, частную собственность и создание институтов, но мы хотим начать с элементарных, базовых вещей. Я описал это в своей новой книге «Security First» («Безопасность прежде всего»). Думаю, вы можете представить себе город, где царит насилие, и вы боитесь выходить на улицу; где убивают банкиров и журналистов. Первое, что вы будете делать в такой ситуации, — заботиться о своей безопасности. В рамках этого есть три базовых предпосылки. Страны не должны угрожать кому-то ядерным оружием, не должны поддерживать терроризм и устраивать геноцид. Это звучит не очень внушительно, мы хотим гораздо большего. Но мы не преуспели даже в этом. Так что мы опять собираемся начать с основ. Это и означает «разжать кулаки». Такая ситуация лучше всего видна на примере Ливии. В 2003-м году Каддафи сделал две вещи. Он прекратил поддерживать терроризм и позволил нам вывезти из страны все оружие массового уничтожения — не взять под наблюдение, а полностью вывезти. Но в отношении прав человека он вел себя чудовищно. Многие мои соотечественники считают, что нам следовало и дальше держать Ливию в изоляции, потому что она не продвинулась вперед в плане демократии и прав человека. Это пример того минимума, который требуется от страны, чтобы мы стали рассматривать ее как надежного, мирного партнера.

Радикальное отличие нынешней американской политики от предшествующей в том, что ранее политика, по сути, сводилась к формуле: «Если вы не демократия, значит, вы представляете собой угрозу нашей безопасности». Администрация Буша руководствовалась теорией, разработанной Фукуямой и другими, согласно которой только демократические общества — как показывает история — способны мирно уживаться. Таким образом, если вы хотите жить в безопасности, нужно привести всех к демократии. А если кто не хочет, его надо заставить. Давайте снова воспользуемся примером. Призыв администрации Буша к Ирану был таким: «Мы хотим, чтобы вы были секуляризованной страной с демократической системой правления». Я провел в Иране 10 дней, причем не только в Тегеране: я бывал и за чертой города, в том числе, посетил город Кум, религиозную столицу Ирана. Кум — это один из священных городов, вроде Мекки и Медины. Многие люди там всерьез, с глубоким религиозным чувством верят в правильность своего жизненного уклада. Они не любят войну. Из-за войны в Ираке гибла их молодёжь. И речь идет не только о Куме; по всему Ирану есть люди, у которых очень сильно развито религиозное чувство. Для них это важно. И они не собираются становиться «американцами» только потому, что на них надавили. Итак, в 2003-м году Иран предложил использовать посредничество Европы, чтобы заключить с США договор о ненападении. Но администрация Буша отклонила этот проект, так как он подразумевал, что в правительстве останутся муллы. Схожая схема прослеживается в Украине и в Грузии: если вы не демократы, значит, вы не будете надежным партнером для мирных отношений. Все это вчерашний день. Думаю, теперь вы видите разницу между такой внешнеполитической стратегией, которая ставит себе целью сменить режим, и такой, которая превыше всего ценит партнерство и сотрудничество. Я хочу затронуть и другие пункты этой темы. Но, может быть, у вас есть какие-то комментарии или вопросы к тому, что я уже сказал? Мы бы могли поговорить немного об этом, а потом бы я перешел к следующему пункту.

Борис Долгин:Хорошо, немного подискутируем. Первый вопрос. Проблема с Ираном была не только и не столько с недемократизмом. Проблема была с ядерным проектом. Более того, даже руководство Буша в середине 2000-х годов согласилось на посредничество Евросоюза. Так ли легко будет, разжав кулаки, решить эту проблему сейчас?

Амитай Этциони:Это очень уместное замечание. Ядерная проблема — это именно тот пункт, по которому мы расходимся. Иран также поддерживает терроризм у себя («Хезбалла», ХАМАС) и даже в Аргентине. Если Иран хочет угрожать ядерным оружием и поддерживать терроризм, достичь мирного соглашения с ним будет невозможно. Но мы более не настаиваем на том, чтобы муллы ушли из правительства. И мы допускаем, что секуляризация и переход к демократии — это не первоочередной шаг.

Михаил: А где вы проводите грань между использованием, скажем, ядерного оружия в качестве угрозы и как гарантии безопасности? И где вы проводите границу между поддержкой терроризма и освободительным движением, как, например, движением Автономии Косово?

Борис Долгин:Если вообще использовать категорию национально-освободительных движений. Условно говоря, для меня это называется иначе — сепаратизм.

Амитай Этциони:Это закономерный вопрос. И я не уверен, что смогу в двух словах дать определение, которое было бы уместным в каждом конкретном случае. Но в принципе я предпочитаю мирные решения. Приведу пример. Если вы посмотрите на то, что ООН предложила евреям и палестинцам в 1947-м году, вы увидите два государства на одной территории с одной столицей на двоих — Иерусалимом, более или менее в соответствии с так называемой «зеленой линией». Любой специалист по Ближнему Востоку, если он не националист, сказал бы вам, что в итоге произойдет именно то, что и произошло. Они убивают друг друга вот уже пятьдесят лет; тратят огромные суммы денег; раненые исчисляются сотнями тысяч, — и всё это безрезультатно. Что касается моего мнения в отношении Грузии и Украины, то им надо выработать свои политические системы. Вопрос в том, как быть с меньшинствами, — но такую проблему вы найдете в любом обществе. Посмотрим на басков в Испании, на миллион палестинцев, живущих в Израиле, на румын в Венгрии, русских в Эстонии. Этот список можно продолжать до бесконечности. Во всех таких случаях можно либо дать им значительную автономию, либо дальше проливать кровь, что, в конце концов, ничего не решает.

Борис Долгин:Нам пока не сказаны главные тезисы. Нам не сказано, как предполагается делать глобальную архитектуру. Так что я бы призвал самоограничиться в выступлениях.

Сергей Магарил, факультет социологии РГГУ: Уважаемый профессор, вы обратили внимание на значимость тех ценностей, в которые верит население Ирана. Безусловно, это очень важно. Но опыт ХХ-го века свидетельствует: не менее значимо то, способно ли население контролировать собственные правящие элиты. В предвоенной Германии население экзальтированно верило фюреру, население Японии верило в божественное происхождение и предназначение Императора. Чем кончилось дело? Национальной катастрофой для этих народов!

Амитай Этциони:Здесь есть разница. Я не собираюсь бомбить страну за то, что у нее не соответствующий нашим желаниям политический режим; я думаю, у каждой страны тот режим, который ей больше всего подходит. Если иранцам не нравится их режим, они должны сами бороться с ним. 70% молодого поколения Ирана не поддерживают нынешнюю религиозную элиту. И реформаторы побеждают на местных выборах уже не первый год. Это медленный процесс, но конечный результат будет соответствовать предпочтениям народа. В случае с Гитлером был геноцид, и в такой ситуации мировому сообществу следует вмешаться. Именно этого мы не делаем в случае с Конго и Суданом — а должны. Переформулируя, можно сказать: пока мы не остановили массовые убийства и насилие, я считаю совершенно неуместным отстаивать права людей на голосование. Согласен, что это минимальный набор требований. Но пока мы не добились даже этого, мы не должны отвлекаться ни на что другое.

Итак, я продолжаю. Модератор очень умен. Он подстегнул меня перейти к следующему, очень сложному пункту нашей беседы. Ситуация в целом такова: национальные правительства в одиночку не могут справиться с возникающими у них проблемами. Мы видели, что финансово-экономический кризис начался в одной стране, а пострадали от него и многие другие страны. Если атомная электростанция взорвется в одной стране, радиоактивные осадки выпадут и в других странах. Если птичий грипп начнется в Гонконге, люди будут умирать и в Канаде. Очевидно, что национальные правительства более не способны решать проблемы, ставшие транснациональными.

Тогда мы попытались воспользоваться старыми методами межнациональной коммуникации: правительства посылают делегации и таким образом стараются договориться. Но это очень медленный и малоэффективный процесс. Приведу в пример международный договор о ядерном оружии. В этом договоре есть ряд значительных упущений, и он должен быть переписан. 188 стран, подписавших этот договор, встречаются раз в пять лет. В последний раз их встреча продлилась две недели, и они всё это время спорили о повестке; в итоге договориться так и не смогли и разъехались по домам.

Сейчас мы в поиске новых институтов, более эффективных в выработке международной решений. Некоторые полагают, что для этого потребуется сформировать глобальное гражданское сообщество. Начиная с 1990 г., было создано более 1000 новых международных гражданских ассоциаций. Например, «Врачи без границ». Я провел на эту тему исследование. Это прекрасные организации, но они могут выполнить лишь небольшую часть необходимой работы. Они слишком маленькие и слабые.

Есть другая идея, и мы должны отметить человека, который ее выдвинул, поскольку она теперь занимается планированием в нашем государственном департаменте. Это Мэри Энн Слотер. Она сформулировала тезис, что люди в различных правительствах, выполняющие одинаковые обязанности, могут неформально работать друг с другом, даже если их правительства не согласны сотрудничать. Предположим, в Женеве соберутся люди, которые занимаются экологией, и создадут тайное общество по защите окружающей среды. Сейчас я, конечно, несколько иронизирую. Конечно, если некие чиновники будут работать не в рамках национальной политики, правительство об этом быстро узнает.

Перспективу, причем, вероятно, безальтернативную, можно увидеть на примере Евросоюза. Я смотрю на ЕС как на эксперимент по созданию международного института нового типа. Я объясню, почему я так думаю, хотя мне и не кажется, что эксперимент идет успешно. Что, в сущности, произошло? Они создали паневропейскую ветвь исполнительной власти, которая принимает тысячи решений самостоятельно, не консультируясь в каждом случае со всеми 27 странами-участниками. Большинство этих решений носят технический или административный характер, так что против таких самопроизвольных решений обычно никто не возражает. Например, ширина железнодорожной колеи в Германии была иной, чем во Франции, и французские поезда не могли ездить в Германию. И решили унифицировать ширину колеи. Это принесло пользу и не вызвало никаких проблем. Но когда дело доходит до более важных решений, напряжение между национальными правительствами и правительством ЕС становится проблемой. И здесь мы подходим к загадке будущего.

Большинство национальных государств — это некие сообщества. И люди готовы пожертвовать чем-то ради своего сообщества, даже умереть за него. Но, как недавно сказал Йошка Фишер, никто не хочет умирать за Европу. Важно то, что не существует «европейского сообщества», обладающего такой же силой и вызывающего такие же преданные чувства, как национальное сообщество. Я приведу еще пример, потому что это очень значимый для меня момент. На что готовы пойти люди ради своего племени, а не чужого? Западные немцы после объединения дали восточным 1 триллион долларов. То есть около 100 миллиардов каждый год на протяжении 10-ти лет. Восточные немцы даже не сказали «спасибо». Они жаловались, что это не то, на что они рассчитывали. Они говорили, что Западная Германия их оккупировала. Если вы попросите Германию дать триллион долларов, скажем, Гватемале или Польше, они даже не подумают, что это шутка; они просто не поймут. Это пример того, как много люди готовы сделать для своего общества, но не для чужого. Еще один пример. Как вы знаете, в США 50 штатов. И раз в год обязательно найдется какой-нибудь докладчик, который встанет и скажет: «Знаете, южные штаты почему-то платят мало налогов, а получают так много денег из федерального резерва. А северные штаты платят много налогов и получают очень мало федеральных денег. Это несправедливо!» На что люди говорят: «Да. Но они же все американцы!»

Поэтому, если мы не сможем расширить это чувство общности за пределы государств, мы не сможем создать такое правительство, какое нам нужно. Именно это вы сейчас наблюдаете на примере Евросоюза. Им не хватает чувства общности. Одни государства не хотят страдать за другие. Таким образом, мы говорим о необходимости самоотверженного сообщества. Как этого достичь? Мы не знаем ответа. Но у нас есть некие начинания. Я хочу подчеркнуть, что я не даю рекомендаций, а только описываю явление. Так получилось, что треть населения планеты говорит на одном языке. Так получилось, что этот язык английский. Мог бы быть и китайский, но сейчас это английский. Это значит, что мы можем проводить встречи с людьми в разных странах и говорить друг с другом без переводчиков, без посредников.

Второе, что у нас есть, — это полемика мировых масштабов о том, что правильно, а что неправильно. Например, почти все страны сошлись на том, что вторжение в Ирак было ошибкой. Всё больше стран соглашаются с тем, что мы должны защищать окружающую среду. Мы видим, что всё больше внимания уделяется правам женщин. Есть консенсус по поводу использования фугасов. Конечно, все эти вопросы еще остаются открытыми, но мы видим начало мирового сообщества. Итак, у нас есть язык, у нас появляются общие ценности, и у нас есть ряд экспериментов по созданию новых институтов. К примеру, Интернет не контролируется национальным или интернациональным правительством; но он при этом саморегулируется на глобальном уровне.

Последний пример. Международный уголовный суд, у которого хватает недостатков, представляет собой, тем не менее, международный институт. Все это — эксперименты. И это только начало. Начало ценностей, языка, институтов; и вероятно, это и есть то направление, в котором нам следует двигаться. Я не хочу сказать, что в результате исчезнут национальные государства. Новая структура не заменит их собой; это будет сообщество нового уровня и правительство, объединяющее руководство национальных государств.

Борис Долгин:Это конец монологической части? Или будут еще части?

Амитай Этциони:Это конец монологической части.

Григорий Чудновский: Благодарю вас за вашу премьеру и великую лекцию, которую вы прочитали в первый раз в жизни. В вашей последней части вы, на примере Европы, сказали, что у них нет чувства общности. И это действительно так. И это почти очевидно. А дальше вы говорили об американцах в развитие этого примера. Говорили о том, что у них есть это чувство, несмотря на южные и северные штаты. Я позволю себе высказать гипотезу, что американцы родились не сразу, а во время двух войн: Войны за независимость и Гражданской войны. И третье событие — это 11-е сентября, когда терроризм потряс Америку. Это было новое рождение американцев. И тогда получается, что, если американцы из разных штатов жертвуют своей жизнью за Америку, даже в чужих государствах, то Европе нужна война для объединения. Евросоюзу. И без этого никакого объединения не получится. Объясните мне этот парадокс, пожалуйста.

Борис Долгин:Маленький комментарий. Одна из основ ЕС — это принцип: «Мы объединяемся вопреки нашей истории и тем войнам, которые в Европе уже были». И не один раз.

Амитай Этциони:Понятие общего врага — это один из способов построения сообщества. Эмпирически это верно. Думаю, вы согласитесь, что во время Второй мировой войны Сталин использовал национализм, чтобы объединить разрозненные группы населения. Но, как мы увидели после войны, это не стало достаточно прочным «клеем», чтобы удержать их вместе. Я не отрицаю, что война может ускорить темпы развития общества. Но нам нужны и положительные цели, к которым бы мы все стремились. Для жителей США, например, это убежденность в том, что мы должны нести свет миру. Неважно, насколько этот принцип правилен или ошибочен; важно, что он объединяет людей и при этом не сводится к борьбе с врагом. Как вы видели во многих плохих фильмах, мы объединяемся перед лицом опасности. И эта опасность — ядерное оружие.

Сергей Мозговой:Хотелось бы коротко услышать не только о контурах новой глобальной архитектуры, но и о признаках смены мировой политики. Когда вы привели в качестве примера то, что нынешняя администрация США уже не обращает внимание на то, есть ли муллы в правительстве Ирана, это частный пример. Это не гарантия смены международной политики. G 20, которое прошло вчера, показало, что систему менять никто не хочет, а только хотят подмарафетить гнилой дом.

Амитай Этциони:Изменения прекрасны, пока всё идет так, как нам нравится. Некоторые представители администрации Буша хотели бы изменить здешнее правительство. Хотя некоторым из вас, наверно, хотелось, чтобы так и было, но, думаю, вам бы вряд ли понравилось то, что они бы установили вместо нынешнего правительства. Важно, каким способом осуществляются перемены. Если вы будете вести переговоры, если вы хотите прийти к соглашениям, если вы можете убеждать друг друга, как мы убедили Ливию без единого выстрела, это соответствует моим ценностям. Но я не хочу бомбить страны с подлодок и ракетами, только потому, что не согласен с ними. И я не хочу, чтобы вы делали это. Это звучит просто и незначительно, но если бы мы добились хотя бы этого, у нас уже было бы больше денег и энергии для решения других проблем. Я хочу подчеркнуть, что мы не можем даже прийти к соглашению в случаях вроде Конго и Судана. Если мы не можем остановить геноцид, меня не беспокоят проблемы дорожного движения. Есть много и других проблем. Я думаю, нам стоит начать с того, чтобы не было массового уничтожения людей. Я не говорю что убийство одного или двух человек — это нормально. Но я имею в виду такие случаи, как в Японии, когда мы уничтожили целый город; то, что может завтра произойти с Тель-Авивом; что творится в Судане. Только когда мы прекратим массовое уничтожение людей, мы сможем перейти к следующему шагу. Сейчас существуют страны, где насилие над женщинами и притеснение несогласных — это часть внутренней политики. Я хочу, чтобы сначала внимание уделяли таким фактам, а уж потом говорили о свободе слова. Значит ли это, что я противник свободы слова? Никоим образом. Но я считаю, что нужно начинать с основ. Не случайно г-жа Хиллари Клинтон в Китае ничего не говорила о правах человека. Новая администрация США прежде всего будет концентрироваться на вопросах безопасности.

Эдуард Якубов: Первый вопрос касается ЕС. Для демократии очень важен принцип разделения властей. В рамках национального государства понятно, как это делается. Как это осуществить в рамках ЕС? Как бы вы сформулировали в Европейской Конституции принцип разделения властей? Второй вопрос. Недавно профессор Дипломатической Академии Панарин дал интервью «Известиям», предложив новую глобальную архитектуру, в которой вообще нет места для США. Как вы это оцениваете?

Амитай Этциони:Первое. У ЕС есть Европарламент, который избирается напрямую. Имеется Европейский Суд и Еврокомиссия. То есть они имеют базовые элементы разделения власти. Конечно, большую часть работы еще только предстоит выполнить. Но они движутся к тому, чтобы создать демократическое государство нового уровня.

Второе. Некоторые говорят о евро-российско-китайской коалиции. Я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что пока европейцы не выработали общую позицию даже в рамках Евросоюза. Поэтому в результате даже решили не создавать министерства иностранных дел. Так что такие проекты меня не слишком беспокоят.

Евгений Тесленко: О базовых ценностях и структурах. Если говорить серьезно, что представляют из себя те группы интересов, которые формируют реальную повестку дня, что новая администрация может с ними сделать? Например, сейчас говорилось об Иране. Но понятно, что демократия, муллы в правительстве и даже атомное оружие — это важные вещи, но вторичные. А первичная вещь — это нефть и контроль за коммуникациями Персидского Залива. Еще один момент. При выстраивании диалога рядом с вами есть не только переводчик, но и модератор. Представляете, как все усложняется. Итак, есть реальная группа интересов, которая нуждалась в Персидском заливе, нефти. Есть другая группа интересов — ВПК США, которые вынужден был доказывать свою необходимость. Далее. Сжатый кулак. Это эмитентный центр ФРС США, который может печатать. А что значит «протянутая рука»?

Борис Долгин:Имеется вопрос о нескольких разных силах. И о том, как это соотносится с идеями новой администрации.

Амитай Этциони:Спорить всегда полезно, главное, чтобы кулаки были разжаты. Я отвечу на ваши вопросы. Да, нефть — это проблема. Да, у нас есть экономические интересы. Да, у нас есть военные группы, есть нефтяные компании, есть профсоюзы, есть этнические группы: еврейские, армянские сообщества, даже растущее сообщество палестинцев. То есть у нас очень много групп с различными интересами. И все они имеют влияние на правительство. Так получилось, что нынешнее правительство некоторым из них идет навстречу. Например, сейчас повышаются налоги, взимаемые с нефтяных компаний. Но важнее всего то, что у нас, в конце концов, есть и национальные интересы. Я был на аналогичном собрании в Берлине. И мне сказали, что мы вторглись в Афганистан только из-за нефти. Мне пришлось сказать им, если в Афганистане и была какая-то нефть, то, наверно, это мы ее туда и привезли. В самом Афганистане нет нефти. Так что мнение, будто всё из-за нефти, несколько упрощает картину. Что более важно с демократической стороны — это различные группы интересов, которые влияют на результаты выборов и которые зачастую вступают в конфликт между собой, как, например, в случае с профсоюзами. Например, мы оставим автомобильную промышленность, хотя было бы неплохо ее закрыть. И у нас очень много разных интересов, и нефтяные компании — в числе важнейших. Но, в конце концов, у нас есть и коллективные национальные интересы, как, например, в очевидном случае с Афганистаном. Что касается вопроса о ФРС, то это некорректный вопрос. ФРС является лишь инструментом в руках правительства.

Евгений Тесленко: ФРС не является инструментом правительства. Ей же владеет группа частных лиц.

Амитай Этциони:Это неверно.

Григорий Глазков: Какие национальные интересы есть у США в Афганистане?

Амитай Этциони:Первая угроза безопасности — а также вторая и третья, — это сочетание терроризма и ядерного вооружения. Это то, о чем мы действительно беспокоимся. Террористы находятся в Афганистане и Пакистане. Они работают вместе. В Пакистане есть ядерное оружие. И поверьте, именно это лишает нас сна по ночам. Мы готовы отдать любую нефтяную компанию за то, чтобы у них не было ядерного оружия. Есть еще одна страна, которая вызывает у нас сильное беспокойство, — страна, где имеется 10 000 единиц тактического оружия, находящегося очень близко к границам исламских республик. Эта страна зачастую не справляется с коррупцией. Она же располагает огромным количеством материала для создания ядерного оружия. Если вы, как и я, прежде всего, беспокоитесь о жизни, тогда вас насторожит такая страна, как Северная Корея, с ее сумасшедшим диктатором, который тестирует ракеты дальнего действия и имеет около 200 ядерных боеголовок. Вы упомянули 11-е сентября. 11-е сентября, конечно, стало для нас одним из важнейших моментов. Мы не хотим, чтобы нашу родину опять стали бомбить. Что бы вы ни говорили о группах интересов и о лоббировании, — да, это всё существует. Но если вы примете во внимание тот факт, что мы любим своих детей, вы поймете, о чем я говорю.

Марина Золотухина: Где можно предположить большее сопротивление при продвижении к новой архитектуре? По границам этнической идентичности или по границам национальных государств? При движении к созданию мирового сообщества и т. д.

Амитай Этциони:Не уверен, что правильно понял вопрос. Отвечу, как понял. Что сделали британцы с шотландцами и валлийцами? Они предоставили им больше автономии. Это называется деволюцией. Я думаю, что в этом направлении надо двигаться и всем нам. Например, я считаю, что Испания должна предоставить баскам больше прав. Это то, что Канада сделала в отношении Квебека, и такой подход всех удовлетворил. Конечно, при этом возникают проблемы, потому что культурные различия вступают в конфликт с правами человека, например с правами женщин. Если бы я стал углубляться в подробности, у нас бы получился прекрасный семинар длиной в неделю. Говоря коротко, я считаю, что решение таких проблем следует искать, технически говоря, в федеральной структуре, где этнические сообщества получают больше автономии. Благодарю вас за ваше терпение. Вы можете писать мне на электронную почту.