Участники:
Мікола Крывальцэвіч, кандыдат гістарычных навук, археолаг, спецыяліст у першабытнай археалогіі Беларусі, адзін з удзельнікаў экспертнай групы па эксгумацыі магіл у Курапатах (1988 г.)
Яков Басин, историк, публицист, факультет международных отношений БГУ
Леанід Маракоў, аўтар сайта http://www.marakou.by/by/index.php, прысвечанага ахвярам рэпрэсіяў
Вячаслаў Сіўчык, старшыня секцыя «Мемарыял» Беларускага дабраахвотнага таварыства аховы помнікаў гiсторыi i культуры
Игорь Кузнецов, кандидат исторических наук, доцент факультета международных отношений БГУ, историк репрессий
Владимир Романовский, заместитель председателя секции «Мемориал» Общества охраны памятников истории и культуры, происходит из семьи репрессированных, родился в ГУЛАГе
Инна Хатковская, культуролог, преподаватель факультета социальных наук ЕГУ, http://ehu.lt/
Елена Минченя, социолог, преподаватель ЕГУ, Центр гендерных исследований, http://gender-ehu.org/
Дмитрий Коренко, культуролог, преподаватель ЕГУ, факультет социальных наук, программа «Медиа и коммуникации», соредактор интернет-журнала «Новая Европа»
Модератор:
Ольга Шпарага, соредактор интернет-журнала «Новая Европа», кандидат философских наук, доцент ЕГУ

Ольга Шпарага: Вместе с Игорем Кузнецовым я являюсь инициатором этого обсуждения. Наша встреча проходит в рамках серии круглых столов, проводимых совместно интернет-журналом «Новая Европа», журналом «ARCHE» и сайтом экспертов «Наше мнение». Идея столов в том, чтобы эксперты из самых разных областей сделали свои рекомендации для исследователей, политиков, широкой общественности, т. е. обозначили темы и сформулировали вопросы, которые считают принципиально важными для анализа и конструирования современного беларусского общества. На одном из последних круглых столов, посвященном теме публичности http://n-europe.eu/article/2008/12/17/belarusskoe_obshchestvo_skvoz_prizmu_issledovanii_publichnosti, мы затронули тему влияния на наше сегодняшнее общество того, что происходило в Беларуси в период сталинских репрессий. Возник вопрос, насколько исследуется сегодня этот период и, более широко, насколько значимой является тема исторической памяти для современных социальных, политических и прочих исследований Беларуси? В этой связи хотелось начать с общей формулировки темы и проблемы исторической памяти в Беларуси периода сталинских репрессий. Первый вопрос, который в этой связи возникает: как, с помощью каких понятий и подходов следует обращаться к этой теме? Следует ли это делать междисциплинарно? Одна из центральных задач обсуждения состоит в том, чтобы показать, что эта тема является важной не только для понимания нашего прошлого, но и для конструирования нашего настоящего, что работа с исторической памятью определяет наше настоящее не меньше, чем актуальные политические и культурные процессы.

Вячаслаў Сіўчык: Рэч у тым, што секцыя «Мемарыял» як раз займаецца аднаўленнем гістарычнай памяці і ўшанаваннем памяці ахвяраў рэпрэсіяў. Калі ж мы кажам з вамі пра Беларусь у адрозненне ад Заходняй Еўропы, якая амаль што не сутыкнулася з жахамі камунізму, і ў адрозненне ад Расіі, якая амаль што не сутыкнулася з жахамі нацызму, — калі мы кажам пра Беларусь, то мы мусім даць у першую чаргу нейкую характарыстыку тым уладам, якія былі тут у ХХ ст. І мы можам канстатаваць, што ўсе рэжымы, якія былі на тэрыторыі Беларусі, былі аднолькавыя ў тым, што ўсе яны праводзілі палітыку этнацыду, — што царская Расія, што міжваенная Польшча. Але былі два рэжымы — сталінскі камунізм і нацысцкі гітлерызм, — якія проводзілі палітыку генацыду. У Беларусі немагчыма разглядаць толькі тэму сталінскіх рэпрэсіяў, не звяртаючы ўвагу на тое, што была яшчэ адна таталітарная махіна, якая праехала па Беларусі.

ОШ: То есть можно зафиксировать, что, работая с исторической памятью, необходимо обращаться к характеристике власти, анализировать различные ее формы и периоды, изучать репрессивную машину и ее специфику и то, что позволяло ей осуществлять геноцид. И этим может и должна заниматься, к примеру, социальная и политическая философия.

Леонид Моряков: Мы должны понимать в целом панораму: у людей, живущих здесь, искажены гены. В каждой семье кого-то арестовали. Люди были запуганы, по ночам не то что спать — дышать боялись. И всё это передавалось из поколения в поколение. А прошло-то всего два поколения. В 1929–1930 гг. Беларусь была полигоном для экспериментов. В России 1930 г. — грабеж крестьян, т. н. «кулаков»; в Беларуси в 1929 г., т. е. на полгода раньше. В России вторая волна репрессий и арестов пришлась на 1934 г., в Беларуси — на 1932–1933 гг. Там разрешено избивать заключенных в 1937 г., у нас негласно разрешено на год раньше, с сентября 1936 г. Тогда уже Беларусь была полигоном советской репрессивной политики, как следует из моих исследований. Стоит также отметить, что репрессии в Беларуси носили более массовый характер, чем в России, что было обусловлено ее транзитным положением.

Владимир Романовский: Следует понять, чем это наследие оборачивается для общества. Общество должно научиться читать историю с точки зрения своей платы за ту власть, которую оно создает. Эта цена должна быть «проставлена» на тех или иных исторических событиях, действиях власти в публично понятных, чувственных формах (как торговая этикетка) и служить одним из средств задачи восстановления памяти. Своими акциями мы хотим показать: за что и какими жертвами пришлось заплатить.

Во-вторых, возникает вопрос, почему здесь были такие репрессии? Крепостное право не закончилось в ХІХ в. или в 1970-х гг., когда выдали паспорта крестьянам. «Гениальность» Владимира Ильича и состояла в том, что он крепостное помещичье право заменил на государственное. И это постоянно определяло психологию людей. Если в Англии я задаю вопрос: «С каким ощущением ваши дети выходят в мир, в жизнь?», то мне отвечают: «С ощущением свободы, что они защищены, свободны в своем выборе». А у нас выходят в жизнь с напутствием: «Не высовывайся».

Уходя от нынешних ура-патриотических советских штампов, связывая исторические события с действиями и судьбами людей, мы хотим увеличить значимость и ответственность общества в истории. Ибо, в конце концов, вольно или не вольно, но оно определяет, чтo у него за власть, какова была история и какая будет история у его потомков.

ОШ: Если перефразировать, то те позиции, которые мы занимаем, та власть и те ценности, которые мы выбираем, следует рассматривать не только в узком контексте настоящего, но и в более широком контексте — прошлого и будущего.

Елена Минченя: Я хотела бы вернуться к понятию исторической памяти и зафиксировать тот момент, что история конструируется. Очевидно, что есть много разных вариантов того, что же было. Есть официальная позиция, которая состоит в замалчивании или неведении, и есть альтернативные позиции, которые пытаются говорить о другой истории. Я думаю, что в этой связи нужно говорить об определенной работе по созданию памяти.

Мікола Крывальцэвіч: Гаворку таксама варта весці пра тое, што нашае грамадства доўгі час жыло і выхоўвалася на штучных, г. зн. прыдуманых у савецкія часы каштоўнасцях, вельмі часта створаных дзеля вынішчэння традыцыйнай маралі і чалавечай годнасці. Тых, хто жыў сапраўднымі каштоўнасцямі, проста знішчалі. І цяпер гэтае грамадства трэба вярнуць да рэальнасці, у тым ліку і да рэальнасці ў разуменні таго, што было з намі раней. Мне здаецца, што асноўнае значэнне цяпер у Беларусі мусіць належаць грамадскай ініцыятыве, мусяць стварацца дзейсныя грамадскія інстытуты, якія будуць працаваць практычна паралельна з усімі дзяржаўнымі інстытутамі, бо апошнія працуюць толькі на выкананне волі ўладных структураў. Гэтыя паралельныя структуры мусяць займацца і гісторыяй, і ўшанаваннем памяці, і аднаўленнем страчанай рэальнасці, і выхаваннем людзей. Праблема ўся ў тым, як стварыць такія грамадскія інстытуты. Курапаты, як і многія іншыя дэмакратычныя рэаліі нашага жыцця, паўсталі практычна дзякуючы грамадскай ініцыятыве. Разам з тым курапацкі досвед паказвае, што тэарэтыкаў было шмат, але як працаваць з людзьмі, як рэалізоўваць ідэі на практыцы, як рабіць чорную працу — такіх ініцыятываў было значна менш.

ОШ: Согласна, что нужно формулировать задачу по созданию новых общественных институтов, которые бы опирались на ценности, отличные от советских. И что необходимы общественные инициативы, которые бы втягивали общество в работу с исторической памятью. И в этом нам может и должна помогать молодежь. Вопрос в том, насколько молодые люди ощущают, что необходимо этим заниматься, и как они могут выйти к этому пласту, если об этом не рассказывают в университетах, школах, по телевидению. Значит, возникает дополнительная задача: нужно сформулировать проблему исторической памяти на современном языке, апеллируя к молодым поколениям. Мне как философу кажется, что одно из важных измерений, которое может сделать эту тему значимой и для молодежи, — это вопрос о страхе: страхе политического участия, гражданского участия, вообще активной жизненной позиции, страх, который имеет также вид апатии и равнодушия. Я думаю, что в этом ключе мы можем обсудить, как историческую память сделать актуальной, как разъяснить, что она важна.

Вячаслаў Сіўчык: І на базе чаго. Бо ў гісторыі Беларусі ёсць вельмі моцны маскоўскі погляд, ёсць іншыя погляды, і дастаткова слабы беларускі. Напрыклад, калі мы кажам пра ХХ ст., то практычна ўсе сённяшнія падручнікі — гэта вольны пераказ кароткай гісторыі ВКП (б), асабліва датычна рэпрэсіяў. Нават сама назва «Вялікая айчынная вайна» — абсалютна дзікая для Беларусі. Беларускі гістарычны погляд таксама цалкам вычышчаўся рэпрэсіямі, і мы дайшлі да таго, што большасць людзей майго веку спакойна распавядала пра Пятра І, бо гэта было неабходна ведаць любому інтэлігентнаму чалавеку ў СССР, нават не думаючы, што Пётр І не быў кіраўніком дзяржавы, на тэрыторыі якой жылі іхныя продкі.

У аўтарытарным рэжыме не існуе шляхоў камунікацыі з насельніцтвам, і таму мы проста не можам данесці тыя каштоўнасці, якія хочам. Рэальна гаварыць можна было б пра эліту, пра працу, накіраваную на тыя інфармацыйныя рэсурсы, якія даходзяць да людзей-карыстальнікаў інтэрнэту. Для ўсяго астатняга трэба іншая сістэма ўлады.

ОШ: Вопрос в том, достаточно ли просто информировать, или же нужно выработать какие-то понятия, подходы, чтобы на эти проблемы обращали внимание? В интернете много чего можно найти сегодня. Кроме того, недостаточно просто перечисления дат — необходимы ещё проблематизация и подходы, которые бы зацепили людей за живое.

Владимир Романовский: Мне кажется, что постановка вопроса об исторической памяти — это хвост проблемы. А проблема лежит гораздо глубже. По большому счету всё начинается с вопроса о патриотизме: что под этим понимается и как он формируется. Одной из задач секции «Мемориал» мы видим формирование местной, локальной памяти.

Инна Хатковская: Для меня проблема исторической памяти видится не в попытке выстроить всеобъемлющую объективную картину (статистики, цифры и т. д.), но скорее как множественность локальных, частных, индивидуальных историй. Я говорю скорее не о биографиях, а о личных историях, описаниях повседневности. Вопрос также в существовании этой информации в данном историческом контексте. Мы говорили о том, как это сделать доступным, понятным и интересным. И в этом смысле вопрос о репрезентации этой исторической памяти, о коллективных репрезентациях, будь то в интернете, в печатном виде или в визуальных продуктах, — это достаточно важный момент, потому что нам действительно нужно искать способы, когда это становится доступным: и не в смысле открытых архивов, в которых можно работать, а доступным в смысле языка, на котором эта информация представляется.

Игорь Кузнецов: Первая проблема исторической памяти в Беларуси — в ее отсутствии. Для жителей Беларуси это не является актуальной проблемой. Поэтому сегодня мы говорим о создании, формировании, восстановлении исторической памяти. Следует определить, с какой категорией и чтo следует делать — создавать, формировать или восстанавливать. Например, когда я в БГУ 10 лет назад спрашивал на факультете международных отношений, знают ли они, что такое Куропаты, то кто-то говорил «я там был», «я это видел», аудитория реагировала активно. Несколько лет назад задаю тот же вопрос. Практически не было тех, кто про Куропаты слышал. И в этом году я снова задал этот вопрос — молчание в аудитории, один студент говорит: «Это горы, наверное». Я задаю вопрос десять лет, и динамика неутешительная. Книги по истории уже многие не читают. В 2008 г. мы с режиссером и оператором Галиной и Владимиром Самойловыми сняли три документальных фильма по проблематике сталинских репрессий: «Куропаты — дорога смерти», «Линия Сталина»: гордость или позор», «НКВД-гестапо: братья по крови». По итогам их показа стало заметно, что для студенческой аудитории визуальные образы срабатывают лучше, чем просто разъяснение каких-либо исторических событий. Таким образом, следует помнить об адресности аудитории и ограниченности наших возможностей. Мы собрались затем, чтобы понять, как объединить усилия и философов, и культурологов, и тех, кто работает в других направлениях. Возможно, нужно пробудить интерес к этой проблеме другими формами и методами. Информационными методами мы уже не можем это сделать. Проблема актуальная, требует конкретики и новых форм действия, консолидации усилий.

Дмитрий Коренко: Мне также кажется, что необходим трезвый анализ ситуации. К сожалению, действительно приходится констатировать скорее полное отсутствие исторической памяти в Беларуси, чем какие-то отдельные проблемы с ней связанные. Нет этой памяти, или, по крайней мере, мы можем говорить, что общество в целом не ощущает в ней потребности. На одном из прошлых круглых столов (http://n-europe.eu/article/2008/08/04/evropeiskie_tsennosti_v_belarusi_istoriya_mutatsii_i_raskolov_ii) мы уже отметили такую специфическую характеристику, как прерывистость памяти в Беларуси.

В ситуации исторической и культурной амнезии общества, по-видимому, единственный возможный вариант — это адресация пусть и к узкому, но заинтересованному кругу специалистов: от историков до политологов и философов. Однако при этом крайне важно, чтобы эта проблематика звучала современно, — как в национальном, так и международном контексте. И здесь я соглашусь с тем, что попытка вписать это в контекст идеи патриотизма, как определенной ответственности или знания всех аспектов истории своей страны, является продуктивной. Используя понятие исторической памяти можно пытаться переопределять понятие патриотизма, с которым так увлеченно заигрывает сегодняшняя власть. Важно также, чтобы методика подачи этого материала по возможности избегала ориентации на логику конфронтации, которая дальше может интерпретироваться как оппозиционная, в результате вызывающая реальное отторжение и подавление со стороны власти.

Мікола Крывальцэвіч: Але мне здаецца, канфрантацыі пазбегнуць немагчыма. У сістэме тых грамадскіх узаемадачыненняў, якія сфармаваліся ў нашай краіне, яна будзе заўсёды прысутнічаць. Калі ўладныя структуры пабачаць, што ствараецца штосьці альтэрнатыўнае і больш дзейснае, то яны будуць у яшчэ большай ступені ўступаць у гэтую канфрантацыю і перашкаджаць дзейсным ініцыятывам — ўлады ж існуюць менавіта на тым, што душаць гэтую памяць. Канфрантацыі вялікай няма з той прычыны, што з нашага боку няма такіх дзейсных ініцыятываў, якія маглі быць ім годнай і рэальнай альтэрнатывай. Калі ж казаць пра праблему памяці, то мне здаецца, што спачатку трэба вярнуць гісторыі статус навукі і паказваць, што мінулае для людзей было і застаецца заўсёды актуальным — праз разуменне таго, што было з намі раней, мы зможам зразумець, што адбываецца цяпер. Разуменне прычынаў і сістэмы бальшавіцкіх рэпрэсіяў — ключ для адэкватнага ўспрымання сучаснага беларускага жыцця. Зразумела, што неабходна вяртаць пачуццё гістарычнай памяці праз паказ цеснай сувязі паміж мінулым і сучасным. Нельга таксама не закрануць праблему вывучэння, аднаўлення і ўшанавання ў Беларусі гістарычных могілак і іншых месцаў масавых пахаванняў. Мы не ствараем гісторыі сваіх могілак! Кожны нябожчык мае быць ушанаваны, памяць пра яго мусіць жыць. Так будуецца вечная сувязь пакаленняў у здаровым грамадстве. Мы казалі ўжо пра лакальную гісторыю, і адным з яе аспектаў маглі б быць пошукі старых пахаванняў, аднаўленне іх і аднаўленне іх гісторыі, напісанне радаводаў, генеалагічныя пошукі і г. д.

ОШ: На это можно заметить, что сейчас среди молодежи набирает силу такое направление исследований, как урбанистика, — и в ЕГУ, и в качестве локальных проектов в Интернете и печатных журналах. Это свидетельствует о росте интереса к исследованию города и городского пространства. И обращение к проблеме захоронений и могил может стать направлением внутри исследований города. Дмитрий Коренко уже говорил о том, что нужны какие-то обходные маневры, которые позволят нам исследовать важные проблемы и при нынешнем режиме. Обходные маневры — это воссоздание локальных историй и историй повседневности, урбанистика, работа с четкими целевыми аудиториями, и можно попробовать придумать еще целый ряд.

Яков Басин: На мой взгляд, история имеет и светлые, и темные стороны. Власти и историки усиленно уходят от трагических, темных страниц. И их сложно переубедить, потому что они тоже прекрасно понимают: воспитание через обращение к трагическим страницам прошлого поднимает национальное самосознание. А для авторитарной и тоталитарной власти подъём национального самосознания смертельно опасен. И поэтому тоталитарная власть будет душить его и делать всё, чтобы нивелировать любые человеческие особенности — историческую память, национальные черты и так далее. Другая важная вещь: в 1948 г. была принята Женевская Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказания за него http://www.ushmm.org/wlc/ru/article.php?ModuleId=10007095. Я считаю, что начинать надо с дефиниций. Мы до сих пор в сознании людей не разделили понятия «коммунизм» — «большевизм», «террор» — «геноцид». Советская власть началась с геноцида царского офицерства, крупной буржуазии, потом начался геноцид священнослужителей, за ним последовал геноцид кулачества и меркобуржуазной среды, потом геноцид остатков политических партий. Всё это случаи геноцида, т. к. в дефиницию геноцида входит уничтожение по политическим, национальным, религиозным и др. мотивам. В дефиницию геноцида не входит одно — «социальные мотивы». Советский Союз в 1948 г. заявил: «Если „социальное“ будет добавлено, мы не подпишем эту конвенцию». Поэтому действия советской власти по отношению к остальному населению квалифицируются как террор. А если бы слово «социальное» было в Конвенции, то тогда большевистскую власть следовало бы судить за геноцид, т. к. это международное преступление. И пока мы эти два понятия не разделим, пока мы не уложим в сознании, что террор и геноцид — это две разные категории, мы не сможем ничего в этом отношении добиться. Именно поэтому важно начинать с методологии.

ОШ: До этого целый ряд экспертов высказался, что в нынешних условиях следует работать на локальном уровне, дифференцируя аудиторию, работая с разными группами по-разному. Так, можно работать с пластом локальных историй на уровне исследований города. Также было отмечено, что очень важна форма подачи материла. Но Яков обратился к другому пласту, обратив внимание на то, что необходимы комплексные исследования, опирающиеся на четкие определения понятий. Это та работа, которая должна осуществляться в исследовательских институтах, университетах. И встает вопрос, как это можно делать в современных условиях? Или, что касается комплексных исследований, мы пока можем формулировать задачу на будущее, когда появится возможность ими заниматься?

Вячаслаў Сіўчык: Усё роўна нам трэба працаваць і на нацыянальным узроўні. Напрыклад, адна з мэтаў нашае секцыі — гэта выбудаванне пэўнага сімвалічнага шэрагу, які пакрыў бы тое ж ХХ ст. Калі казаць канкрэтна, то гэта «валадарка», «амерыканка», Курапаты, Трасцянец, Хатынь, Катынь, Бяроза Картузская, Дражна і г. д. Але ўсё зводзіць толькі да лакальнага ўзроўню нават у нашых умовах проста немагчыма. Я не супраць лакальнага ўзроўню ці канстатацыі таго, што з 1970 г. беларусы сталі ўжо гарадской нацыяй. Але нам абсалютна неабходна працаваць і на нацыянальным узроўні, і мы мусім адпаведна нашым сілам паставіць сабе задачу і не зводзіць гэта ўсё да пытання «ўлада» — «апазіцыя». Гэта важнае пытанне, але на сённяшні момант яно дастаткова неістотнае. Як гісторык я дылетант, я эколаг па прафесіі ды аб’ездзіў усе сельсаветы Беларусі. І шмат што з таго, з чым я зараз выступаю ў медыях, — гэта тое, што простыя людзі расказваюць. Таму вы маеце рацыю, лакальныя акцыі патрэбныя. Але ж нам трэба прайсці ўвесь шлях, і пытанні мусяць быць сфармуляваныя на нацыянальным узроўні і пасля ўжо толькі апусціцца на лакальны ўзровень.

Владимир Романовский: Всё-таки, когда мы определяем общественное самосознание в целом, то должны обратиться к его корням. И с этой точки зрения возникнет вопрос о человеческой природе. Человек — эгоист от рождения, потому что в него природой заложена функция самосохранения. Его система ценностей и «табу» строятся в первую очередь на том, что непосредственно его окружает. Чем абстрактнее предлагаемая (навязываемая: напр. «мой адрес не дом и не улица…») ценность, тем больше лицемерия. И это объясняет, зачем же нужна локальная история и на кого она направлена. Она направлена на воспитательный процесс — и это требует методологической проработки. Знакомство с локальной историей человек начинает по крохам — «от печки», начиная понимать, чтo есть история, и чтo есть ответственность, и чтo есть общество. Поэтому я могу согласиться, что локальное измерение — базовое. И если обсуждать, каким же образом подавать историю на локальном уровне, то совершенно правильно мы говорим о периоде репрессий, как весьма наглядно ужасающей, личной исторической цене граждан за мракобесие власти. Здесь очевидно нужно копать глубже, чтобы выбить из сознания этого Петра I, сломать хребет милитаризированному патриотизму.

ОШ: Мне показалось, что был зафиксирован целый ряд важных аспектов. И все же есть противоречие между тем, сделать ли нам акцент на среднем уровне или даже локальном и думать о работе с различными аудиториями, определить, как сделать для них важной и доступной тему исторической памяти, соответственно, и сами исследования ориентировать именно на этот уровень. Или всё-таки историческая память должна формулироваться на национальном уровне (но не совсем понятно, как сегодня это делать в отсутствии доступа к системе образования и т. д.?). В качестве вывода можно зафиксировать, что как минимум есть эти две задачи, и был предложен целый ряд соображений, что можно делать на национальном и на локальном уровнях.

Вячаслаў Сіўчык: Я не зусім разумею, чаму ідзе супрацьстаянне лакальнай і нацыянальнай. Я практык і ўвесь час мушу працаваць на лакальных акцыях у межах нацыянальнай канцэпцыі — я кажу пра маю працу ў якасці старшыні секцыі «Мемарыял». Ці то мы праводзім навукова-практычную канферэнцыю па беларускім Галадаморы, ці то ставім крыжы ў Дражне — гэта ўсё лакальны ўзровень, але ж ён абсалютна нармальна існуе ў беларускай канцэпцыі, беларускім поглядзе на тое, што адбывалася на нашай зямлі пад рознымі акупантамі. Хоць улады Беларусі і змагаюцца з гэтым поглядам, але ж альтэрнатыўныя напрацоўкі ўсё ж такі прарываюцца. І ў дзяржаўных шэрагах ідзе пэўная каша. Гэта адбываецца таму, што Беларусь па раёнах неаднародная, усё залежыць ад таго, хто кіруе. І з боку ўлады адбываюцца як беларускія акцыі, так і адкрыта антыбеларускія. Нашая задача як грамадзянскай ініцыятывы — не рабіць асабліва штучных бар’ераў, а спакойна, крок за крокам, спрабаваць праз лакальны ўзровень выпрацоўваць нармальны сімвалічны шэраг і нашае нацыянальнае бачанне таго, што з намі рабілі ў ХХ ст.

Пра адну частку праблемаў абсалютна слушна казаў спадар Якаў. Нам сапраўды трэба разабрацца з інструментарыем. І яшчэ вельмі важна мець рэальныя напрацоўкі, у тым ліку і па лічбах. Бо мы не можам быць унікальнаю нацыяй у Еўропе, якая не можа нават адказаць, колькі людзей яна страціла за ХХ ст. Вельмі добра, што сённяшняя сустрэча адбылася, бо мы абазначылі шэраг тэмаў, якія маглі б дапамагчы больш сістэмна працаваць. Выйсцем са шмат якіх пытанняў было б проста стварэнне агульнанацыянальнага каталогу і па мясцінах, і па людзях, калі мы кажам пра рэпрэсіі. Вядома, для гэтага патрэбныя інстытуты, але ж у гэтым кірунку мы таксама пачынаем працу. Бо хаця б забяспечыць яе канцэптуальна мы можам. І гэта зусім не пярэчыць таму, што вы кажаце пра лакальную гісторыю.

Яков Басин: Я хотел бы перевести всё в практическое русло. Два года назад мы с Игорем Кузнецовым издали 3-томник «Репрессивная политика советской власти в Беларуси», и сегодня готовится еще два тома. Я предлагаю в одном из этих томов сделать раздел «Актуальные проблемы изучения сталинских репрессий» и предлагаю всем, кто участвовал сегодня в теоретическом споре, принять участие в разработке рубрики. Я готов отредактировать и разместить все эти материалы — в виде публицистики, научных статей и т. д.

Мікола Крывальцэвіч: У справе вяртання гістарычнай памяці гаворка ідзе найперш, несумненна, пра моладзь, бо ад гэтага будзе залежаць, што далей будзе рабіцца ў Беларусі. Вяртацца да гэтае памяці трэба, найперш, праз пошук у гісторыі сувязі з тымі падзеямі, якія служаць мастом для разумення сучасных рэаліяў, г. зн. працэсаў ад якіх залежыць лёс маладых ды іхнае паўнавартаснае жыццё. Праз разуменне маштабаў і прычынаў сталінскіх рэпрэсіяў абавязкова прыдзе жаданне падтрымаць дэмакратычны працэс. Важна таксама пры гэтым зацікавіць людзей лакальнаю гісторыяй, сямейнымі хронікамі, радаводамі, пошукамі пахаванняў сваіх продкаў, г. зн. той гісторыяй, якая праходзіць непасрэдна праз іх.

Дмитрий Коренко: Я бы хотел подчеркнуть аспект методологии и проработки понятий, который, исходя из нашей сегодняшней беседы, мне показался крайне важным. Как заметил Яков, необходимы очень четкие дефиниции. Когда они будут сформированы, людям будет проще понимать как свою историю, так и свою современность. Четкость определений важна, поскольку они определяют язык самоописания. Отсутствие четкого языка самоописания порождает отсутствие артикуляции этой проблемы для себя как своей. И это даже не столько касается работы с молодежью, сколько научных и околонаучных кругов, которым необходимы корректные дефиниции проблемы. Наконец, важным в сегодняшней ситуации кажется также работа с международным научным сообществом, выработка общих современных методологий, а также обмен информацией. Насколько я могу судить, работа в этом направлении носит довольно несистемный характер.

Яков Басин: Хорошо было бы организовать в ЕГУ конференцию на тему «Актуальные проблемы изучения сталинских репрессий». И собрать не только дилетантов, но и профессионалов из научных институтов.

Инна Хатковская: Я тоже хотела бы остановиться на вопросе методологии и дисциплинарных рамок. Я культуролог, но для меня проблема исторической памяти чрезвычайно интересна. И мне было бы интересно в будущем попытаться разобраться с понятиями, с тем, как можно говорить об исторической памяти, о ее конструировании, как можно ею заниматься не в дисциплинарных рамках исторической науки, а в междисциплинарных рамках. И второе. Как-то мы с Ольгой Шпарагой обсуждали возможности теоретизации исторической памяти через понятие травмы, травматического опыта. Сегодня мы об этом не говорили, но эта концептуальная рамка могла бы быть очень продуктивной. И возможно в будущем стоило бы поговорить об этом, тем более что понятие травмы и его роль в конструировании нарратива — это то, чему посвящено много работ, не только теоретических, но и исследований конкретных ситуаций.

Игорь Кузнецов: Как мы четко определили, есть научное направление и информационно-публицистическое. В научном имеется большой потенциал. Мы можем сделать и научный сборник, семинары, круглые столы, терминологию проработать, — всё это мы можем осуществить своими усилиями. Что касается распространения в широких кругах населения, ни «Белсат», ни интернет, ни печатные медиа сегодня нам большой помощи не оказывают, т. к. их аудитория у нас крайне ограничена. Но это не означает, что от этого направления надо отказываться, наоборот, его по мере возможности необходимо расширять. Я так же считаю, что локальный и национальный уровни не следует разделять, что должно быть и то, и другое. Нужно брать на вооружение западный опыт и использовать информационные поводы для ведения эффективной работы против идеологических противников и государственных СМИ.

Обсудить публикацию